Неточные совпадения
Голова у этого другого градоначальника была совершенно новая и притом покрытая лаком. Некоторым прозорливым гражданам показалось странным, что большое родимое пятно, бывшее несколько дней тому назад на правой
щеке градоначальника, теперь очутилось на
левой.
«И ударившему в правую
щеку подставь
левую, и снявшему кафтан отдай рубашку», подумал Алексей Александрович.
Лидия поправила прядь волос, опустившуюся на ухо и
щеку ее. Иноков вынул сигару изо рта, стряхнул пепел в горсть
левой руки и, сжав ее в кулак, укоризненно заметил...
Обыкновенно люди такого роста говорят басом, а этот говорил почти детским дискантом. На голове у него — встрепанная шапка полуседых волос,
левая сторона лица измята глубоким шрамом, шрам оттянул нижнее веко, и от этого
левый глаз казался больше правого. Со
щек волнисто спускалась двумя прядями седая борода, почти обнажая подбородок и толстую нижнюю губу. Назвав свою фамилию, он пристально, разномерными глазами посмотрел на Клима и снова начал гладить изразцы. Глаза — черные и очень блестящие.
Правый глаз отца, неподвижно застывший, смотрел вверх, в угол, на бронзовую статуэтку Меркурия, стоявшего на одной ноге,
левый улыбался, дрожало веко, смахивая слезы на мокрую, давно не бритую
щеку; Самгин-отец говорил горлом...
Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие
щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светло-серых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за стол, другой — за сиденье стула;
левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.
— Рабочими руководит некто Марат, его настоящее имя —
Лев Никифоров, он беглый с каторги, личность невероятной энергии, характер диктатора; на
щеке и на шее у него большое родимое пятно. Вчера, на одном конспиративном собрании, я слышал его — говорит великолепно.
Жесткие волосы учителя, должно быть, поредели, они лежали гладко, как чепчик, под глазами вздуты синеватые пузыри, бритые
щеки тоже пузырились, он часто гладил
щеки и нос пухлыми пальцами
левой руки, а правая непрерывно подносила к толстым губам варенье, бисквиты, конфекты.
Гости молчали, ожидая, что скажет хозяин. Величественный, точно индюк, хозяин встал, встряхнул полуседой курчавой головой артиста, погладил ладонью
левой руки бритую
щеку, голубоватого цвета, и, сбивая пальцем пепел папиросы в пепельницу, заговорил сдобным баритоном...
Нехлюдов сел, старуха стала перед ним, подперла правой рукой
щеку, подхватив
левой рукой вострый локоть правой, и заговорила певучим голосом...
В низовьях Такема разбивается на три рукава. Они все впадают в длинную заводь, которая тянется вдоль берега моря и отделена от него песчаным валом. Раньше устье Такемы было в 12 км от моря, там, где долина суживается и образует «
щеки». Об этом красноречиво говорят следы коррозии [Углубления, проделанные морским прибоем в горной породе.] с
левой стороны долины, у подножия отодвинутых ныне в глубь страны береговых обрывов, состоящих из аклировидного гранита.
За «
щеками» долина опять расширяется. Эта местность называется Илимо — по имени реки, впадающей в Такему с правой стороны. Длина ее — 35 км, и в истоках она состоит из трех горных ручьев. Наиболее интересный —
левый ее приток Чаку с перевалом на Такунчи (приток Такемы). По словам туземцев, в верховьях Чаку есть высокая скалистая сопка, которую китайцы называют Ян-Лаза (то есть «Трубчатая скала»). Средний безымянный ключик приведет путника на Билимбе, а правый — на Сяо-Кему.
От тазовских фанз вверх по долине идет пешеходная тропа. Она придерживается
левого берега реки и всячески избегает бродов. Там, где долина суживается, приходится карабкаться по скалам и даже идти вброд по воде. Первые «
щеки» (из кварцепорфирового туфа) находятся в 12 км от моря, вторые будут на 2,5 км выше. Здесь в обнажениях можно видеть диабазовый и сильно хлоритизированный порфирит. В углублении одной из скал китайцы устроили кумирню, посвященную божеству, охраняющему леса и горы.
Ружье у него было одноствольное, с кремнем, одаренное притом скверной привычкой жестоко «отдавать», отчего у Ермолая правая
щека всегда была пухлее
левой.
— Вытребеньки! — воскликнул строгий допросчик. — Позвольте, милостивый государь, позвольте! — говорил он, подступая к нему и размахивая руками, как будто бы кто-нибудь его не допускал или он продирался сквозь толпу, и, приблизившись, принял Ивана Федоровича в объятия и облобызал сначала в правую, потом в
левую и потом снова в правую
щеку. Ивану Федоровичу очень понравилось это лобызание, потому что губы его приняли большие
щеки незнакомца за мягкие подушки.
— О! зачем ты меня вызвал? — тихо простонала она. — Мне было так радостно. Я была в том самом месте, где родилась и прожила пятнадцать лет. О, как хорошо там! Как зелен и душист тот луг, где я играла в детстве: и
полевые цветочки те же, и хата наша, и огород! О, как обняла меня добрая мать моя! Какая любовь у ней в очах! Она приголубливала меня, целовала в уста и
щеки, расчесывала частым гребнем мою русую косу… Отец! — тут она вперила в колдуна бледные очи, — зачем ты зарезал мать мою?
— Ишь когда его забрало… Я четверть часа сижу здесь, а был уж он там… Аки
лев рыкающий в пустыне Ливийской. Всех запарит! — обращается ко мне из ванны рядом бритый старичок с начесанными к
щекам седыми вихорками волос.
Здесь вдова-камергерша Мерева, ее внучка, которой Помада когда-то читал чистописание и которая нынче уже выходит замуж за генерала; внук камергерши, в гусарском мундире, с золотушным шрамом, выходящим на
щеку из-под
левой челюсти; Алексей Павлович Зарницын в вицмундире и с крестом за введение мирового положения о крестьянах, и, наконец, брат Евгении Петровны, Ипполит Петрович Гловацкий, которого некогда с такими усилиями старались отратовать от тяжелой ответственности, грозившей ему по университетскому делу.
Елена сидела на стуле перед столом и, склонив свою усталую головку на
левую руку, улегшуюся на столе, крепко спала, и, помню, я загляделся на ее детское личико, полное и во сне как-то не детски грустного выражения и какой-то странной, болезненной красоты; бледное, с длинными ресницами на худеньких
щеках, обрамленное черными как смоль волосами, густо и тяжело ниспадавшими небрежно завязанным узлом на сторону.
Смотрим: невдалеке от дороги, у развалившихся ворот, от которых остались одни покосившиеся набок столбы, стоит старик в засаленном стеганом архалуке, из которого местами торчит вата, и держит руку щитком над глазами, всматриваясь в нас. На голове у него теплый картуз,
щеки и губы обвисли, борода не брита, жидкие волосы развеваются по ветру; в
левой руке березовая палка, которую он тщетно старается установить.
Когда она улыбалась — не одна и не две, а целых три ямочки обозначались на каждой
щеке, и ее глаза улыбались больше, чем губы, чем ее алые, длинные, вкусные губы, с двумя крошечными родинками на
левой их стороне.
Шатов и ударил-то по-особенному, вовсе не так, как обыкновенно принято давать пощечины (если только можно так выразиться), не ладонью, а всем кулаком, а кулак у него был большой, веский, костлявый, с рыжим пухом и с веснушками. Если б удар пришелся по носу, то раздробил бы нос. Но пришелся он по
щеке, задев
левый край губы и верхних зубов, из которых тотчас же потекла кровь.
Это был довольно большой, одутловатый, желтый лицом человек, лет пятидесяти пяти, белокурый и лысый, с жидкими волосами, бривший бороду, с раздутою правою
щекой и как бы несколько перекосившимся ртом, с большою бородавкой близ
левой ноздри, с узенькими глазками и с спокойным, солидным, заспанным выражением лица.
Саша смутился жестоко, опустил руки и виновато глядел на оттиснувшиеся по
левой Людмилиной
щеке беловатые полоски, следы от его пальцев.
И лицо у него двустороннее:
левая половина спокойна и точно припухла от удара, а на правой скула выдалась бугром, кожа
щеки всё время вздрагивает, точно кусаемая невидимой мухой.
И замолчал, как ушибленный по голове чем-то тяжёлым: опираясь спиною о край стола, отец забросил
левую руку назад и царапал стол ногтями, показывая сыну толстый, тёмный язык.
Левая нога шаркала по полу, как бы ища опоры, рука тяжело повисла, пальцы её жалобно сложились горсточкой, точно у нищего, правый глаз, мутно-красный и словно мёртвый, полно налился кровью и слезой, а в
левом горел зелёный огонь. Судорожно дёргая углом рта, старик надувал
щёку и пыхтел...
Привели Веру: она стояла за решёткой в сером халате до пят, в белом платочке. Золотая прядь волос лежала на её
левом виске,
щека была бледная, губы плотно сжаты, и
левый глаз её, широко раскрытый, неподвижно и серьёзно смотрел на Громова.
Но все размышления внезапно пресеклись, исчезли, спугнутые страхом: Артамонов внезапно увидал пред собою того человека, который мешал ему жить легко и умело, как живёт Алексей, как живут другие, бойкие люди: мешал ему широколицый, бородатый человек, сидевший против него у самовара; он сидел молча, вцепившись пальцами
левой руки в бороду, опираясь
щекою на ладонь; он смотрел на Петра Артамонова так печально, как будто прощался с ним, и в то же время так, как будто жалел его, укорял за что-то; смотрел и плакал, из-под его рыжеватых век текли ядовитые слёзы; а по краю бороды, около
левого глаза, шевелилась большая муха; вот она переползла, точно по лицу покойника, на висок, остановилась над бровью, заглядывая в глаз.
Яков не мог двигать правой рукою, но, крепко сжав зубы, отталкивал поручика
левой; он мычал, по
щекам его текли слёзы унижения.
Я вышел и в родильной комнате заглянул в зеркало. Зеркало это показало то, что обычно показывало: перекошенную физиономию явно дегенеративного типа с подбитым как бы правым глазом. Но — и тут уже зеркало не было виновато — на правой
щеке дегенерата можно было плясать, как на паркете, а на
левой тянулась густая рыжеватая поросль. Разделом служил подбородок. Мне вспомнилась книга в желтом переплете с надписью «Сахалин». Там были фотографии разных мужчин.
И теперь он сидит и думает: «Если ударят в правую
щеку, подставить
левую?
На другое утро немецкий Геркулес Штерн, прикладывая бритву к
щеке, вынужден был придерживать
левою рукою правую, которая со вчерашнего напряжения дрожала как осиновый лист.
В одном буром усе у него торчала соломина, другая соломина запуталась в щетине
левой бритой
щеки, а за ухо он заткнул себе маленькую, только что сорванную ветку липы.
В этом порыве детской веселости всех больше удивил Паф — пятилетний мальчик, единственная мужская отрасль фамилии Листомировых; мальчик был всегда таким тяжелым и апатическим, но тут, под впечатлением рассказов и того, что его ожидало в цирке, — он вдруг бросился на четвереньки, поднял
левую ногу и, страшно закручивая язык на
щеку, поглядывая на присутствующих своими киргизскими глазками, принялся изображать клоуна.
Зизи и Паф не хотели даже слушать продолжение того, что было дальше на афишке; они оставили свои табуреты и принялись шумно играть, представляя, как будет действовать гуттаперчевый мальчик. Паф снова становился на четвереньки, подымал, как клоун,
левую ногу и, усиленно пригибая язык к
щеке, посматривал на всех своими киргизскими глазками, что всякий раз вызывало восклицание у тети Сони, боявшейся, чтоб кровь не бросилась ему в голову.
— И-и, касатка, — говорила она, ложась на сене рядом с Марьей, — слезами горю не поможешь! Терпи, и все тут. В Писании сказано: аще кто ударит тебя в правую
щеку, подставь ему
левую… И-и, касатка!
— Тут в глазах Лизиных блеснула радость, которую она тщетно сокрыть хотела;
щеки ее пылали, как заря в ясный летний вечер; она смотрела на
левый рукав свой и щипала его правою рукою.
Грудь волновалась; коса, три раза обернутая на затылке, небрежно слегка упала на
левое ухо и прикрыла часть горячей
щеки.
Горбач, надув
щеки, притаив дыхание, вытаращивает глаза и, по-видимому, уже залезает пальцами «под зебры», но тут ветки, за которые цепляется его
левая рука, обрываются, и он, потеряв равновесие, — бултых в воду! Словно испуганные, бегут от берега волнистые круги, и на месте падения вскакивают пузыри. Горбач выплывает и, фыркая, хватается за ветки.
Даже в минуты досады, смущения, тревоги или печали сквозь слезу, нахмуренную
левую бровку, сжатые губки так и светилось, как на зло ее желанию, на ямках
щек, на краях губ и в блестящих глазках, привыкших улыбаться и радоваться жизнью, — так и светилось неиспорченное умом, доброе, прямое сердце.
Бабы, подперши ладонью
левой руки
щеку, а правой поддерживая
левую за локоть, стояли сзади мужиков, в этих неизменных позах русского женского горя, и всхлипывали.
Довольно было этих слов, чтобы Кузьма успокоился. Он даже подсел к столу и попросил себе чаю. Марья Петровна налила и протянула ему стакан. Когда он брал стакан из ее рук, его лицо приняло самое восторженное выражение, и это выражение так мало шло к смешной, безобразной опухоли
щеки, что я не мог не улыбнуться.
Львов тоже усмехнулся; одна Марья Петровна сострадательно и серьезно смотрела на Кузьму.
Комар прилетел ко
льву и говорит: «Ты думаешь, в тебе силы больше моего? Как бы не так! Какая в тебе сила? Что царапаешь когтями и грызешь зубами, это и бабы так-то с мужиками дерутся. Я сильнее тебя; хочешь, выходи на войну!» И комар затрубил и стал кусать
льва в голые
щеки и в нос.
Лев стал бить себя по лицу лапами и драть когтями; изодрал себе в кровь все лицо и из сил выбился.
— А насчет тюленя́ как? — спросил Доронин, прищурив
левый глаз и облокотясь
щекой на правую руку.
Андрей Иванович пролежал больной с неделю. Ему заложило грудь, в
левом боку появились боли; при кашле стала выделяться кровь. День шел за днем, а Андрей Иванович все не мог освоиться с тем, что произошло: его, Андрея Ивановича, при всей мастерской отхлестали по
щекам, как мальчишку, — и кто совершил это? Его давнишний друг, товарищ! И этот друг знал, что он болен и не в силах защититься! Андрей Иванович был готов биться головою об стену от ярости и негодования на Ляхова.
Сане не хочется подпевать. Она откинулась на спинку стула. Ее
левая рука совсем во власти Николая Никанорыча. Он подносит ее высоко к своим губам и целует. Это заставило ее выпрямиться, а потом нагнуть голову. Кажется, она его поцеловала в
щеку… так прямо, при тетке. Но будь они одни, она бы схватила его за голову и расцеловала бы. Сердит и страшен Говор волн… разливается тетка, и голос ее замирает на последнем двустишии: Прости, мой друг! Лети, мой челн!
Ольга Петровна зажмурила
левый глаз, ощупала мизинцем
щеку, на которой повисли две алых капельки, и сказала...
Он, на взгляд Пирожкова, пополнел, борода разрослась,
щеки порозовели. Домашний синий костюм, вроде военной блузы, выставлял его стройную, крепкую фигуру. Пирожков заметил у него на четвертом пальце
левой руки прекрасной воды рубин.
Она повалила его в снег и начала грызть голову, — прорвала ему
щеку под
левым глазом и сорвала всю
левую половину кожи со лба.
Его шея, которую только что обхватывали мягкие пахучие руки, казалось ему, была вымазана маслом; на
щеке около
левого уса, куда поцеловала незнакомка, дрожал легкий, приятный холодок, как от мятных капель, и чем больше он тер это место, тем сильнее чувствовался этот холодок; весь же он от головы до пят был полон нового, странного чувства, которое всё росло и росло…