Неточные совпадения
Случается,
к недужному
Придешь: не умирающий,
Страшна
семья крестьянская
В тот час, как ей приходится
Кормильца потерять!
В краткий период безначалия (см."Сказание о шести градоначальницах"), когда
в течение
семи дней шесть градоначальниц вырывали друг у друга кормило правления, он с изумительною для глуповца ловкостью перебегал от одной партии
к другой, причем так искусно заметал следы свои, что законная власть ни минуты не сомневалась, что Козырь всегда оставался лучшею и солиднейшею поддержкой ее.
Алексей Александрович думал и говорил, что ни
в какой год у него не было столько служебного дела, как
в нынешний; но он не сознавал того, что он сам выдумывал себе
в нынешнем году дела, что это было одно из средств не открывать того ящика, где лежали чувства
к жене и
семье и мысли о них и которые делались тем страшнее, чем дольше они там лежали.
В семь часов его разбудило прикосновение ее руки
к плечу и тихий шопот.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из дома с намерением не возвращаться
в семью, и с тех пор, как он был у адвоката и сказал хоть одному человеку о своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это дело жизни
в дело бумажное, он всё больше и больше привыкал
к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
Только тем, что
в такую неправильную
семью, как Аннина, не пошла бы хорошая, Дарья Александровна и объяснила себе то, что Анна, с своим знанием людей, могла взять
к своей девочке такую несимпатичную, нереспектабельную Англичанку.
Он, этот умный и тонкий
в служебных делах человек, не понимал всего безумия такого отношения
к жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он
в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик,
в котором у него находились его чувства
к семье, т. е.
к жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден
к сыну и имел
к нему то же подтрунивающее отношение, как и
к желе. «А! молодой человек!» обращался он
к нему.
И на охоте,
в то время когда он, казалось, ни о чем не думал, нет-нет, и опять ему вспоминался старик со своею
семьей, и впечатление это как будто требовало
к себе не только внимания, но и разрешения чего-то с ним связанного.
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она писала: «Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но и не могу долее не видать вас. Приезжайте вечером.
В семь часов Алексей Александрович едет на совет и пробудет до десяти». Подумав с минуту о странности того, что она зовет его прямо
к себе, несмотря на требование мужа не принимать его, он решил, что поедет.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли
к какому-нибудь своему брату или прямо
к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей
семьей, и о чем будет веден разговор у них
в то время, когда дворовая девка
в монистах или мальчик
в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу
в долговечном домашнем подсвечнике.
— Знаете ли, Петр Петрович? отдайте мне на руки это — детей, дела; оставьте и
семью вашу, и детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства ваши таковы, что вы
в моих руках; ведь дело идет
к тому, чтобы умирать с голоду. Тут уже на все нужно решаться. Знаете ли вы Ивана Потапыча?
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная, боязлива,
Она
в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни
к матери своей;
Дитя сама,
в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
Гремят отдвинутые стулья;
Толпа
в гостиную валит:
Так пчел из лакомого улья
На ниву шумный рой летит.
Довольный праздничным обедом
Сосед сопит перед соседом;
Подсели дамы
к камельку;
Девицы шепчут
в уголку;
Столы зеленые раскрыты:
Зовут задорных игроков
Бостон и ломбер стариков,
И вист, доныне знаменитый,
Однообразная
семья,
Все жадной скуки сыновья.
Зато зимы порой холодной
Езда приятна и легка.
Как стих без мысли
в песне модной
Дорога зимняя гладка.
Автомедоны наши бойки,
Неутомимы наши тройки,
И версты, теша праздный взор,
В глазах мелькают как забор.
К несчастью, Ларина тащилась,
Боясь прогонов дорогих,
Не на почтовых, на своих,
И наша дева насладилась
Дорожной скукою вполне:
Семь суток ехали оне.
Мери пошла
к нему
в шесть часов вечера. Около
семи рассказчица встретила ее на дороге
к Лиссу. Заплаканная и расстроенная, Мери сказала, что идет
в город заложить обручальное кольцо. Она прибавила, что Меннерс соглашался дать денег, но требовал за это любви. Мери ничего не добилась.
— Случайно-с… Мне все кажется, что
в вас есть что-то
к моему подходящее… Да не беспокойтесь, я не надоедлив; и с шулерами уживался, и князю Свирбею, моему дальнему родственнику и вельможе, не надоел, и об Рафаэлевой Мадонне госпоже Прилуковой
в альбом сумел написать, и с Марфой Петровной
семь лет безвыездно проживал, и
в доме Вяземского на Сенной
в старину ночевывал, и на шаре с Бергом, может быть, полечу.
[Дядька — слуга, приставленный
к мальчику
в дворянской
семье.]
Затем он подумал, что Варвара довольно широко, но не очень удачно тратила деньги на украшение своего жилища. Слишком много мелочи, вазочек, фигурок из фарфора, коробочек. Вот и традиционные
семь слонов из кости, из черного дерева, один — из топаза. Самгин сел
к маленькому столику с кривыми позолоченными ножками, взял
в руки маленького топазового слона и вспомнил о семерке авторов сборника «Вехи».
— Стыд и срам пред Европой! Какой-то проходимец, босяк, жулик Распутин хвастает письмом царицы
к нему, а
в письме она пишет, что ей хорошо только тогда, когда она приклонится
к его плечу. Царица России, а? Этот шарлатан называет
семью царя — мои, а?
Семья Трифонова была на даче; заговорив Самгиных до отупения, он угостил их превосходным ужином на пароходе, напоил шампанским, развеселился еще более и предложил отвезти их
к морскому пароходу на «Девять фут»
в своем катере.
Тут Самгин подумал, что отношение Татьяны
к брату очень похоже на обыкновеннейший роман, но вспомнил, что Алексей — приемыш
в семье Гогиных.
Иногда, чаще всего
в час урока истории, Томилин вставал и ходил по комнате,
семь шагов от стола
к двери и обратно, — ходил наклоня голову, глядя
в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал руки за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
Он сосчитал огни свеч: двадцать
семь. Четверо мужчин — лысые,
семь человек седых. Кажется, большинство их, так же как и женщин, все люди зрелого возраста. Все — молчали, даже не перешептывались. Он не заметил, откуда появился и встал около помоста Захарий; как все,
в рубахе до щиколоток, босой, он один из всех мужчин держал
в руке толстую свечу;
к другому углу помоста легко подбежала маленькая, — точно подросток, — коротковолосая, полуседая женщина, тоже с толстой свечой
в руке.
В девять часов утра она уходила
в школу, являлась домой
к трем; от пяти до
семи гуляла с ребенком и книгой
в саду,
в семь снова уходила заниматься с любителями хорового пения; возвращалась поздно.
Ее слова были законом
в семье, а
к неожиданным поступкам Самгина все привыкли; он часто удивлял своеобразием своих действий, но и
в семье и среди знакомых пользовался репутацией счастливого человека, которому все легко удается.
Обломов отдал хозяйке все деньги, оставленные ему братцем на прожиток, и она, месяца три-четыре, без памяти по-прежнему молола пудами кофе, толкла корицу, жарила телятину и индеек, и делала это до последнего дня,
в который истратила последние
семь гривен и пришла
к нему сказать, что у ней денег нет.
Встает он
в семь часов, читает, носит куда-то книги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски,
в глазах блеск, что-то вроде отваги или, по крайней мере, самоуверенности. Халата не видать на нем: Тарантьев увез его с собой
к куме с прочими вещами.
Он полагал, что чиновники одного места составляли между собою дружную, тесную
семью, неусыпно пекущуюся о взаимном спокойствии и удовольствиях, что посещение присутственного места отнюдь не есть обязательная привычка, которой надо придерживаться ежедневно, и что слякоть, жара или просто нерасположение всегда будут служить достаточными и законными предлогами
к нехождению
в должность.
Милый друг,
К чему вопрос такой? тревожит
Меня напрасно он.
СемьюСтараюсь я забыть мою.
Я стала ей
в позор; быть может
(Какая страшная мечта!),
Моим отцом я проклята,
А за кого?
Круг
семьи в Малиновке увеличился одним членом. Райский однажды вдруг явился с Козловым
к обеду. Сердечнее, радушнее встречи нельзя нигде и никому оказать, какая оказана была оставленному своей Дидоной супругу.
Через неделю после радостного события все
в доме пришло
в прежний порядок. Мать Викентьева уехала
к себе, Викентьев сделался ежедневным гостем и почти членом
семьи. И он, и Марфенька не скакали уже. Оба были сдержаннее, и только иногда живо спорили, или пели, или читали вдвоем.
И только один он выдался урод
в семье и не поспел ни
к одному, а выдумал свой мираж — искусство!
— Леонтья я перевезу
к себе: там он будет как
в своей
семье, — продолжал Райский, — и если горе не пройдет, то он и останется навсегда
в тихом углу…
— Он у себя дома, я вам сказала.
В своем вчерашнем письме
к Катерине Николаевне, которое я передала, он просил у ней, во всяком случае, свидания у себя на квартире, сегодня, ровно
в семь часов вечера. Та дала обещание.
И те и другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от опасностей за системой замкнутости, как за каменной стеной; у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два брата
в семье, росли, развивались, созревали и состарелись. Если бы эта цивилизация была заимствована японцами от китайцев только по соседству, как от чужого племени, то отчего же манчжуры и другие народы кругом остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе
к Китаю, чем Япония?
Но отец Аввакум имел, что французы называют, du guignon [неудачу — фр.].
К вечеру стал подувать порывистый ветерок, горы закутались
в облака. Вскоре облака заволокли все небо. А я подготовлял было его увидеть Столовую гору, назначил пункт, с которого ее видно, но перед нами стояли горы темных туч, как будто стены, за которыми прятались и Стол и Лев. «Ну, завтра увижу, — сказал он, — торопиться нечего». Ветер дул сильнее и сильнее и наносил дождь, когда мы вечером, часов
в семь, подъехали
к отелю.
Вчера нас человек шесть-семь отправились
в катере
к одной из деревень.
К вечеру мы завидели наши качающиеся на рейде суда, а часов
в семь бросили якорь и были у себя — дома. Дома! Что называется иногда домом? Какая насмешка!
В окружном же суде он служил со времени открытия судов и очень гордился тем, что он привел
к присяге несколько десятков тысяч человек, и что
в своих преклонных годах он продолжал трудиться на благо церкви, отечества и
семьи, которой он оставит, кроме дома, капитал не менее тридцати тысяч
в процентных бумагах.
Восхищались балетными антраша,
в которых Камарго делала четыре удара, Фанни Эльслер — пять, Тальони — шесть, Гризи и Сангалли —
семь, но вышла на сцену шансонетка — и все эти антраша пошли
к черту!
Зося, конечно, относилась
к ней хорошо, но она не хотела ронять своего достоинства
в глазах этой девушки благодаря неприличному поведению остальных членов
семьи.
Василий Назарыч, обращавшийся
в пестрой
семье золотопромышленников, насмотрелся на всяких людей и пришел
к тому убеждению, что воспитывать детей
в духе исключительности раскольничьих преданий немыслимо.
В точности не знаю, но как-то так случилось, что с
семьей Ефима Петровича он расстался чуть ли не тринадцати лет, перейдя
в одну из московских гимназий и на пансион
к какому-то опытному и знаменитому тогда педагогу, другу с детства Ефима Петровича.
— Буду, понимаю, что нескоро, что нельзя этак прийти и прямо бух! Он теперь пьян. Буду ждать и три часа, и четыре, и пять, и шесть, и
семь, но только знай, что сегодня, хотя бы даже
в полночь, ты явишься
к Катерине Ивановне, с деньгами или без денег, и скажешь: «Велел вам кланяться». Я именно хочу, чтобы ты этот стих сказал: «Велел, дескать, кланяться».
— Не надо
в Чермашню. Не опоздаю, братцы,
к семи часам на железную дорогу?
Раз пикник всем городом был, поехали на
семи тройках;
в темноте, зимой,
в санях, стал я жать одну соседскую девичью ручку и принудил
к поцелуям эту девочку, дочку чиновника, бедную, милую, кроткую, безответную.
От Тугулу Бикин делает довольно большой изгиб
к югу, затем поднимается
к северо-западу и потом уже все время течет на запад. Ниже Тугулу
в Бикин впадают: справа — речки Дзахали, Дзамацигоуза (где отпечатки лошадиных копыт на грязи), Мадагоу (большая падь
семьи Да), Саенгоу (Шаньянь-гоу) (козья долина), Дагоу (большая долина), Рхауза и Цамондынза; слева — Хубиа-са (Чуб-гу-цзай — место, где появляются черви) и Дауден (по-китайски Даянгоу — большая солнечная долина).
На этом протяжении Бикин имеет направление
к западо-северо-западу и принимает
в себя справа речки: Мангу, Дунги (по-китайски Днудегоу — падь
семьи Дун) с притоком Ябкэ, Нуньето и вышеупомянутую Катэта-бауни. Последняя длиною километров 10. Здесь будет самый близкий перевал на реку Хор. Немного выше речки Гуньето можно видеть скалы Сигонку-Гуляни — излюбленное место удэгейских шаманов. Слева Бикин принимает
в себя речку Дунгоузу (восточная долина) и ключи Кайлю и Суйдогау (долины выдр).
Приехал я
к нему летом, часов
в семь вечера. У него только что отошла всенощная, и священник, молодой человек, по-видимому весьма робкий и недавно вышедший из семинарии, сидел
в гостиной возле двери, на самом краюшке стула. Мардарий Аполлоныч, по обыкновению, чрезвычайно ласково меня принял: он непритворно радовался каждому гостю, да и человек он был вообще предобрый. Священник встал и взялся за шляпу.
Он принадлежал, по всем приметам,
к богатой
семье и выехал-то
в поле не по нужде, а так, для забавы.