Неточные совпадения
Они поворачивались, чтоб итти назад, как вдруг услыхали уже не громкий говор,
а крик. Левин, остановившись, кричал, и доктор тоже горячился. Толпа собиралась вокруг них.
Княгиня с Кити поспешно удалились,
а полковник присоединился
к толпе, чтоб узнать, в чём дело.
— Нет, я думаю,
княгиня устала, и лошади ее не интересуют, — сказал Вронский Анне, предложившей пройти до конного завода, где Свияжский хотел видеть нового жеребца. — Вы подите,
а я провожу
княгиню домой, и мы поговорим, — сказал он, — если вам приятно, — обратился он
к ней.
— Да, он легкомыслен очень, — сказала
княгиня, обращаясь
к Сергею Ивановичу. — Я хотела именно просить вас поговорить ему, что ей (она указала на Кити) невозможно оставаться здесь,
а непременно надо приехать в Москву. Он говорит выписать доктора…
Но
княгиня не понимала его чувств и объясняла его неохоту думать и говорить про это легкомыслием и равнодушием,
а потому не давала ему покоя. Она поручала Степану Аркадьичу посмотреть квартиру и теперь подозвала
к себе Левина. — Я ничего не знаю,
княгиня. Делайте, как хотите, — говорил он.
Выбрав время, когда дочь ее пошла
к ключу,
а Варенька остановилась против булочника,
княгиня подошла
к ней.
Когда
княгиня вошла
к ним, они рядом сидели на сундуке, разбирали платья и спорили о том, что Кити хотела отдать Дуняше то коричневое платье, в котором она была, когда Левин ей сделал предложение,
а он настаивал, чтоб это платье никому не отдавать,
а дать Дуняше голубое.
— Как бы графине Марье Борисовне — военное министерство,
а начальником бы штаба
княгиню Ватковскую, — говорил, обращаясь
к высокой красавице фрейлине, спрашивавшей у него о перемещении, седой старичок в расшитом золотом мундире.
— Нет, я сам еду,
княгиня. Отдохнуть
к брату.
А вы всегда провожаете? — с чуть заметной улыбкой сказал Сергей Иванович.
—
А жаль, что вы уезжаете, — сказал Степан Аркадьич. — Завтра мы даем обед двум отъезжающим — Димер-Бартнянский из Петербурга и наш Веселовский, Гриша. Оба едут. Веселовский недавно женился. Вот молодец! Не правда ли,
княгиня? — обратился он
к даме.
— Так вы жену мою увидите. Я писал ей, но вы прежде увидите; пожалуйста, скажите, что меня видели и что all right. [всё в порядке.] Она поймет.
А впрочем, скажите ей, будьте добры, что я назначен членом комиссии соединенного… Ну, да она поймет! Знаете, les petites misères de la vie humaine, [маленькие неприятности человеческой жизни,] — как бы извиняясь, обратился он
к княгине. —
А Мягкая-то, не Лиза,
а Бибиш, посылает-таки тысячу ружей и двенадцать сестер. Я вам говорил?
И доктор пред
княгиней, как пред исключительно умною женщиной, научно определил положение княжны и заключил наставлением о том, как пить те воды, которые были не нужны. На вопрос, ехать ли за границу, доктор углубился в размышления, как бы разрешая трудный вопрос. Решение наконец было изложено: ехать и не верить шарлатанам,
а во всем обращаться
к нему.
— Я вам расскажу всю истину, — отвечал Грушницкий, — только, пожалуйста, не выдавайте меня; вот как это было: вчера один человек, которого я вам не назову, приходит ко мне и рассказывает, что видел в десятом часу вечера, как кто-то прокрался в дом
к Лиговским. Надо вам заметить, что
княгиня была здесь,
а княжна дома. Вот мы с ним и отправились под окна, чтоб подстеречь счастливца.
Но мой Онегин вечер целой
Татьяной занят был одной,
Не этой девочкой несмелой,
Влюбленной, бедной и простой,
Но равнодушною
княгиней,
Но неприступною богиней
Роскошной, царственной Невы.
О люди! все похожи вы
На прародительницу Эву:
Что вам дано, то не влечет;
Вас непрестанно змий зовет
К себе,
к таинственному древу;
Запретный плод вам подавай,
А без того вам рай не рай.
Можете себе представить, mon cousin, — продолжала она, обращаясь исключительно
к папа, потому что бабушка, нисколько не интересуясь детьми
княгини,
а желая похвастаться своими внуками, с тщательностию достала мои стихи из-под коробочки и стала их развертывать, — можете себе представить, mon cousin, что он сделал на днях…
Тяжело было Павлу Петровичу даже тогда, когда
княгиня Р. его любила; но когда она охладела
к нему,
а это случилось довольно скоро, он чуть с ума не сошел.
Дела шли своим чередом, как вдруг однажды перед началом нашей вечерней партии, когда Надежда Васильевна и Анна Васильевна наряжались
к выходу,
а Софья Николаевна поехала гулять, взявши с собой Николая Васильевича, чтоб завезти его там где-то на дачу, — доложили о приезде
княгини Олимпиады Измайловны. Обе тетки поворчали на это неожиданное расстройство партии, но, однако, отпустили меня погулять, наказавши через час вернуться,
а княгиню приняли.
— Судьба придумает! Да сохрани тебя, Господи, полно накликать на себя!
А лучше вот что: поедем со мной в город с визитами. Мне проходу не дают, будто я не пускаю тебя. Вице-губернаторша, Нил Андреевич,
княгиня: вот бы
к ней! Да уж и
к бесстыжей надо заехать,
к Полине Карповне, чтоб не шипела!
А потом
к откупщику…
Это проведала
княгиня через князя Б. П.…И твоя Софья страдает теперь вдвойне: и оттого, что оскорблена внутренно — гордости ее красоты и гордости рода нанесен удар, — и оттого, что сделала… un faux pas и, может быть, также немного и от того чувства, которое ты старался пробудить — и успел,
а я, по дружбе
к тебе, поддержал в ней…
Со всем тем
княгиня, в сущности, после смерти мужа и дочерей скучала и бывала рада, когда старая француженка, бывшая гувернанткой при ее дочерях, приезжала
к ней погостить недели на две или когда ее племянница из Корчевы навещала ее. Но все это было мимоходом, изредка,
а скучное с глазу на глаз с компаньонкой не наполняло промежутков.
Повар
к княгине не пошел,
а пошел в кабак.
После смерти Е. И. Козицкой дом перешел
к ее дочери,
княгине А. Г. Белосельской-Белозерской. В этом-то самом доме находился исторический московский салон дочери Белосельского-Белозерского — Зинаиды Волконской. Здесь в двадцатых годах прошлого столетия собирались тогдашние представители искусства и литературы. Пушкин во время своих приездов в Москву бывал у Зинаиды Волконской, которой посвятил известное стихотворение...
Черти проказили, старая
княгиня ездила
к обедне,
а заведовавший в части поркой квартальный, из аракчеевских солдат, получал свои трешницы, и никто не обращал внимания на дом, где водятся черти.
Под караулом казаков
С оружием в руках,
Этапом водим мы воров
И каторжных в цепях,
Они дорогою шалят,
Того гляди сбегут,
Так их канатом прикрутят
Друг
к другу — и ведут
Трудненек путь! Да вот-с каков:
Отправится пятьсот,
А до нерчинских рудников
И трети не дойдет!
Они как мухи мрут в пути,
Особенно зимой…
И вам,
княгиня, так идти?..
Вернитесь-ка домой!
—
А вы,
княгиня, — обратился он вдруг
к Белоконской со светлою улыбкой, — разве не вы, полгода назад, приняли меня в Москве как родного сына, по письму Лизаветы Прокофьевны, и действительно, как родному сыну, один совет дали, который я никогда не забуду. Помните?
— Ну, так я, ангел мой, поеду домой, — сказал полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова
к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху
княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома,
а Мари здесь, то я здесь,
а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
Возвестивший о ее приходе лакей встретил ее уже одетый в ливрейную шинель и шляпу,
а в сенях
к нему пристал еще лакей в такой же форме; они бережно посадили
княгиню в карету и сами стали на запятки.
Девочку они увезли с собой, и она сделалась предметом длинных-длинных писем от Еспера Иваныча
к княгине,
а равно длинных и длинных ответов от нее
к нему.
— Очень вам благодарен, я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении
княгини, не назвав даже при этом дочь,
а объяснив только, что вот
княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять
к себе девочку на воспитание.
— Ну, я хоть карлицу пришлю
к вам, посмешит она вас,
а теперь прощайте! — заключила
княгиня, вставая.
Если же не удастся завтра у отца (
а она наверное думает, что не удастся), тогда и она соглашается, чтоб я прибегнул
к покровительству
княгини К. Тогда уже никто из них не осмелится идти против.
Завтра я опять
к княгине, но отец все-таки благороднейший человек — не думайте чего-нибудь, и хоть отдаляет меня от тебя, Наташа, но это потому, что он ослеплен, потому что ему миллионов Катиных хочется,
а у тебя их нет; и хочет он их для одного меня, и только по незнанию несправедлив
к тебе.
Он даже и не возражал,
а просто начал меня упрекать, что я бросил дом графа Наинского,
а потом сказал, что надо подмазаться
к княгине К., моей крестной матери, и что если
княгиня К. меня хорошо примет, так, значит, и везде примут и карьера сделана, и пошел, и пошел расписывать!
— Забыл! — сказал он, — сегодня ко мне мажордом приходил — знаете, тот самый, что за"покушение войти в незаконную связь с
княгиней Т***"
к нам сослан."
А что, говорит, не махнуть ли и мне, Петр Васильич, в ополчение?
Даже родные институток, приезжавшие в институт в определенные дни, заинтересовались ею. Подзывали ее
к себе, потчевали конфектами и пирожками,
а княгиня Тараканова до того однажды договорилась, что просила ее кланяться тетке.
Ему казалось, что князь все это замечает, что
княгиня кротко смотрит на Настеньку из сожаления
к ней,
а княжна этому именно и улыбается ангельски.
В день, назначенный Калиновичу для чтения,
княгиня с княжной приехали в город
к обеду. Полина им ужасно обрадовалась,
а князь не замедлил сообщить, что для них приготовлен маленькой сюрприз и что вечером будет читать один очень умный и образованный молодой человек свой роман.
—
А! Да это славно быть именинником: все дарят. Я готов быть по несколько раз в год, — говорил князь, пожимая руку мистрисс Нетльбет. — Ну-с,
а вы, ваше сиятельство, — продолжал он, подходя
к княгине, беря ее за подбородок и продолжительно целуя, — вы чем меня подарите?
Тогда, во-первых, Пе Пе Же может хвастаться своим знакомым или товарищам, что
княгиня Вера Николаевна Шеина принимает его подарки,
а во-вторых, первый же случай поощрит его
к дальнейшим подвигам.
Княгиня Марья Васильевна, нарядная, улыбающаяся, вместе с сыном, шестилетним красавцем, кудрявым мальчиком, встретила Хаджи-Мурата в гостиной, и Хаджи-Мурат, приложив свои руки
к груди, несколько торжественно сказал через переводчика, который вошел с ним, что он считает себя кунаком князя, так как он принял его
к себе,
а что вся семья кунака так же священна для кунака, как и он сам.
— Ну вот,
а ты и веришь, — оживленно говорил Рутилов. — Сказать все можно.
А ты сам отчего
к княгине не явился?
Но не сумел Передонов написать такое письмо, да и страшно ему стало: писать
к самой
княгине.
А потом он и забыл об этой затее.
Время шло,
а выжидаемая день за днем бумага о назначении инспектором все не приходила. И частных сведений о месте никаких не было. Справиться у самой
княгини Передонов не смел: Варвара постоянно пугала его тем, что она — знатная. И ему казалось, что если бы он сам вздумал
к ней писать, то вышли бы очень большие неприятности. Он не знал, что именно могли с ним сделать по княгининой жалобе, но это-то и было особенно страшно. Варвара говорила...
— Пойми, что мы пошли с Варей, да не застали
княгини, всего на пять минут опоздали, — рассказывал Передонов, — она в деревню уехала, вернется через три недели,
а мне никак нельзя было ждать, сюда надо было ехать
к экзаменам.
— Ведь этот Данилыч-то из простых был! Ну да; покойница бабушка рассказывала, что она сама раз видела, как он
к покойной великой
княгине Софье Алексеевне…
а как Хованский-то был хорош! Покойница царица Тамара сама говорила мне, что однажды на балу у Матрены Балк…
Элиза Августовна овдовела именно в то время, когда муж всего нужнее, то есть лет в тридцать… поплакала, поплакала и пошла сначала в сестры милосердия
к одному подагрику,
а потом в воспитательницы дочери одного вдовца, очень высокого ростом, от него перешла
к одной
княгине и т. д., — всего не перескажешь.
Ей особенно хотелось оставить поскорее Москву, и когда Литвинов представлял ей, что он еще не кончил курса в университете, она каждый раз, подумав немного, возражала, что можно доучиться в Берлине или… там где-нибудь. Ирина мало стеснялась в выражении чувств своих,
а потому для князя и
княгини расположение ее
к Литвинову оставалось тайной недолго. Обрадоваться они не обрадовались, но, сообразив все обстоятельства, не сочли нужным наложить тотчас свое"vetо". Состояние Литвинова было порядочное…
Совершилась пышная свадьба,
к которой Ирину Васильевну, как просвещенную девицу, не нужно было нимало склонять, ни приневоливать; стала княжна Ирина Васильевна называться
княгинею Сурскою,
а князь Сурский немножко еще выше приподнял свое беломраморное чело и отращивал розовые ногти на своих длинных тонких пальцах.
Анна Михайловна и Дорушка, как мы уже знаем из собственных слов последней, принадлежали
к одному гербу: первая была дочерью кучера
княгини Сурской,
а вторая, родившаяся пять лет спустя после смерти отца своей сестры, могла считать себя безошибочно только дитем своей матери.
В подкрепление этой просьбы
княгиня пожала Функендорфу руку, и они расстались;
а чуть только карета графа отъехала от подъезда, бабушка сейчас же позвала
к себе Ольгу Федотовну и послала ее
к модистке, чтобы та принесла ей «коробук самых солидных чепцов». Выбрав себе из них самый большой, с крахмальным бантом на темени,
княгиня сейчас же надела на себя этот старушечий чепец и, осмотревшись пред зеркалом, велела, чтоб ей таких еще две дюжины нашили.
А по правде сказать, оба были самые несносные споришки, и
княгиня часто должна была сама приходить их разнимать и мирить — стыдит их, бывало, стыдит да, наконец, тем кончит, что велит Патрикею от них шашки взять и
к себе в комнату отнести.