Неточные совпадения
— Прошло месяца два, возвратился он из Парижа, встретил меня
на улице, зовет: приходите, мы с женой замечательную вещь
купили!
Мать сидела против него, как будто позируя портретисту. Лидия и раньше относилась к отцу не очень ласково, а теперь говорила с ним небрежно, смотрела
на него равнодушно, как
на человека, не нужного ей. Тягостная скука выталкивала Клима
на улицу. Там он видел, как пьяный мещанин
покупал у толстой, одноглазой бабы куриные яйца, брал их из лукошка и, посмотрев сквозь яйцо
на свет, совал в карман, приговаривая по-татарски...
В юности он приезжал не раз к матери, в свое имение, проводил время отпуска и уезжал опять, и наконец вышел в отставку, потом приехал в город,
купил маленький серенький домик, с тремя окнами
на улицу, и свил себе тут вечное гнездо.
И надо было бы тотчас бежать, то есть забывать Веру. Он и исполнил часть своей программы. Поехал в город кое-что
купить в дорогу.
На улице он встретил губернатора. Тот упрекнул его, что давно не видать? Райский отозвался нездоровьем и сказал, что уезжает
на днях.
Одни из них возятся около волов, другие работают по полям и огородам, третьи сидят в лавочке и продают какую-нибудь дрянь; прочие
покупают ее, едят, курят, наконец, многие большею частью сидят кучками всюду
на улице, в садах, в переулках, в поле и почти все с петухом под мышкой.
Мы пошли по
улицам, зашли в контору нашего банкира, потом в лавки. Кто
покупал книги, кто заказывал себе платье, обувь, разные вещи. Книжная торговля здесь довольно значительна; лавок много; главная из них, Робертсона, помещается
на большой
улице. Здесь есть своя самостоятельная литература. Я видел много периодических изданий, альманахов, стихи и прозу, карты и гравюры и
купил некоторые изданные здесь сочинения собственно о Капской колонии. В книжных лавках продаются и все письменные принадлежности.
На другой день, вставши и пообедавши, я пошел, уже по знакомым
улицам, в магазины
купить и заказать кое-что.
Он начал с того, что в качестве вполне самостоятельного человека совсем рассорился с Приваловым и переехал с пани Мариной в свой собственный дом, который
купил на Нагорной
улице.
На улице показываются Малуша, Радушка, Малыш, Брусило, Курилка, Лель и другие парни и девушки, потом
Купава. Парни с поклоном подходят к девушкам.
По совету Ротшильда я
купил себе американских бумаг, несколько французских и небольшой дом
на улице Амстердам, занимаемый Гаврской гостиницей.
На Трубе у бутаря часто встречались два любителя его бергамотного табаку — Оливье и один из братьев Пеговых, ежедневно ходивший из своего богатого дома в Гнездниковском переулке за своим любимым бергамотным, и
покупал он его всегда
на копейку, чтобы свеженький был. Там-то они и сговорились с Оливье, и Пегов
купил у Попова весь его громадный пустырь почти в полторы десятины.
На месте будок и «Афонькина кабака» вырос
на земле Пегова «Эрмитаж Оливье», а непроездная площадь и
улицы были замощены.
Конечно, от этого страдал больше всего небогатый люд, а надуть покупателя благодаря «зазывалам» было легко.
На последние деньги
купит он сапоги, наденет, пройдет две-три
улицы по лужам в дождливую погоду — глядь, подошва отстала и вместо кожи бумага из сапога торчит. Он обратно в лавку… «Зазывалы» уж узнали зачем и
на его жалобы закидают словами и его же выставят мошенником: пришел, мол, халтуру сорвать,
купил на базаре сапоги, а лезешь к нам…
Чуть свет являлись
на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят
на улицу, голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы
купить еду сидящему в долговом отделении мужу.
Крыштанович уверенным шагом повел меня мимо прежней нашей квартиры. Мы прошли мимо старой «фигуры»
на шоссе и пошли прямо. В какой-то маленькой лавочке Крыштанович
купил две булки и кусок колбасы. Уверенность, с какой он делал эту покупку и расплачивался за нее серебряными деньгами, тоже импонировала мне: у меня только раз в жизни было пятнадцать копеек, и когда я шел с ними по
улице, то мне казалось, что все знают об этой огромной сумме и кто-нибудь непременно затевает меня ограбить…
Я тоже начал зарабатывать деньги: по праздникам, рано утром, брал мешок и отправлялся по дворам, по
улицам собирать говяжьи кости, тряпки, бумагу, гвозди. Пуд тряпок и бумаги ветошники
покупали по двугривенному, железо — тоже, пуд костей по гривеннику, по восемь копеек. Занимался я этим делом и в будни после школы, продавая каждую субботу разных товаров копеек
на тридцать,
на полтинник, а при удаче и больше. Бабушка брала у меня деньги, торопливо совала их в карман юбки и похваливала меня, опустив глаза...
Каждую пятницу Цыганок запрягал в широкие сани гнедого мерина Шарапа, любимца бабушки, хитрого озорника и сластену, надевал короткий, до колен, полушубок, тяжелую шапку и, туго подпоясавшись зеленым кушаком, ехал
на базар
покупать провизию. Иногда он не возвращался долго. Все в доме беспокоились, подходили к окнам и, протаивая дыханием лед
на стеклах, заглядывали
на улицу.
К весне дядья разделились; Яков остался в городе, Михаил уехал за реку, а дед
купил себе большой интересный дом
на Полевой
улице, с кабаком в нижнем каменном этаже, с маленькой уютной комнаткой
на чердаке и садом, который опускался в овраг, густо ощетинившийся голыми прутьями ивняка.
Все они стали смотреть ежа;
на вопросы их Коля объяснил, что еж не его, а что он идет теперь вместе с товарищем, другим гимназистом, Костей Лебедевым, который остался
на улице и стыдится войти, потому что несет топор; что и ежа, и топор они
купили сейчас у встречного мужика.
Полуэхт Самоварник теперь жил напротив Морока, — он
купил себе избу у Канусика. Изба была новая, пятистенная и досталась Самоварнику почти даром. Эта дешевка имела только одно неудобство, именно с первого появления Самоварника в Туляцком конце Морок возненавидел его отчаянным образом и не давал прохода. Только Самоварник покажется
на улице, а Морок уж кричит ему из окна...
Вместе с Нюрой она
купила барбарисовых конфет и подсолнухов, и обе стоят теперь за забором, отделяющим дом от
улицы, грызут семечки, скорлупа от которых остается у них
на подбородках и
на груди, и равнодушно судачат обо всех, кто проходит по
улице: о фонарщике, наливающем керосин в уличные фонари, о городовом с разносной книгой под мышкой, об экономке из чужого заведения, перебегающей через дорогу в мелочную лавочку…
— Да ведь это сын, ваше высокородие, того мужичка, который
купил Парфенку-то в рекруты; вот ему это и не по нутру, что я говорю, — отвечал корявый мужик. — Ну-те, черти, — крикнул он затем в окно другим понятым, стоявшим
на улице, — подите, пособите покойницу-то вынуть из гроба.
— Я
на улицу милостыню ходила просить… Напрошу пять копеек и
куплю ему хлеба и табаку нюхального…
Ту же щемящую скуку, то же отсутствие непоказной жизни вы встречаете и
на улицах Берлина. Я согласен, что в Берлине никому не придет в голову, что его"занапрасно"сведут в участок или обругают, но, по мнению моему, это придает уличной озабоченности еще более удручающий характер. Кажется, что весь этот люд высыпал
на улицу затем, чтоб
купить на грош колбасы;
купил, и бежит поскорей домой, как бы знакомые не увидели и не выпросили.
Через час мы были в Новочеркасске, у подъезда «Европейской гостиницы», где я приказал приготовить номер, а сам прямо с коня отправился в ближайший магазин,
купил пиджачную пару, морскую накидку, фуражку и белье. Калмык с лошадьми ждал меня
на улице и
на все вопросы любопытных не отвечал ни слова, притворяясь, что не понимает. Вымуштрованный денщик был — и с понятием!
«Молодой, красивый, — думал Матвей Савельев, закрыв глаза и притворяясь, будто уснул, — ему бы за девицами ухаживать,
на гармонии играть, а он живёт монахом, деньги не тратит, сапожонки худые и даже праздничной одёжи нет, не
покупает. Скучный какой-то, всех готов осудить. Живёт в углу. Плохие люди везде
на улицах шумят, а кто получше — в уголок прячется».
Затем он упрекал ее мужа в недальновидности: не
покупает домов, которые продаются так выгодно. И теперь уж Юлии казалось, что в жизни этого старика она — не единственная радость. Когда он принимал больных и потом уехал
на практику, она ходила по всем комнатам, не зная, что делать и о чем думать. Она уже отвыкла от родного города и родного дома; ее не тянуло теперь ни
на улицу, ни к знакомым, и при воспоминании о прежних подругах и о девичьей жизни не становилось грустно и не было жаль прошлого.
В декабре 1917 года я написал поэму «Петербург», прочитал ее своим друзьям и запер в стол: это было не время для стихов. Через год
купил у оборванного, мчавшегося по
улице мальчугана-газетчика «Знамя труда», большую газету
на толстой желтой бумаге. Дома за чаем развертываю, читаю: «Двенадцать». Подпись: «Александр Блок. Январь».
Полина. Ужасная мерзость! Скверно
на улицу выйти. Вот я теперь мужа подразню. Вот, скажу, милый мой, посторонние
купили, а ты не догадаешься.
— Не знаю, глупый, должно быть, какой-то, далеко-далеко меня провожал и все глупости какие-то врет. Завтракать с собой звал, а я не пошла, велела себе тут,
на этом углу, в лавочке, маронов
купить и пожелала ему счастливо оставаться
на улице.
Приехали. Я его упросил, чтобы он хоть здесь отпустил извозчика, что я назад ни за что в другой раз по тем же
улицам не поеду.
На это он согласился. Меня назвал еще раз дураком, а извозчику дал пятиалтынный и часы мне
купил серебряные с золотым ободочком и с цепочкой.
— Не спится, ребятишки… Мыши проклятые скребут,
на улице снег скрипит, — студентишки шляются, в магазин — девки заходят часто, это они — греться, курвы!
Купит плюшку за три копейки, а сама норовит полчаса в тепле простоять…
— Конечно, — прибавила Мод, — если я попрошу, то мой добрый па
купит мне в мужья настоящего герцога с восьмисотлетними предками, но я больше всего горжусь тем, что мой очаровательный, волшебный па когда-то чистил сапоги
на улицах Нью-Йорка. Конечно, я отлично знаю, что найти нужного мне человека в миллион раз труднее, чем нагнуться и подобрать
на дороге графа. Моего избранника придется искать по всему земному шару.
— Да-с. Вот хоша тетенька ваша и осуждает нас за нашу торговлю, а ихняя-то коммерция, видно, посходней нашей будет, — с усмешкой сказал Феклист Митрич. — По чести вам доложить, четвертый год сбираюсь крышу
на доме перекрыть, да не могу с деньгами сколотиться, а они целыми
улицами дома
покупают. Ой, куда много денег по скитам-то лежит, а у вашей тетеньки больше всех!
— С раннего утра по судам хлопочут, — отвечал Феклист Митрич. — Дома тетенька-то ваша
покупает — чуть не целу
улицу, туда
на вскрай города, к соляным анбарам, коли знаете. Купчие совершает.
На улице не сыщешь,
на базаре не
купишь.
«Надо будет повидать татарина, — подумал Марко Данилыч, укладывая дорогие подарки, купленные для Дуни. — Дорого запросит, собака!.. Хлябин говорит, меньше тысячи целковых нельзя!.. Шутка сказать!..
На улице не подымешь!.. Лучше б
на эту тысячу еще что-нибудь Дунюшке
купить. Ну, да так уж и быть — пойду искать Махметку».
Конопацкие
купили новый огромный дом
на углу Калужской
улицы и Красноглазовского переулка, и в дом этот перевели свою школу и пансион. Дело их расширялось и крепло. Помню во втором этаже маленькую первую гостиную, потом вторую, побольше, за нею — огромный зал с блестящим паркетом.
Когда я был уже студентом, Конопацкие
купили для своей школы новый большой дом
на Калужской
улице. В старом их доме открыла школу для начинающих моя тетя, тетя Анна. Как-то был я у нее. Прощаюсь в передней и говорю...
Помчался в контору изданий Германа Гоппе,
на Большую Садовую. «Модный свет», № 44, от 23 ноября 1885 г.
Купил несколько экземпляров. Сейчас же
на улице развернул, стал читать и перечитывать. Стихи были о Кате Конопацкой.
В 1880 году Оля и Инна поступили в тульскую женскую гимназию. Родители продали
на сруб щепотьевский лес и
купили в Туле двухэтажный дом
на Старо-Дворянской
улице, за угол от нас кварталом выше, наискосок от дома бабушки. В нижнем этаже поселились сами, верхний отдавали внаймы.
Иван Алексеич повел носом. Пахло фруктами, спелыми яблоками и грушами — характерный осенний запах Москвы в ясные сухие дни. Он остановился перед разносчиком, присевшим
на корточках у тротуарной тумбы, и
купил пару груш. Ему очень хотелось пить от густого, пряного соуса к дикой козе, съеденной в ресторане. Груши оказались жестковаты, но вкусны. Иван Алексеич не стеснялся есть их
на улице.
Потом выходишь
на улицу. Бегут извозчичьи лошади. Гимназист с криво сидящим ранцем
покупает у грека халву, похожую
на замазку. Идет господин, блестя новым цилиндром. И кажется, все они тоже чуть-чуть дергаются: все чужды душе, мертвы и плоски. И невыразимо смешна их серьезная самоуверенность, их неведение о безвольном своем участии в мировом кинематографе.
На улице деревни останавливают меня еще две просительницы — бабы. Мужья
на работе. Одна просит
купить у ней холст, отдает за два рубля.
Федор пошел в лавку и
купил себе самую лучшую гармонию, потом шел по
улице и играл. Все прохожие указывали
на него пальцами и смеялись.
Еще с небольшим год тому назад он жил в подвальном этаже в конце Николаевской
улицы, занимая убогую комнату, и вдруг, точно по мановению волшебного жезла, сделался первой гильдии купцом, открыл банкирскую контору
на Невском, занимавшую роскошное помещение, и
купил себе дом, принадлежавший одному разорившемуся князю, со всей княжеской обстановкой, за полмиллиона чистоганом.
Он торопил ее, занял денег, заплатил за ее комнату,
купил на рынке кой-какую мебель. Квартиру в две комнаты с кухней он уже подыскал заранее
на Коломенской
улице.
Дом
на набережной Ольга Ивановна продала и
купила себе особняк
на Нижегородской
улице, куда и переехала.
Александра Яковлевна часть оставшейся зимы провела в роскошной квартире
на Николаевской
улице, снятой ею по контракту
на несколько лет, убранной и отделанной как игрушка, а
на лето переехала в Озерки, где
купила себе собственную огромную дачу и отделала ее почти с царским великолепием.
Послушная воле своей бывшей воспитанницы, Ядвига Залесская быстро, хотя скрепя сердце и весьма убыточно, совершила продажу фермы и прибыла в Петербург. Анжелика Сигизмундовна
купила на ее имя по Зелениной
улице двухэтажный дом, сравнительно лучший и удобнейший в этой местности.
О немцах знаю только то, что напечатано
на уличных сообщениях от Штаба, газет не
покупаю. Но, судя по виду
улиц и прохожих, дела наших плохи и немцы продолжают надвигаться. Не знаю, чем это кончится, да и мало забочусь о конце: для меня он наступит раньше. Как-то прозевал, что 21-го взята Гродна.