Неточные совпадения
— Обидно стало. Как вы изволили тогда приходить, может, во хмелю, и дворников в квартал звали, и про
кровь спрашивали, обидно мне стало, что втуне оставили и за
пьяного вас почли. И так обидно, что сна решился. А запомнивши адрес, мы вчера сюда приходили и спрашивали…
Самгин видел, что лицо хозяина налилось
кровью, белки выкатились, красные пальцы яростно мнут салфетку, и ему подумалось, что все это может кончиться припадком
пьяного буйства, даже параличом. Притворяясь заинтересованным, он спросил...
— Опять! Вот вы какие: сами затеяли разговор, а теперь выдумали, что люблю. Уж и люблю! Он и мечтать не смеет! Любить — как это можно! Что еще бабушка скажет? — прибавила она, рассеянно играя бородой Райского и не подозревая, что пальцы ее, как змеи, ползали по его нервам, поднимали в нем тревогу, зажигали огонь в
крови, туманили рассудок. Он
пьянел с каждым движением пальцев.
— Так что же! У нас нет жизни, нет драм вовсе: убивают в драке,
пьяные, как дикари! А тут в кои-то веки завязался настоящий человеческий интерес, сложился в драму, а вы — мешать!.. Оставьте, ради Бога! Посмотрим, чем разрешится…
кровью, или…
— Но ведь это же бред, господа, бред! — восклицал исправник, — посмотрите на него: ночью,
пьяный, с беспутной девкой и в
крови отца своего… Бред! Бред!
Дмитрий Федорович почти с какою-то яростью поднялся с места, он вдруг стал как
пьяный. Глаза его вдруг налились
кровью.
На другой же день после убийства нашли его на дороге, при выезде из города, мертво
пьяного, имевшего в кармане своем нож, да еще с запачканною почему-то в
крови правою ладонью.
Порою завязывались драки между
пьяной скандальной компанией и швейцарами изо всех заведений, сбегавшимися на выручку товарищу швейцару, — драка, во время которой разбивались стекла в окнах и фортепианные деки, когда выламывались, как оружие, ножки у плюшевых стульев,
кровь заливала паркет в зале и ступеньки лестницы, и люди с проткнутыми боками и проломленными головами валились в грязь у подъезда, к звериному, жадному восторгу Женьки, которая с горящими глазами, со счастливым смехом лезла в самую гущу свалки, хлопала себя по бедрам, бранилась и науськивала, в то время как ее подруги визжали от страха и прятались под кровати.
И это будет не за то, что мы били в
кровь людей, лишенных возможности защищаться, и не за то, что нам, во имя чести мундира, проходило безнаказанным оскорбление женщин, и не за то, что мы,
опьянев, рубили в кабаках в окрошку всякого встречного и поперечного.
Мне тотчас рассказали, что капитана нашли с перерезанным горлом, на лавке, одетого, и что зарезали его, вероятно, мертвецки
пьяного, так что он и не услышал, а
крови из него вышло «как из быка»; что сестра его Марья Тимофеевна вся «истыкана» ножом, а лежала на полу в дверях, так что, верно, билась и боролась с убийцей уже наяву.
Кровь и власть
пьянят: развиваются загрубелость, разврат; уму и чувству становятся доступны и, наконец, сладки самые ненормальные явления.
Она не вставала, металась в жару и бредила, живот её всё вздувался. Не раз Матвей видел в углу комнаты тряпки, испачканные густой, тёмной
кровью, и все дни его преследовал её тяжёлый,
пьяный запах.
Чувствуя, что сегодня в нём родилось и растёт что-то новое, он вышел в сад и, вдохнув всею силою груди душистый воздух, на минуту
опьянел, точно от угара, сладко травившего
кровь.
За обедом огородницы сидели против него. Они умылись, их опалённые солнцем лбы и щёки блестели,
пьяные от усталости глаза, налитые
кровью, ещё более
пьянели от вкусной пищи, покрываясь маслянистой влагой.
Сквозь пальцы закапала
кровь, но это еще сильнее рассердило
пьяного отца, и он, сбив шапку, принялся таскать Архипа за волосы, сбил его с сиденья и топтал ногами все время, пока испуганная криком и возней лошадь не ударилась запрягом в ворота брагинского дома.
Были смутные намеки на участие его в целом ряде других грабежей и убийств, чувствовались позади его
кровь и темный
пьяный разгул.
На самом крутом уступе лежал замертво
пьяный мужик; голова его, седая как лунь, скатилась на дорогу, ноги оставались на возвышении; коротенькая шея старика налилась
кровью, лицо посинело…
Благодетелем моим был, и пожаловаться на него не могу, разве под
пьяную руку неукротим на руку был, потому мужчина из себя целая сажень, рука, как пудовая гиря, ну кровь-то в нем как заходит, тогда уж никто не попадайся на глаза — разнесет в щепы.
Заплакали все дети, сколько их было в избе, и, глядя на них, Саша тоже заплакала. Послышался
пьяный кашель, и в избу вошел высокий, чернобородый мужик в зимней шапке и оттого, что при тусклом свете лампочки не было видно его лица, — страшный. Это был Кирьяк. Подойдя к жене, он размахнулся и ударил ее кулаком по лицу, она же не издала ни звука, ошеломленная ударом, и только присела, и тотчас же у нее из носа пошла
кровь.
А он, вдруг
опьянев, чувствуя, что сердце у него замерло и горячим ручьём
кровь течёт по жилам, бормотал...
Мы внесли батюшку в дом, лицо у него посинело, я тер его руки, вспрыскивал водой, мне казалось, что он хрипит, я уложил его на постель и побежал за
пьяным портным; на этот раз он еще был довольно трезв, схватил ланцет, бинт и побежал со мною. Раза три просек руку,
кровь не идет… я стоял ни живой ни мертвый; портной вынул табакерку, понюхал, потом начал грязным платком обтирать инструмент.
Сейчас
Я кончу мой рассказ.
Пред вашим домом утром рано
Дольчини был найден на мостовой
В
крови, с разбитой головой;
Вы всех уверили, что
пьяныйОн выскочил в окно, —
Так это и осталось! но
Волшебной сказкою меня не обморочишь
И кем он был убит, скажу я, если хочешь!
Вдруг большая дверь быстро распахнулась. Ввалился
пьяный Волк, растерзанный, растрепанный, все лицо в синяках и рубцах с запекшейся
кровью, губы разбиты, глаза опухли, сам весь в грязи: по всем статьям кабацкий завсегдатель.
— Это уж будет надувательство! — сказал он. — Это называется шулерничеством! Пользоваться тем, что у нас, дураков,
пьяных ослов, взбудоражена
кровь!?
От толчка в спину я пробежал несколько шагов: падая, ударился лицом о чье-то колено; это колено с силой отшвырнуло меня в сторону. Помню, как, вскочив на ноги и в безумном ужасе цепляясь за чей-то рвавшийся от меня рукав, я кричал: «Братцы!.. голубчики!..» Помню
пьяный рев толпы, помню мелькавшие передо мною красные, потные лица, сжатые кулаки… Вдруг тупой, тяжелый удар в грудь захватил мне дыхание, и, давясь хлынувшею из груди
кровью, я без сознания упал на землю.
Сегодня праздник; скоро воротится тряпичник, безмерно
пьяный; опять начнет она ругать его, и он, как собачонку, загонит ее под кровать и будет бить там кочергой, а когда он, наконец, устанет и заснет, она выползет из-под кровати и со стоном будет отдирать запекшуюся в
крови рубашку от избитого тела.
Понятно, что у чекиста, в его страшной работе, голова легко
пьянеет от власти и
крови.
Ей теперь вообще хотелось много лежать, а вчера она к тому же заснула, когда уже рассвело; в соседней комнате
пьяные водопроводчики подрались с сапожником, били его долго и жестоко; залитого
кровью, с мотающейся, бесчувственною головою, сапожника свезли в больницу, а водопроводчиков отвели в участок.
Андрея Ивановича,
пьяного и залитого
кровью, свезли домой. Он ругался и старался вырваться от сопровождавших его Ермолаева и Генрихсена. Его привезли и уложили в постель, но Андрей Иванович не унимался.
Но он не повернулся, не ответил и плакал. И затылок у него был молодой, как у того, и тоже страшный, и стоял он, нелепо раскорячившись, как
пьяный, у которого рвота; и шея у него была в
крови — должно быть, хватался руками.
Однажды Петр, Катин муж,
пьяный, долго и жестоко колотил Катю, потом тут же в кухне, сидя, заснул, положив голову на стол. Петенька решил избавить Катю от этого зверя. Взял полено, подкрался и с размаху ударил Петра по голове. Петр вскочил, бросился на Петеньку, Петенька испугался и убежал, а Петр с залитым
кровью лицом опять заснул.
Если трезвый, — то робкий и смирный, просил у Кати прощения; если
пьяный, то бил ее жестоко, до
крови и потери сознания, насиловал и, обрюхатив, исчезал.
Страшно усталый я лежал на кровати. В душу въедался оскоминный привкус
крови. Жизнь кругом шаталась, грубо-пьяная и наглая. Спадали покровы. Смерть стала простою и плоскою, отлетало от
крови жуткое очарование. На муки человеческие кто-то пошлый смотрел и тупо смеялся. Непоправимо поруганная жизнь человеческая, — в самом дорогом поруганная, — в таинстве ее страданий.
Пришли туда, а душегубы все вповалку, натрескавшись, лежат, где кто упал. С ними и
пьяная баба. Обыскали их первым делом, забрали деньги, а когда поглядели на печку, то — с нами крестная сила! Лежит лесникова девочка на вениках, под тулупчиком, а голова вся в
крови, топором зарублена. Побудили мужиков и бабу, связали руки назад и повели в волость. Баба воет, а лесник только мотает головой и просит...
Одолевая жуть, Лелька подошла к сугробу. Человек уже лежал неподвижно, боком. Лицо было очень странное, — как будто все залито чернилами.
Пьяный вылил себе на голову чернильницу? Или кто запустил в него ею? И вдруг Лелька вздрогнула: не чернила это, а
кровь! Да,
кровь!
Посмотришь на сельских праздниках, —
пьяный мужик за углом клети замертво валяется в ужасном виде: голова проломлена,
кровь бьет из носу и ушей.