Неточные совпадения
Он был как будто один в целом мире; он на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет
кровь пойманной мухи, как бедная
жертва бьется и жужжит у него в лапах.
«Что это? что с ней? — с ужасом спрашивал он, — зачем я ей? Воткнула нож, смотрит, как течет
кровь, как бьется
жертва! что она за женщина?»
Великие
жертвы понес русский народ для создания русского государства, много
крови пролил, но сам остался безвластным в своем необъятном государстве.
Наконец начала ему грозно и горько мерещиться
кровь убитой
жертвы, погубленная молодая жизнь ее,
кровь, вопиющая об отмщении.
Лилась
кровь в языческом мире, умилостивлялось божество
жертвой в самых разнообразных формах, но искупление не совершалось, надежда на спасение, на вечную жизнь не являлась.
Революционер-герой себя самого считает спасителем мира и жаждет себя принести в
жертву, пролить
кровь для искупления грехов мира.
Жертва, принесенная человеком, его
кровь и страдания, не может искупить греха, не спасает, так как не соответствует всей безмерности содеянного преступления и не есть еще действие совместное с Богом, не есть еще богодейство.
Сейчас видишь наши сады в
крови, покрытые бесчисленными
жертвами.
Но они же сентиментально верят, что разбойникам снятся мозги и
кровь их
жертв.
Я боюсь кутузки по двум причинам. Во-первых, там должно быть сыро, неприятно, темно и тесно; во-вторых — кутузка, несомненно, должна воспитывать целую кучу клопов. Право, я положительно не знаю такого тяжкого литературного преступления, за которое совершивший его мог бы быть отданным в
жертву сырости и клопам. Представьте себе: дряхлого и больного литератора ведут в кутузку… ужели найдется каменное сердце, которое не обольется
кровью при этом зрелище?
Он один наш идол, и в
жертву ему приносится все дорогое, хотя бы для этого пришлось оторвать самую близкую часть нашего сердца, разорвать главную его артерию и
кровью изойти, но только близенько, на подножии нашего золотого тельца!
— Люди московские! — сказал тогда Иоанн, — вы узрите ныне казни и мучения; но караю злодеев, которые хотели предать врагам государство! Плачуще, предаю телеса их терзанию, яко аз есмь судия, поставленный господом судити народы мои! И несть лицеприятия в суде моем, яко, подобно Аврааму, подъявшему нож на сына, я самых ближних моих на
жертву приношу! Да падет же
кровь сия на главу врагов моих!
Но как дикий зверь, почуявший
кровь, Малюта ничего уже не помнил. С криком и проклятиями вцепился он в Годунова и старался опрокинуть его, чтобы броситься на свою
жертву. Началась между ними борьба; светоч, задетый одним из них, упал на землю и погас под ногою Годунова.
Руслан томился молчаливо,
И смысл и память потеряв.
Через плечо глядя спесиво
И важно подбочась, Фарлаф,
Надувшись, охал за Русланом.
Он говорит: «Насилу я
На волю вырвался, друзья!
Ну, скоро ль встречусь с великаном?
Уж то-то
крови будет течь,
Уж то-то
жертв любви ревнивой!
Повеселись, мой верный меч,
Повеселись, мой конь ретивый...
И как принести свою
кровь и свое тело в сладостную
жертву ее желаниям, своему стыду?
Суди же сама: могу ли я оставить это все в руках другого, могу ли я позволить ему располагать тобою? Ты, ты будешь принадлежать ему, все существо мое,
кровь моего сердца будет принадлежать ему — а я сам… где я? что я? В стороне, зрителем… зрителем собственной жизни! Нет, это невозможно, невозможно! Участвовать, украдкой участвовать в том, без чего незачем, невозможно дышать… это ложь и смерть. Я знаю, какой великой
жертвы я требую от тебя, не имея на то никакого права, да и что может дать право на
жертву?
Пятьдесят лет ходил он по земле, железная стопа его давила города и государства, как нога слона муравейники, красные реки
крови текли от его путей во все стороны; он строил высокие башни из костей побежденных народов; он разрушал жизнь, споря в силе своей со Смертью, он мстил ей за то, что она взяла сына его Джигангира; страшный человек — он хотел отнять у нее все
жертвы — да издохнет она с голода и тоски!
Ведь вся история человечества создана на подобных
жертвах, ведь под каждым благодеянием цивилизации таятся тысячи и миллионы безвременно погибших в непосильной борьбе существований, ведь каждый вершок земли, на котором мы живем, напоен
кровью аборигенов, и каждый глоток воздуха, каждая наша радость отравлены мириадами безвестных страданий, о которых позабыла история, которым мы не приберем названия и которые каждый новый день хоронит мать-земля в своих недрах…
Вадим дико захохотал и, стараясь умолкнуть, укусил нижнюю губу свою, так крепко, что
кровь потекла; он похож был в это мгновенье на вампира, глядящего на издыхающую
жертву.
— Что ми множество
жертв ваших: тука агнцов и
крови юниц и козлов не хощу.
Казнь кличет казнь — власть требовала
жертв —
И, первых
кровь чтоб не лилася даром,
Топор все вновь подъемлется к ударам!
О боже!
Итак, ты хочешь, чтоб я был убийца!
Но я горжусь такою
жертвой…
кровь ее —
Моя! она другого не обрызжет.
Безумец! как искать в том сожаленья,
О ком сам бог уж не жалеет!
Час бил! час бил! — последний способ
Удастся, — или
кровь! — нет, я судьбе
Не уступлю… хотя бы демон удивился
Тому, чего я не могу не сделать.
Кровь Борецкой примиряет вражду единоплеменных; одна
жертва, необходимая для вашего спокойствия, навеки утверждает сей союз неразрывный.
Международное преступление совершилось. Саксония выдала свою
жертву Австрии, Австрия — Николаю. Он в Шлиссельбурге, в этой крепости зловещей памяти, где некогда держался взаперти, как дикий зверь, Иван Антонович, внук царя Алексея, убитый Екатериною II, этою женщиною, которая, еще покрытая
кровью мужа, приказала сперва заколоть узника, а потом казнить несчастного офицера, исполнившего это приказание.
Ничто не ново под луною:
Что есть, то было, будет ввек.
И прежде
кровь лилась рекою,
И прежде плакал человек,
И прежде был он
жертвой рока,
Надежды, слабости, порока.
«Если бы он убил, то он давно бы уже смыл с рук и лица
кровь… — вспомнилось мне положение одного приятеля-следователя. — Убийцы не выносят
крови своих
жертв».
«
Кровь есть душа» (Втор. 16:23)]), культ
жертв повсюду имел очень кровавый характер, мистика
крови переживалась многообразно и интенсивно (вспомним хотя бы «тауробол», сакральное убиение быка в целях орошения его
кровью, как это было в обычае во многих мистериальных культах).
Поэтому ею навсегда упразднены всякие другие
жертвы, сопровождающиеся пролитием
крови.
Закон, имея тень будущих благ, а не самый образ вещей, одними и теми же
жертвами, каждый год постоянно приносимыми, никогда не может сделать совершенными приносящих их, иначе перестали бы приносить их… ибо невозможно, чтобы
кровь тельцов и козлов уничтожала грехи…
Эта смерть жертвенного животного, с пролитием его
крови, имела прямое преобразовательное значение в отношении к Голгофской
жертве, как это и разъяснено ап. Павлом.
Люди бросались на
жертву, живьем разрывали ее на части, пили льющуюся
кровь, пожирали кровавое мясо.
Смех Ницше — последнее, что у него осталось для жизни, — напоминает этот страшный смех, хлещущий вместе с
кровью из перерезанного горла
жертвы. Грозно звучит через этот смех великий гнев оскорбленного божества. И не радостным созвучным смехом отзовется душа на призывы покинутого богами человека, старающегося заглушить смехом черный ужас своего одиночества.
Зверь не таков. При виде
крови глаза его загораются зеленоватым огнем, он радостно разрывает прекрасное тело своей
жертвы, превращает его в кровавое мясо и, грозно мурлыча, пачкает морду
кровью. Мы знаем художников, в душе которых живет этот стихийно-жестокий зверь, радующийся на
кровь и смерть. Характернейший среди таких художников — Редиард Киплинг. Но бесконечно чужд им Лев Толстой.
Он причинял страшные страдания, он был весь в
крови, но согласен был сам на
жертвы и страдания.
— Люди московские! Ныне вы узрите казни и мучения, но памятуйте, что я караю злодеев, хотевших извести меня и погубивших покойную царицу и детей моих! С плачем душевным и рыданием внутренним предаю их смерти, яко аз есмь судия, Господом поставленный, судия нелицеприятный! Подобно Аврааму, поднявшему нож на сына, я самых ближних моих приношу на
жертву! Да падет же
кровь их на их же главу!
С одной стороны, голос рассудка говорил, что ему следует бежать из этого дома и более никогда не встречаться с
жертвой его гнусного преступления, какою считал он Татьяну Борисовну, а с другой, голос страсти, более сильный, чем первый, нашептывал в его уши всю соблазнительную прелесть обладания молодой девушкой, рисовал картины ее девственной красоты, силу и очарование ее молодой страсти, и снова, как во вчерашнюю роковую ночь,
кровь бросалась ему в голову, стучала в висках, и он снова почти терял сознание.
Ему долго потом мерещился этот взгляд, поднимая со дна его сердца мучительные угрызения совести. Он усыпил впоследствии эту совесть — он позабыл и эту девушку —
жертву его первого преступления… Он утопил эти воспоминания в массе других преступлений, в потоках пролитой им человеческой
крови.
Он то морщился, как бы недовольный медленным судом, и огромным перстом правой руки, на котором могли бы улечься три обыкновенных, почесывал налитую
кровью шею, исписанную светлыми рубцами, то важно поглаживал целою ручищею своею рыжую бороду, искоса посматривал на собрание и улыбался, едва не выговаривая: «И я здесь что-нибудь да значу!» Он ждал своих
жертв.
Ничком и навзничь лежавшие тела убитых, поднятые булавы и секиры на новые
жертвы, толпа обезумевших палачей, мчавшихся кто без шапки, кто нараспашку, с засученными рукавами, обрызганными
кровью руками, которая капала с них, — все это представляло поразительную картину.
Европейский гуманизм духовно кончился в Ницше, который был плоть от плоти и
кровь от
крови гуманизма и
жертвой за его грехи.
Как туча черная ходил Григорий Лукьянович. Не находил он себе утешения ни в зверских казнях, ни в убийствах неповинных
жертв,
кровь которых, благодаря его дьявольскому нашептыванию и по воле грозного царя, снова стала обагрять русскую землю.
Во время ужасного разговора убийцы и
жертвы Авраам стоял за кустами. Когда ж совершилось злодеяние и Последний Новик скрылся, чернец вышел из своей засады и подкрался к убитому, истекавшему
кровью из плеча, в котором сделана была глубокая рана. Скорою, усердною помощью можно было б еще возвратить его к жизни.
По легенде, разрывает себе грудь, чтобы накормить птенцов своей
кровью.], от великих, тяжких
жертв ее, перенеся театр войны подалее от растерзанного шведами отечества вашего.
Константин Николаевич понял. Вся
кровь бросилась ему в лицо. Он за последнее время много думал о пережитом и перевиденном в доме своей приемной матери «тети Дони», как продолжал называть ее, по привычке детства и составил себе определенное понятие о нравственном ее образе. Она одинаково требовала
жертв, как для своей зверской ласки, так и для своего зверского гнева. Неужели рок теперь судил ему сделаться этой
жертвой.
Неужели, как она некогда писала мне, должно сбыться мнение Сурмина о русских женщинах, что они не способны на
жертвы, на самоотвержение, что в них в самом деле течет рыбья
кровь?
Кровь, которой была покрыта одежда мертвеца, уже засохла, так что было очевидно, что он был убит несколько часов тому назад. В нескольких шагах от трупа, на самой дороге, виднелось громадное кровавое пятно.
Жертва, по-видимому, раньше лежала там.
Убив или выпустив кишки двум-трем лошадям, бык, весь в
крови, разъяренный до высшей степени этими совершенными им убийствами, с налитыми
кровью глазами, мечется по арене, ища новых
жертв.
Он спешил рассказать встречному и поперечному повесть о рождении Антона и свои злодеяния. Вскоре монастырь заключил его в стенах своих. В тот же монастырь последовал за ним новый отшельник: это был Антонио Фиоравенти. Можно судить, какова была их первая встреча. Долго еще встречались они каждый день в переходах монастырских, униженно кланялись друг другу и поспешали у подножья креста смывать слезами глубокого раскаяния
кровь невинной
жертвы, которою были запятнаны.
Шум, ропот, визг, вопли убиваемых, заздравные окрики, гик, смех и стон умирающих — все слилось вместе в одну страшную какофонию. Ничком и навзничь лежавшие тела убитых, поднятые булавы и секиры на новые
жертвы, толпа обезумевших палачей, мчавшихся: кто без шапки, кто нараспашку с засученными рукавами, обрызганными
кровью руками, которая капала с них, — все это представляло поразительную картину.
— А вот эта, налево, ради возбуждения каких страстей? Бандиты со звериными лицами потрошат какого-то путешественника, под ним лужа
крови. Далее убийца с топором в руке, с которого капает
кровь его
жертвы.