Неточные совпадения
Анна уже была одета в светлое шелковое с бархатом платье, которое она сшила в Париже, с открытою
грудью, и с белым дорогим кружевом на голове, обрамлявшим ее лицо и особенно выгодно выставлявшим ее яркую
красоту.
Грудь, шея и плечи заключились в те прекрасные границы, которые назначены вполне развившейся
красоте; волосы, которые прежде разносились легкими кудрями по лицу ее, теперь обратились в густую роскошную косу, часть которой была подобрана, а часть разбросалась по всей длине руки и тонкими, длинными, прекрасно согнутыми волосами упадала на
грудь.
И вот она, эта живая женщина, перед ним! В глазах его совершилось пробуждение Веры, его статуи, от девического сна. Лед и огонь холодили и жгли его
грудь, он надрывался от мук и — все не мог оторвать глаз от этого неотступного образа
красоты, сияющего гордостью, смотрящего с любовью на весь мир и с дружеской улыбкой протягивающего руку и ему…
Он прижал ее руку к
груди и чувствовал, как у него бьется сердце, чуя близость… чего? наивного, милого ребенка, доброй сестры или… молодой, расцветшей
красоты? Он боялся, станет ли его на то, чтоб наблюдать ее, как артисту, а не отдаться, по обыкновению, легкому впечатлению?
Это была болезненная девушка, лет семнадцати, страдавшая расстройством
груди и, говорят, чрезвычайной
красоты, а вместе с тем и фантастичности.
У вас
грудь высокая, походка легкая,
красоты вы необычайной, а гордости нет никакой.
Художник, очевидно, с особенным стараньем выписал
грудь, промежуток между двумя
грудями и ослепительные по
красоте плечи и шею.
Действительно, женщина, несущая вместе с памятью былого упоения весь крест любви, все бремя ее, жертвующая
красотой, временем, страданием, питающая своей
грудью, — один из самых изящных и трогательных образов.
Я смотрел на нее, упиваясь ее
красотой, и инстинктивно, полусознательно положил руку на ее плечо, шаль упала… она ахнула… ее
грудь была обнажена.
Одни и те же виды, несмотря на все свое великолепие, приглядываются, как женина
красота, и подстрекают любопытное влечение приподнять завесу других
красот, отдохнуть на другой
груди, послушать, как бьется иное сердце.
У нее были редкой
красоты спина,
грудь и плечи.
Гордей Евстратыч сначала улыбался, а потом, опустив голову, крепко о чем-то задумался. Феня с замиравшим сердцем ждала, что он ей ответит, и со страхом смотрела на эту красивую старческой сановитой
красотой голову. Поправив спустившиеся на глаза волосы, Гордей Евстратыч вздохнул как-то всей своей могучей
грудью и, не глядя на Феню, заговорил таким тихим голосом, точно он сам боялся теперь своей собеседницы. В первую минуту Фене показалось, что это говорит совсем не Гордей Евстратыч, а кто другой.
Играли в «барыня прислала сто рублей», в «мнения» и еще в какую-то игру, которую шепелявая Кася называла «играть в пошуду». Из гостей были: три студента-практиканта, которые все время выпячивали
грудь и принимали пластические позы, выставив вперед ногу и заложив руку в задний карман сюртука; был техник Миллер, отличавшийся
красотою, глупостью и чудесным баритоном, и, наконец, какой-то молчаливый господин в сером, не обращавший на себя ничьего внимания.
Татьяна показалась ему выше, стройнее; просиявшее небывалою
красотой лицо величаво окаменело, как у статуи;
грудь не поднималась, и платье, одноцветное и тесное, как хитон, падало прямыми, длинными складками мраморных тканей к ее ногам, которые оно закрывало.
— Что ты это?! — даже с испугом воскликнул парень и стал горячо и торопливо говорить ей какие-то слова о
красоте ее, о том, какая она ласковая, как ему жалко ее и как стыдно пред ней. А она слушала и все целовала его щеки, шею, голову и обнаженную
грудь.
Старший сын ее обыкновенно оставался дома с мужниной сестрою, десятилетней девочкой Аделиной, а младшего она всегда брала с собой, и ребенок или сладко спал, убаюкиваемый тихою тряскою тележки, или при всей
красоте природы с аппетитом сосал материно молоко, хлопал ее полненькой ручонкой по смуглой
груди и улыбался, зазирая из-под косынки на черные глаза своей кормилицы.
— Нет! Непременно целовал! — воскликнул Тюменев. — Я неисправимый поклонник женской
красоты, — присовокупил он, и что-то вроде вздоха вылетело из его
груди.
Как-то невольно напоминает она мне ту девушку, чахлую и хворую, на которую вы смотрите иногда с сожалением, иногда с какою-то сострадательною любовью, иногда же просто не замечаете ее, но которая вдруг, на один миг, как-то нечаянно сделается неизъяснимо, чудно прекрасною, а вы, пораженный, упоенный, невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким огнем эти грустные, задумчивые глаза? что вызвало кровь на эти бледные, похудевшие щеки? что облило страстью эти нежные черты лица? отчего так вздымается эта
грудь? что так внезапно вызвало силу, жизнь и
красоту на лицо бедной девушки, заставило его заблистать такой улыбкой, оживиться таким сверкающим, искрометным смехом?
Он любил белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их яркую, но мгновенную
красоту, которая так же рано и прелестно расцветает и так же быстро вянет, как цветок нарцисса; смуглых, высоких, пламенных филистимлянок с жесткими курчавыми волосами, носивших золотые звенящие запястья на кистях рук, золотые обручи на плечах, а на обеих щиколотках широкие браслеты, соединенные тонкой цепочкой; нежных, маленьких, гибких аммореянок, сложенных без упрека, — их верность и покорность в любви вошли в пословицу; женщин из Ассирии, удлинявших красками свои глаза и вытравливавших синие звезды на лбу и на щеках; образованных, веселых и остроумных дочерей Сидона, умевших хорошо петь, танцевать, а также играть на арфах, лютнях и флейтах под аккомпанемент бубна; желтокожих египтянок, неутомимых в любви и безумных в ревности; сладострастных вавилонянок, у которых все тело под одеждой было гладко, как мрамор, потому что они особой пастой истребляли на нем волосы; дев Бактрии, красивших волосы и ногти в огненно-красный цвет и носивших шальвары; молчаливых, застенчивых моавитянок, у которых роскошные
груди были прохладны в самые жаркие летние ночи; беспечных и расточительных аммонитянок с огненными волосами и с телом такой белизны, что оно светилось во тьме; хрупких голубоглазых женщин с льняными волосами и нежным запахом кожи, которых привозили с севера, через Баальбек, и язык которых был непонятен для всех живущих в Палестине.
Боже! и погубить так безжалостно лучшие годы своей юности; истребить, погасить искру огня, может быть теплившегося в
груди, может быть развившегося бы теперь в величии и
красоте, может быть также исторгнувшего бы слезы изумления и благодарности!
И Екатерина на троне!.. Уже на бессмертном мраморе Истории изображен сей незабвенный день для России: удерживаю порыв моего сердца описать его величие…
Красота в образе воинственной Паллады!.. Вокруг блестящие ряды Героев; пламя усердия в
груди их!.. Перед Нею священный ужас и Гений России!.. Опираясь на Мужество. Богиня шествует — и Слава, гремя в облаках трубою, опускает на главу Ее венок лавровый!..
Академия Художеств существовала в России едва ли не одним именем; Екатерина даровала ей истинное бытие, законы и права, взяв ее под личное Свое покровительство, в совершенной независимости от всех других властей; основала при ней воспитательное училище, ободряла таланты юных художников; посылала их в отчизну Искусства, вникать в
красоты его среди величественных остатков древности, там, где самый воздух вливает, кажется, в
грудь чувство изящного, ибо оно есть чувство народное; где Рафаэль, ученик древних, превзошел своих учителей, и где Микель Анджело один сравнялся с ними во всех Искусствах.
1) Она тянула, пела, хотя всегда звучным, но сравнительно слабым голосом, стихи, предшествующие тому выражению, которому надобно было дать силу; вся наружность ее как будто опускалась, глаза теряли свою выразительность, а иногда совсем закрывались, и вдруг бурный поток громозвучного органа вырывался из ее
груди, все черты лица оживлялись мгновенно, раскрывались ее чудные глаза, и неотразимо-ослепительный блеск ее взгляда, сопровождаемый чудною
красотою жестов и всей ее фигуры, довершал поражение зрителя.
Но столько очарования озолотило лицо ее в эту минуту, таким страстным потоком чувства, такой невыносимой, неслыханной
красотою задрожала каждая линия, каждый мускул его, что разом угасла черная дума и замолкла чистая грусть в
груди Ордынова.
Мазурку она танцевала с тем же громадным офицером; он важно и тяжело, словно туша в мундире, ходил, поводил плечами и
грудью, притоптывал ногами еле-еле — ему страшно не хотелось танцевать, а она порхала около, дразня его своей
красотой, своей открытой шеей; глаза ее горели задором, движения были страстные, а он становился все равнодушнее и протягивал к ней руки милостиво, как король.
И когда прошел кузнец, и скрылась красная в черном мраке искра, — Елена удивилась своей внезапной радости и удивилась тому, что она все еще нежно и трепетно играет в ее душе. Почему возникает, откуда приходит эта радость, исторгающая из
груди смех и зажигающая огни в глазах, которые только что плакали? Не
красота ли радует и волнует? И не всякое ли явление
красоты радостно?
Зато лихой полицмейстер Гнут, вообще ценитель женской
красоты — упоенный жгучими прелестями ее превосходительства, надседался всею
грудью, стучал каблуками и саблею, — и проводил все это без малейшей задней мысли, но вполне бескорыстно, восхищенный, так сказать, одной эстетической стороной дела.
Когда воспитанницы поднимались на гору, заросшую хвойным лесом, и перед ними развернулся во всей его красе Финский залив, Дуне и Дорушке, особенно чутким к
красоте природы, казалось, что сердчишки их дрогнут и расколются от счастья в
груди.
Солнце — яркое, горячее солнце над прекрасною землею. Куда ни взглянешь, всюду неожиданная, таинственно-значительная жизнь, всюду блеск, счастье, бодрость и вечная, нетускнеющая
красота. Как будто из мрачного подземелья вдруг вышел на весенний простор,
грудь дышит глубоко и свободно. Вспоминается далекое, изжитое детство: тогда вот мир воспринимался в таком свете и чистоте, тогда ощущалась эта таинственная значительность всего, что кругом.
«В блестящих глазах было напряженное внимание, и в речи и в движениях была та нервная быстрота и грация, которые в первое время их сближения так прельщали его, а теперь тревожили и пугали». Анна одета в светлое парижское платье, с открытой
грудью и с дорогим кружевом на голове, особенно выгодно выставляющими ее яркую
красоту. Вронский думает...
Это была именно та
красота, созерцание которой, бог весть откуда, вселяет в вас уверенность, что вы видите черты правильные, что волосы, глаза, нос, рот, шея,
грудь и все движения молодого тела слились вместе в один цельный, гармонический аккорд, n котором природа не ошиблась ни на одну малейшую черту; вам кажется почему-то, что у идеально красивой женщины должен быть именно такой нос, как у Маши, прямой и с небольшой горбинкой, такие большие темные глаза, такие же длинные ресницы, такой же томный взгляд, что ее черные кудрявые волосы и брови так же идут к нежному белому цвету лба и щек, как зеленый камыш к тихой речке; белая шея Маши и ее молодая
грудь слабо развиты, но чтобы суметь изваять их, вам кажется, нужно обладать громадным творческим талантом.
Ночь морозная дышала
Тихой, крепкой
красотой,
Даль туманная блистала
Под задумчивой луной.
И по улицам пустынным
Долго-долго я бродил…
Счастье, счастье! Чем, скажи мне,
Чем тебя я заслужил?
Эта грустная улыбка,
Этот тихий разговор.
Этот вздох
груди высокой,
Этот дивный долгий взор, —
И кому же?.. О, за что же?
Чем я это заслужил?
Долго ночью этой чудной
Я домой не приходил.
Но если счастье — знать, что друг твой не изменит
Заветам совести я родине своей,
Что выше
красоты в тебе он душу ценит,
Ее отзывчивость к страданиям людей, —
Тогда в
груди моей нет за тебя тревоги.
Она выпрямилась, и распустившиеся волосы образовали золотую рамку вокруг ее чудного мраморного лица с горящими, потемневшими глазами. Он остановился, видимо, сам пораженный этой адской
красотой. Она заметила это и бросилась к нему на
грудь, покрывая его своими роскошными волосами.
Невеста, сияющая молодостью и
красотою, в серебристом белом платье, с флер-д'оранжем на голове и
груди, с великолепными солитерами в ушах, единственной надетой на ней драгоценностью, но драгоценностью, стоящей целого состояния, произвела на всех неотразимое впечатление.
Алексей Андреевич, освоившись с полумраком комнаты, различил теперь вполне черты лица своей домоправительницы. Ему показалось, что она на самом деле похудела, хотя это не уменьшало ее
красоты, а мягкий свет лампад, полуосвещая ее лицо с горевшим лихорадочным огнем, устремленными на графа глазами, придавал этой
красоте нечто фантастическое, одеяло было наполовину откинуто и высокая
грудь колыхалась под тонкою тканью рубашки.
Послышался звонок, и вслед за его дребезжащим звоном влетела в кабинет, шурша своим длинным шелковым шлейфом, молодая дама, блистая
красотой, парою обворожительных глаз и алмазами, сверкавшими на ее
груди и в ушах. Она была в трауре, скрашенном некоторыми туалетными принадлежностями национального цвета. При появлении ее все спешили оправиться и встать со своих мест.
Высокая, с не по летам развитыми
грудью и торсом, она отчасти напоминала свою тетку, хотя далеко уступала ей в
красоте.
Лиза, во всем сиянии своей
красоты, без всяких украшений, кроме одинокого цветка на голове и другого у
груди, сидела под древним кленом близ незатейливой беседки, которую Тони и студент убрали гирляндами и разноцветными фонариками.
— Красивый… нашел
красоту… Да нешто мне, обласканной твоею графскою милостью, нужен кто? Нешто я гляжу на кого… Ведь скажет, право, такую околесину… — припав головой к
груди сидевшего рядом с ней на диване Аракчеева, в душу проникающим голосом заговорила она.
Часто и теперь представляется она мне в ореоле свой наружной и душевной
красоты, с ребенком у полуобнаженной
груди.
Она повела по всей фигуре княжны свой блестящий, одинокий глаз, в котором горела любовь самая нежная, самая умилительная; любовалась
красотою своей дочери, пламенем очей ее, правильностию коралловых губ; этим одиноким глазом осязала шелк ее волос, обвивала тонкий стан ее, целовала ее и в очи, и в уста, и в
грудь…
Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизной плеч, глянцем волос и бриллиантов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться
красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде,
груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне.