Неточные совпадения
Штольц не приезжал несколько лет в Петербург. Он однажды только заглянул на
короткое время в имение Ольги и в Обломовку. Илья Ильич получил от него
письмо, в котором Андрей уговаривал его самого ехать в деревню и взять в свои руки приведенное в порядок имение, а сам с Ольгой Сергеевной уезжал на южный берег Крыма, для двух целей: по делам своим в Одессе и для здоровья жены, расстроенного после родов.
За этим первым
письмом последовало на другой день второе, в котором пан Муссялович просил ссудить его двумя тысячами рублей на самый
короткий срок.
Я держал ее руку, на другую она облокотилась, и нам нечего было друг другу сказать…
короткие фразы, два-три воспоминания, слова из
писем, пустые замечания об Аркадии, о гусаре, о Костеньке.
Париж еще раз описывать не стану. Начальное знакомство с европейской жизнью, торжественная прогулка по Италии, вспрянувшей от сна, революция у подножия Везувия, революция перед церковью св. Петра и, наконец, громовая весть о 24 феврале, — все это рассказано в моих «
Письмах из Франции и Италии». Мне не передать теперь с прежней живостью впечатления, полустертые и задвинутые другими. Они составляют необходимую часть моих «Записок», — что же вообще
письма, как не записки о
коротком времени?
Кстати, это
письмо может дать понятие о тех успехах, какие делают в
короткое время молодые японские секретари при изучении русского языка.
Про нее уведомлял Евгений Павлович в одном довольно нескладном
письме из Парижа, что она, после
короткой и необычайной привязанности к одному эмигранту, польскому графу, вышла вдруг за него замуж, против желания своих родителей, если и давших наконец согласие, то потому, что дело угрожало каким-то необыкновенным скандалом.
Совершенно случайно, при помощи сестры моей, Варвары Ардалионовны Птицыной, я достал от
короткой приятельницы ее, Веры Алексеевны Зубковой, помещицы и вдовы, одно
письмо покойного Николая Андреевича Павлищева, писанное к ней от него двадцать четыре года назад из-за границы.
Павел любил Фатееву, гордился некоторым образом победою над нею, понимал, что он теперь единственный защитник ее, — и потому можно судить, как оскорбило его это
письмо; едва сдерживая себя от бешенства, он написал на том же самом
письме короткий ответ отцу: «Я вашего
письма, по грубости и неприличию его тона, не дочитал и возвращаю его вам обратно, предваряя вас, что читать ваших
писем я более не стану и буду возвращать их к вам нераспечатанными. Сын ваш Вихров».
В настоящем случае он, отправившись на другой же день к своему другу, прокаркал пакостную весть в
коротких словах и передал при этом как бумажник Аггея Никитича, так и
письмо пани Вибель.
В эту мрачную годину только однажды луч света ворвался в существование Анниньки. А именно, трагик Милославский 10-й прислал из Самоварнова
письмо, в котором настоятельно предлагал ей руку и сердце. Аннинька прочла
письмо и заплакала. Целую ночь она металась, была, как говорится, сама не своя, но наутро послала
короткий ответ: «Для чего? для того, что ли, чтоб вместе водку пить?» Затем мрак сгустился пуще прежнего, и снова начался бесконечный подлый угар.
Короче,
письмо содержало положительный отказ.
Эта дипломатическая неточность, или,
короче говоря, безвредная ложь, надеюсь, не имеет значения? — спросил Филатр; затем продолжал писать и читать: «…родственник, Томас Гарвей, вручитель сего
письма, нуждается в путешествии на обыкновенном парусном судне. Это ему полезно и необходимо после болезни. Подробности он сообщит лично. Как я его понял, он не прочь бы сделать рейс-другой в каюте…»
На третий день я подозвал Тита и попросил его принести из почтового отделения лежащее там
письмо на мое имя. Он сходил, но, вернувшись, сказал, что
письма ему не выдали, так как нужна доверенность. Еще через день после
короткого разговора, не имевшего никакого отношения к «философии», я сказал...
— Теперь наверное не знаю. Он приезжал прошлой зимой в Москву на
короткое время, потом отправился с одним семейством в Симбирск; мы с ним некоторое время переписывались: в последнем
письме своем он извещал меня, что уезжает из Симбирска — не сказал куда, — и вот с тех пор я ничего о нем не слышу.
Притом тайные мои
письма к матери сделались гораздо
короче прежних и писались час от часу с большим стеснением, с большей осторожностью.
Известное нам дело было изложено самым
коротким образом, и затем
письмо непосредственно оканчивалось казенною фразой и крючковатой подписью Бера.
Составляется
короткий протокол в казенных словах, и к нему прилагается оставленное самоубийцей
письмо… Двое дворников и городовой несут труп вниз по лестнице. Арсений светит, высоко подняв лампу над головой. Анна Фридриховна, надзиратель и поручик смотрят сверху из окна в коридоре. Несущие на повороте разладились в движениях, застряли между стеной и перилами, и тот, который поддерживал сзади голову, опускает руки. Голова резко стукается об одну ступеньку, о другую, о третью.
В общем, при всем внешнем различии в языке и степени грамотности, содержание
писем было утомительно однообразно: друзья предупреждали, враги грозили, и выходило что-то вроде
коротких и бездоказательных «да» и «нет».
При дальнейших размышлениях выходило, что и у Нюточки не совсем-то ловко взять деньги: станет подозревать, догадается, пойдут слезы, драмы и прочее, а лучше махнуть так, чтоб она узнала об этом только по
письму, уже после отъезда; тогда дело
короче будет.
Вспомнил Марко Данилыч про Аграфену Петровну, писал ей слезные
письма, приехала бы к Дуне хоть на самое
короткое время.
— Что же бы потом еще сделали? Расстреляли или повесили, уж и конец, более уже ничего не сделаете, а вот моя Глафира его гораздо злее расказнила: она совершила над ним нравственную казнь, вывернула пред ним его совесть и заставила отречься от самого себя и со скрежетом зубовным оторвать от себя то, что было мило.
Короче, она одним своим
письмом обратила его на путь истинный. Да-с, полагаю, что и всякий должен признать здесь силу.
Большую ошибку в чем-то здесь видел генерал: он, оставшись, по выходе Глафиры, один в своей комнате, подписал еще несколько бумаг и затем, вскочив вдруг с места, отпер несгораемый шкаф, помещавшийся за драпировкой. Здесь он без затруднения нашел среди множества бумаг
письмо, писанное в довольно
коротком тоне генералом Синтяниным, с просьбой обратить внимание на Горданова, который, по догадкам Ивана Демьяновича, имел замыслы на жизнь Бодростина с тем, чтобы жениться на его вдове.
Прочитав это
письмо тотчас после
короткого и быстрого свидания с мужем, Гордановым, Ропшиным и Кишенским, Глафире не было особенного труда убедить их, что вытащенный из ванной комнаты и безмолвствовавший мокрый Жозеф возвратился в умопомешательстве, во имя которого ему должны быть оставлены безнаказанно все его чудачества и прощены все беспокойства, причиненные им в доме.
Писал ли из Петербурга в Париж Михаил Андреевич Бодростин или Горданов, или, вероятно многими позабытый, счастливый чухонец Генрих Ропшин, все выходило одно и то же: резкие и шутливые, даже полунасмешливые
письма Бодростина,
короткие и загадочные рапорты Горданова и точные донесения Ропшина, — все это были материалы, при помощи которых Глафира Васильевна подготовляла постановку последней драмы, которую она сочинила для своего бенефиса, сама расписав в ней роли.
Вот другие листки иной, совсем ординарной бумаги, иногда
короткие и недописанные, иногда же исписанные вдоль и поперек твердым, ровным почерком: это
письма Горданова.
Прочтите
короткий очерк обстоятельств, приведших меня в здешние края, и изложение причин, побуждающих меня действовать, и тех оснований, которые, надеюсь, дают мне право обратиться к вам с покорнейшею просьбой о паспортах для отъезда в Турцию и рекомендательных
письмах к венскому и константинопольскому посланникам английского двора».
Кто мог быть этот человек, которому не ставят на
письме никакого титула, а просто пишут одно его
короткое имя: «Филипп Кольберг», тогда как всякому человеку прибавляется хоть «благородие» или хоть «милостивое государство»?
Ко мне и впоследствии он относился формально, и в деловых переговорах, и на
письмах, вежливо, не ворчливо, отделываясь
короткими казенными фразами. Столкновений у меня с ним по журналу не было никаких. И только раз он, уже по смерти Некрасова, отказался принять у меня большой роман. Это был"Китай-город", попавший к Стасюлевичу. Я бывал на протяжении нескольких лет раза два-три и у него на квартире, но уже гораздо позднее, когда он уже начинал хронически хворать.
Было чуждо и это
короткое, игривое
письмо, которое, вероятно, сочиняли долго, с напряжением, и когда Татьяна писала, то за ее спиной, наверное, стоял ее муж Сергей Сергеич…
Она внутренне была рада, что любовь его в разлуке не уменьшилась, за что она опасалась, судя по
коротким и холодным последним
письмам.
Кряхтит, ногу, как клешню, выше головы задрал, сам про свое думает, — правильно это волшебный старичок насчет
письма присоветовал. Ежели этих подчиненных, чертей-сволочей, на
короткой цепочке не держать, голову они тебе отгрызут с косточкой… Доволен папаша будет: во всем Болхове такого громобоя, как Игнатыч, не сыскать. Подопрет, — не свалишься.
Васса Семеновна, сама мать, мать строгая, но любящая, сердцем поняла, что делалось в сердце родителя, лишившегося при таких исключительных условиях родного единственного и по-своему им любимого сына. Она написала ему сочувственное
письмо, но по
короткому, холодному ответу поняла, что несчастье его не из тех, которые поддаются утешению, и что, быть может, даже время, этот всеисцеляющий врач всех нравственных недугов, бессильно против обрушившегося на его голову горя.
На письменном столе покойного князя Святозарова найдено было два запечатанных
письма, на одном из которых стоял
короткий адрес «полиции», а другое адресовано было на имя княгини Зинаиды Сергеевны.
Лиза написала коротенькое
письмо Евгении Сергеевне, другое, еще
короче, Тони и пролетела через город на Двине, окутанный мраком ночи, не повидавшись ни с одной из них.
Он покаялся перед ней
коротким предсмертным
письмом… Он написал в нем «наш сын». Он безумно ревновал ее, но ревность ведь признак любви… Можно ли обвинять в чем-нибудь человека, который любит… Любовь искупает все… — мелькали в уме княгини мысли, клонившиеся к защите несчастного самоубийцы…
В
коротких, по своему обыкновению, словах рассказал в
письме на имя государыни, так же как и в записке на имя Зиновьева, Иван Осипович Лысенко этот полный настоящего жизненного трагизма эпизод.
Недобрым предвестием всего было
письмо, которое Фебуфис нашел у себя на столе в то время, когда привез к себе молодую супругу и оставил ее на
короткое время в ее художественно отделанной половине.
Анна Михайловна в
коротких словах рассказала Наташе содержание
письма с условием не говорить никому.
Архиерею же папаша написал
письмо на большом листе, но с небольшою вежливостью, потому что такой уже у него был военный характер. Прописано было в
коротком шутливом тоне приветствие и приглашение, что когда он приедет к нам в Перегуды, то чтобы не позабыл, что тут живет его старый камрад, «с которым их в одной степени в бурсе палями бито и за виски драно». А в закончении
письма стояла просьба: «не пренебречь нашим хлебом-солью и заезжать к нам кушать уху из печеней разгневанного налима».
Я получил и получаю много
писем от незнакомых мне лиц, просящих меня объяснить в простых и ясных словах то, что я думаю о предмете написанного мною рассказа под заглавием «Крейцерова соната». Попытаюсь это сделать, т. е. в
коротких словах выразить, насколько это возможно, сущность того, что я хотел сказать в этом рассказе, и тех выводов, которые, по моему мнению, можно сделать из него.
Удивительно, что он там в
короткое время успел повидаться со многими лицами архиерейского штата, и многих из них сумел угостить, и, угощая, все расспрашивал об архиерее и вывел, что он человек высркрпросвещенного ума, но весьма оляповатый, что вполне подтверждалось и его ответом, который похож был на резолюцию и был надписан на собственном отцовом
письме, а все содержание надписи было такое: «Изрядно: готовься — приеду».