Неточные совпадения
Пред ним встала картина, напомнившая заседание масонов в скучном
романе Писемского: посреди большой комнаты, вокруг овального стола под опаловым шаром лампы сидело человек восемь; в
конце стола — патрон, рядом с ним — белогрудый, накрахмаленный Прейс, а по другую сторону — Кутузов в тужурке инженера путей сообщения.
— Да-с, — говорил он, — пошли в дело пистолеты. Слышали вы о тройном самоубийстве в Ямбурге? Студент, курсистка и офицер. Офицер, — повторил он, подчеркнув. — Понимаю это не как
роман, а как романтизм. И — за ними — еще студент в Симферополе тоже пулю в голову себе. На двух
концах России…
«Что я теперь буду делать с
романом? — размышлял он, — хотел закончить, а вот теперь в сторону бросило, и опять не видать
конца!»
— Прощайте, Вера, вы не любите меня, вы следите за мной, как шпион, ловите слова, делаете выводы… И вот, всякий раз, как мы наедине, вы — или спорите, или пытаете меня, — а на пункте счастья мы все там же, где были… Любите Райского: вот вам задача! Из него, как из куклы, будете делать что хотите, наряжать во все бабушкины отрепья или делать из него каждый день нового героя
романа, и этому
конца не будет. А мне некогда, у меня есть дела…
Жаль, что ей понадобилась комедия, в которой нужны и начало и
конец, и завязка и развязка, а если б она писала
роман, то, может быть, и не бросила бы.
Первая книга, которую я начал читать по складам, а дочитал до
конца уже довольно бегло, был
роман польского писателя Коржениовского — произведение талантливое и написанное в хорошем литературном тоне. Никто после этого не руководил выбором моего чтения, и одно время оно приняло пестрый, случайный, можно даже сказать, авантюристский характер.
Я бы отозвался опять стихами, но нельзя же задавать вечные задачи. Что скажет добрый наш Павел Сергеевич, если странникопять потребует альбом для нового отрывка из недоконченного
романа, который, как вы очень хорошо знаете, не должен и не может иметь
конца? Следовательно...
Она разыграла свой
роман с тобой до
конца, точно так же разыграет его и с графом и, может быть, еще с кем-нибудь… больше от нее требовать нельзя: выше и дальше ей нейти! это не такая натура: а ты вообразил себе бог знает что…
Тут с окончательной ясностью понял несчастный юнкер, что его скороспешному любовному
роману пришел печальный
конец. Он даже не обиделся на прозрачный намек на розги. Поймав случайный взгляд Юленьки, он издали серьезно и покорно склонил голову в знак послушания. А когда гости стали расходиться, он в передней улучил минутку, чтобы подойти к Юленьке и тихо сказать ей...
Сотня
романов, написанных А.М. Пазухиным, самых сердцещипательных, бытовых
романов всегда с благополучным
концом невольно заставляла любить добряка-автора.
Романы эти по напечатании в «Листке» покупались очень задешево приложениями к журналам вроде «Родины» и разными издателями и распространялись среди простого читателя.
Эта встреча отравила мне остальную часть дня, потому что Пепко не хотел отставать от нас со своей дамой и довел свою дерзость до того, что забрался на дачу к Глазковым и выкупил свое вторжение какой-то лестью одной доброй матери без слов. Последняя вообще благоволила к нему и оказывала некоторые знаки внимания. А мне нельзя было даже переговорить с Александрой Васильевной наедине, чтоб досказать
конец моего
романа.
В тот самый день, ниццскими событиями которого заключена вторая часть нашего
романа, именно накануне св. Сусанны, что в Петербурге приходилось, если не ошибаюсь, около
конца пыльного и неприятного месяца июля, Анне Михайловне было уж как-то особенно, как перед пропастью, тяжело и скучно. Целый день у нее валилась из рук работа, и едва-едва она дождалась вечера и ушла посидеть в свою полутемную комнату. На дворе было около десяти часов.
— Ваш
роман, Молли, должен иметь хороший
конец. Но происходят тяжелые и непонятные вещи. Я знаю о золотой цепи…
У вас была худая мать, Истомин, худая мать; она дурно вас воспитала, дурно, дурно воспитала! — докончила Ида, и, чего бы, кажется, никак нельзя было от нее ожидать, она с этим словом вдруг сердито стукнула
концом своего белого пальца в красивый лоб
Романа Прокофьича.
Что касается до наказания посредством стечения обстоятельств, то мы уже давно подсмеиваемся над старинными
романами, в которых «всегда под
конец торжествовала добродетель и наказывался порок».
Та публика, которая любит внешнюю занимательность действия, нашла утомительною первую часть
романа потому, что до самого
конца ее герой все продолжает лежать на том же диване, на котором застает его начало первой главы.
Открывалась книжка обыкновенно стихами; потом следовала какая-нибудь статья в прозе, затем очень часто письмо к издателям; далее опять стихи и проза, проза и стихи. В средине книжки помещались обыкновенно «Записки о российской истории»; к
концу относились «Были и небылицы». Каждая статья обыкновенно отмечалась особым нумером, как ныне главы в бесконечных английских
романах, и число статей этих в разных книжках было весьма неодинаково. В первой их 33, в V — 11, в X — 17, в XV — 7, в XVI — 12 (41).
— Любить! — сказал голос и помолчал. — Я не могу не любить! без этого нет жизни. Делать
роман из жизни одно, что есть хорошего. И мой
роман никогда не останавливается в середине, и этот я доведу до
конца.
Если бы вы знали, как читает она
романы: вместо того, чтобы в
романе следить за происшествиями, возьмет да
конец и посмотрит.
Флор Федулыч. Настоящий милорд-с! Ему бы только с графом Биконсфильдом разговаривать-с. Отличные места занимал-с, поведет дело — любо-дорого смотреть, за полгода верно можно ручаться, а там заведет рысаков с пристяжными, — году не пройдет, глядишь и в яму с романами-с. И сейчас имеет место приличное — около десяти тысяч жалованья; кажется, чего ж еще, можно
концы с
концами сводить.
Лариосик. Читал, читал в
романах… Как «другом буду» — значит, кончено, крышка!
Конец! (Надевает пальто.)
Нужно, чтобы
роман имел в основании своем какую-нибудь идею, из которой бы развилось все его действие и к осуществлению которой оно все должно быть направлено; нужно, чтобы это развитие действия совершенно свободно и естественно вытекало из одной главной идеи, не раздвояя интереса
романа представлением нескольких разнородных пружин; нужно, чтобы в описании всех предметов и событий
романа автор художественно воспроизводил действительность, не рабски копируя ее, но и не позволяя себе отдаляться от живой истины; нужно, наконец, чтобы романические характеры не только были верны действительности, но — верны самим себе, чтобы они постоянно являлись с своими характеристическими чертами, отличающими одно лицо от другого, словом — чтобы с начала до
конца они были бы выдержаны.
В
конце прошедшего столетия Карамзин, говоря о русской литературе, заметил, что публика наша всего охотнее читает
романы и повести.
В
конце статьи Пушкин привел сатирическое «Оглавление историко-нравственно-сатирического
романа XIX в.» — «Настоящий Выжигин», — разоблачающее Булгарина.], не появился в свет.
Я вел войну, и читатель вправе ожидать от меня описания средств, которые дали мне победу, и он, наверное, ждет следовательских тонкостей, которыми так блещут
романы Габорио и нашего Шкляревского; и я готов оправдать ожидания читателя, но… одно из главных действующих лиц оставляет поле битвы, не дождавшись
конца сражения, — его не делают участником победы; всё, что было им сделано ранее, пропадает даром, — и оно идет в толпу зрителей.
Но недолго может продолжаться такая жизнь. Всякая повесть имеет
конец, кончился и этот маленький
роман.
Об отсутствующих же нечего было и говорить, он во всю свою болезнь ни разу не вспомнил ни про Горданова, ни про Висленева, не спросил про Филетера Ивановича и не полюбопытствовал, почему он не видал возле себя коренастого майора, а между тем в положении всех этих лиц произошли значительные перемены с тех пор, как мы расстались с ними в
конце третьей части нашего
романа.
Я ответил, что я начал как раз
роман и постараюсь высылать его так, чтобы он мог еще быть напечатан к
концу текущего года.
И через такие мытарства
роман"Некуда"проходил до самого
конца, и его печатание задерживалось часто только из-за цензуры.
Возьму случай из моего писательства за
конец XIX века. Я уже больше двадцати лет был постоянным сотрудником, как романист, одного толстого журнала. И вот под заглавием большого
романа я поставил в скобках:"Посвящается другу моему Е.П.Л.". И как бы вы думали? Редакция отказалась поставить это посвящение из соображений, которых я до сих не понимаю.
С Рикуром я долго водил знакомство и, сколько помню, посетил его и после войны и Коммуны. В моем
романе"Солидные добродетели"(где впервые в нашей беллетристике является картина Парижа в
конце 60-х годов) у меня есть фигура профессора декламации в таком типе, каким был Рикур. Точно такого преподавателя я потом не встречал нигде: ни во Франции, ни в других странах, ни у нас.
Меня тяготило и то, что я должен был выполнять свое обещание перед Некрасовым — доставлять части
романа, который довел уже до третьей части, воспользовавшись моими остановками, сначала в Брюсселе в начале сентября, а теперь в Женеве — уже к
концу октября.
Эти казанские очерки были набросаны до написания комедий. Потом вплоть до
конца 1861 года, когда я приступил прямо к работе над огромным
романом, я не написал ни одной строки в повествовательном роде.
Такой замысел смутил бы теперь даже и не начинающего.
Роман в шестьдесят печатных листов! И с надеждой, почти с уверенностью, что я его доведу до
конца, что его непременно напечатают.
Я попадал как раз в разгар тогдашнего подъема денежных и промышленных дел и спекуляций, и то, что я по этой части изучил, дало уже мне к
концу года достаточный материал для
романа"Дельцы", который печатался целых два года и захватил книжки"Отечественных записок"с
конца 71-го года до начала 73-го.
Но с
конца 1873 года я в"Вестнике Европы"прошел в течение 30 лет другую школу, и ни одна моя вещь не попадала в редакцию иначе, как целиком, просмотренная и приготовленная к печати, хотя бы в ней было до 35 листов, как, например, в
романе"Василий Теркин".
В нашей беллетристике до
конца XIX века
роман"В путь-дорогу", по своей программе, бытописательному и интеллигентному содержанию, оставался единственным. Появились в разное время вещи из жизни нашей молодежи, но все это отрывочно, эпизодично.
Теперь мне самому плохо верится, что я мог с августа по
конец ноября находить время и энергию, чтобы высылать по частям"оригинал"
романа и позволить редакции напечатать его без перерывов в четырех последних номерах"Отечественных записок".
Журнал его только что отпечатал
конец моих"Солидных добродетелей"в декабрьской книжке, и
роман — судя по тому, что я слышал, — очень читался.
Как я сказал выше, редактор"Библиотеки"взял
роман по нескольким главам, и он начал печататься с января 1862 года. Первые две части тянулись весь этот год. Я писал его по кускам в несколько глав, всю зиму и весну, до отъезда в Нижний и в деревню; продолжал работу и у себя на хуторе, продолжал ее опять и в Петербурге и довел до
конца вторую часть. Но в январе 1863 года у меня еще не было почти ничего готово из третьей книги — как я называл тогда части моего
романа.
Зинин сейчас же познакомил меня с доктором Ханом, впоследствии редактором"Всемирного труда", где я печатал в
конце 60-х годов свой
роман"Жертва вечерняя".
Если б моя личная жизнь после встречи с С.А.Зборжевской не получила уже другого содержания, введя меня в воздух интимных чувств, которого я много лет был совершенно лишен, я бы имел больше времени для работы романиста и мои"Дельцы"не затянулись бы так, что я и через год, когда с января 1872 года
роман стал появляться в"Отечественных записках", не довел его еще далеко до
конца и, больной, уехал в ноябре месяце за границу.
Необходимо было и продолжать
роман"В путь-дорогу". Он занял еще два целых года, 1863 и 1864, по две книги на год, то есть по двадцати печатных листов ежегодно. Пришлось для выигрыша времени диктовать его и со второй половины 63-го года, и к
концу 64-го. Такая быстрая работа возможна была потому, что материал весь сидел в моей голове и памяти: Казань и Дерпт с прибавкой романических эпизодов из студенческих годов героя.
Центральную сцену в"Обрыве"я читал, сидя также над обрывом, да и весь
роман прочел на воздухе, на разных альпийских вышках. Не столько лица двух героев. Райского и Волохова, сколько женщины: Вера, Марфенька, бабушка, а из второстепенных — няни, учителя гимназии Козлова — до сих пор мечутся предо мною, как живые, а я с тех пор не перечитывал
романа и пишу эти строки как раз 41 год спустя в
конце лета 1910 года.
Недаром он начинал как стихотворец и написал немало премилых поэтических вещиц, прежде чем обратился к сцене, к драмам и комедиям, а под
конец к
роману.
Дальнейшая жизнь «Героя
конца века» и «Современного самозванца» могла служить, действительно, обвинительным материалом лишь для составленных против него обвинительных актов, — некоторые из них были очень обширны, — но не для
романа, который мы и заканчиваем этими строками.
Слух о внезапной смерти Баратова облетел всю Москву с быстротою срочной эстафеты. Известие это варьировалось на разные лады и приобрело в
конце концов фантастическую окраску: толковали о преступлении, отраве, мести, ревности, словом, в устах московских кумушек сложился целый
роман.
А с Лелькой отношения у него все оставались трудными. За беззлобное свое остроумие, за безутратную веселость, за блеск улыбки он большим успехом пользовался у девчат; одной даже платил алименты.
Романы кончались различно, но это было у всех одинаково: когда ухаживания увенчивались желанным
концом, отношения становились простыми и само собою разумеющимися. Вопрос был только: где и как встречаться наедине? При жилищных трудностях это было нелегко.