Неточные совпадения
Лариса (Карандышеву). Пойдемте, пойдемте ко мне в
комнату.
Мама, прими сюда, пожалуйста, отделайся от его визитов!
— Ничего ему не будет,
мама, никогда ему ничего не бывает, никогда ничего с ним не случится и не может случиться. Это такой человек! Вот Татьяна Павловна, ее спросите, коли не верите, вот она. (Татьяна Павловна вдруг вошла в
комнату.) Прощайте,
мама. Я к вам сейчас, и когда приду, опять спрошу то же самое…
Объясню заранее: отослав вчера такое письмо к Катерине Николаевне и действительно (один только Бог знает зачем) послав копию с него барону Бьорингу, он, естественно, сегодня же, в течение дня, должен был ожидать и известных «последствий» своего поступка, а потому и принял своего рода меры: с утра еще он перевел
маму и Лизу (которая, как я узнал потом, воротившись еще утром, расхворалась и лежала в постели) наверх, «в гроб», а
комнаты, и особенно наша «гостиная», были усиленно прибраны и выметены.
Я запомнил себя в
комнате Версилова, на его диване; помню вокруг меня лица Версилова,
мамы, Лизы, помню очень, как Версилов говорил мне о Зерщикове, о князе, показывал мне какое-то письмо, успокоивал меня.
В
комнатах говорили громко, вскрикивали, а
мама, слышно было, плакала.
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был ребенок от князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это — один из подлейших поступков князя Сергея Петровича); ребенок теперь здесь, в той
комнате, и я давно хотел тебе показать его. Князь Сергей Петрович не смел сюда приходить и смотреть на ребенка; это был мой с ним уговор еще за границей. Я взял его к себе, с позволения твоей
мамы. С позволения твоей
мамы хотел тогда и жениться на этой… несчастной…
Про
маму же с Лизой мне давно уже стало известно, что они обе (для моего же спокойствия, думал я) перебрались наверх, в бывший мой «гроб», и даже подумал раз про себя: «Как это могли они там вдвоем поместиться?» И вдруг теперь оказывается, что в ихней прежней
комнате живет какой-то человек и что человек этот — совсем не Версилов.
Я обыкновенно входил молча и угрюмо, смотря куда-нибудь в угол, а иногда входя не здоровался. Возвращался же всегда ранее этого раза, и мне подавали обедать наверх. Войдя теперь, я вдруг сказал: «Здравствуйте,
мама», чего никогда прежде не делывал, хотя как-то все-таки, от стыдливости, не мог и в этот раз заставить себя посмотреть на нее, и уселся в противоположном конце
комнаты. Я очень устал, но о том не думал.
Они все сидели наверху, в моем «гробе». В гостиной же нашей, внизу, лежал на столе Макар Иванович, а над ним какой-то старик мерно читал Псалтирь. Я теперь ничего уже не буду описывать из не прямо касающегося к делу, но замечу лишь, что гроб, который уже успели сделать, стоявший тут же в
комнате, был не простой, хотя и черный, но обитый бархатом, а покров на покойнике был из дорогих — пышность не по старцу и не по убеждениям его; но таково было настоятельное желание
мамы и Татьяны Павловны вкупе.
Она пришла, однако же, домой еще сдерживаясь, но
маме не могла не признаться. О, в тот вечер они сошлись опять совершенно как прежде: лед был разбит; обе, разумеется, наплакались, по их обыкновению, обнявшись, и Лиза, по-видимому, успокоилась, хотя была очень мрачна. Вечер у Макара Ивановича она просидела, не говоря ни слова, но и не покидая
комнаты. Она очень слушала, что он говорил. С того разу с скамейкой она стала к нему чрезвычайно и как-то робко почтительна, хотя все оставалась неразговорчивою.
И он вдруг поспешно вышел из
комнаты, опять через кухню (где оставалась шуба и шапка). Я не описываю подробно, что сталось с
мамой: смертельно испуганная, она стояла, подняв и сложив над собою руки, и вдруг закричала ему вслед...
Ничего подобного этому я не мог от нее представить и сам вскочил с места, не то что в испуге, а с каким-то страданием, с какой-то мучительной раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но
мама не долго выдержала: закрыв руками лицо, она быстро вышла из
комнаты. Лиза, даже не глянув в мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна с полминуты смотрела на меня молча.
— Когда
мама устанет и прогонит вас, приходите ко мне, — сказала она, обращаясь к Колосову и Нехлюдову таким тоном, как будто ничего не произошло между ними, и, весело улыбнувшись, неслышно шагая по толстому ковру, вышла из
комнаты.
— Вы,
мама, добьетесь того, что я совсем не буду выходить из своей
комнаты, когда у нас бывает Привалов. Мне просто совестно… Если человек хорошо относится ко мне, так вы хотите непременно его женить. Мы просто желаем быть хорошими знакомыми — и только.
—
Мама, я совсем не знала, что он подходит, я вовсе не от него в эту
комнату захотела переехать.
Аня. Пройдемте здесь. Ты,
мама, помнишь, какая это
комната?
Аня(печально). Это
мама купила. (Идет в свою
комнату, говорит весело, по-детски.) А в Париже я на воздушном шаре летала!
Аня(выйдя из своей
комнаты). Надо бы
маму предупредить: Петя здесь…
Мама даже закричала от испуга, а я вышла в другую
комнату и принесла ему его кольцо — ты не заметил, я уже два дня тому назад сняла это кольцо — и отдала ему.
—
Мама, — сказала Джемма, входя с Саниным в
комнату, где сидела фрау Леноре, — я привела настоящего!
На следующий день Санин лежал еще в постели, как уже Эмиль, в праздничном платье, с тросточкой в руке и сильно напомаженный, ворвался к нему в
комнату и объявил, что герр Клюбер сейчас прибудет с каретой, что погода обещает быть удивительной, что у них уже все готово, но что
мама не поедет, потому что у нее опять разболелась голова.
Затем, прежде всех криков, раздался один страшный крик. Я видел, как Лизавета Николаевна схватила было свою
мама за плечо, а Маврикия Николаевича за руку и раза два-три рванула их за собой, увлекая из
комнаты, но вдруг вскрикнула и со всего росту упала на пол в обмороке. До сих пор я как будто еще слышу, как стукнулась она о ковер затылком.
Когда Шатов молча пред ним остановился, не спуская с него глаз, все вдруг это заметили и затихли, позже всех Петр Степанович; Лиза и
мама остановились посреди
комнаты. Так прошло секунд пять; выражение дерзкого недоумения сменилось в лице Николая Всеволодовича гневом, он нахмурил брови, и вдруг…
Гимназист нахмурился и скрылся. Он пошел в свою
комнату, стал там в угол и принялся глядеть на часы; два мизинца углом — это знак стоять в углу десять минут. «Нет, — досадливо думал он, — при
маме лучше было:
мама только зонтик ставила в угол».
Каждый раз, как тетя Соня выходила из детских
комнат и спустя несколько времени возвращалась назад, она всегда встречалась с голубыми глазами племянницы; глаза эти пытливо, беспокойно допрашивали и как бы говорили ей: «Ты, тетя, ты ничего, я знаю; а вот что там будет, что пап́а и
мам́а говорят…»
Муаррон. Старуха в кухне. (Целует другое колено.)
Мама, пойдем ко мне в
комнату.
Петр.
Мама, уйдите… Степанида, уведи ее… уйдите, говорят вам… (Елена пробегает в
комнату Татьяны.) Уведите мать…
Петр(выглядывая из двери). Тише… (Обращаясь в
комнату.) Иди, отец, иди к
маме! Ну, иди же! (Кричит в сени.) Не пускайте никого!..
Татьяна(хрипло кричит). Спасите…
мама… спасите… спасите!.. (Бессеменов и Акулина Ивановна выбегают из
комнаты Петра и бегут на крик молча, у двери в
комнату они на секунду останавливаются, как бы не решаясь войти, и затем бросаются в дверь оба вместе. Навстречу им несутся крики Татьяны.) Горит… о-о! Больно… пить! Дайте пить!.. спасите!..
— Ничего, все обошлось благополучно, — рассказывала Надя торопливо. —
Мама приезжала ко мне осенью в Петербург, говорила, что бабушка не сердится, а только все ходит в мою
комнату и крестит стены.
Лариосик. Ах, Боже мой! Простите, ради Бога! (Входит в
комнату.) Вот я и приехал. Здравствуйте, глубокоуважаемая Елена Васильевна, я вас сразу узнал по карточкам.
Мама просит вам передать ее самый горячий привет.
Пётр (выходя из
комнаты).
Мама, возможен трагический балаган?
Почему Черт жил в
комнате Валерии? Тогда я об этом не думала (а Валерия так никогда и не узнала). Это было так же просто, как то, что я живу в детской. Папа живет в кабинете, бабушка на портрете,
мама на рояльном табурете, Валерия в Екатерининском институте, а Черт — в
комнате Валерии. Тогда это был факт.
Надя Зеленина, вернувшись с
мамой из театра, где давали «Евгения Онегина», и придя к себе в
комнату, быстро сбросила платье, распустила косу и в одной юбке и в белой кофточке поскорее села за стол, чтобы написать такое письмо, как Татьяна.
—
Мама! — не своим голосом крикнула Тася и, в два прыжка перебежав
комнату, с рыданием упала на грудь госпожи Стогунцевой.
Очевидно, эта мысль очень улыбалась девочке. Лицо её оживилось, глаза заблестели. Она даже запрыгала по
комнате и захлопала в ладоши, совершенно позабыв о том, что
мама прилегла отдохнуть после обеда.
Я не помню, как я вышла из-за стола, как проскользнула в мою
комнату. Опомнилась я только перед портретом покойной
мамы, который висел над моей постелькой.
Ночью я не могла спать. Что-то большое и тяжелое давило мне грудь. Мне казалось, что какая-то громадная птица с лицом новой
мамы летает по
комнате, стараясь меня задеть своими крыльями.
Вся остальная мебель — кресла с ситцевой светлой обивкой, шкап, комод, пяльцы (тоже остались от ее
мамы), письменный столик, купленный для нее в губернском городе, — расставлена по стенам. Средина
комнаты покрыта ковром и свободна: она так любит, чтобы было больше места. Иногда на нее найдет — она начнет одна кружиться или прыгать, воображая, что танцует с кавалером.
Ее кроватка, с белым пологом, занимает половину стены, смежной с гостиной, где стоит рояль. На нем играла ее
мама. Он немного уже дребезжит; она не просила купить ей новый инструмент. Играет она совсем уж не как музыкантша. Петь любит, да и то — полосами, больше на воздухе или, когда ей взгрустнется, у себя в
комнате, без всякого аккомпанемента.
Бунт против бога начался с постов, — да еще с посещения церкви. Я
маму спрашивал: для чего нужно ходить в церковь? Ведь в евангелии сказано очень ясно: «Когда молишься, войди в
комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, который втайне… А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многоглаголании своем будут услышаны».
Детям кажется, что все люди, сколько их есть в доме, всполошатся и набросятся на злодея Неро. Но люди сидят покойно на своих местах и только удивляются аппетиту громадной собаки. Папа и
мама смеются… Неро ходит у стола, помахивает хвостом и самодовольно облизывается… Обеспокоена одна только кошка. Вытянув свой хвост, она ходит по
комнатам, подозрительно поглядывает на людей и жалобно мяукает.
Лиза. Катя, Катечка! Где Катя? Алеша приехал. Ментиков, голубчик, ненаглядный, где Катя? Вы знаете, Алеша приехал, и, значит, дело идет на мировую. Какой Алеша красавец, и с ним какой-то, тоже красавец. Ментиков, вы это понимаете: значит, зимой я еду к ним, и никакая
мама меня не удержит. Вы не грустите, мы вместе поедем. Если бы я не была такая взрослая, я бы вас поцеловала, а теперь… (С силою хватает упирающегося Ментикова за руки и кружит по
комнате. Убегает с криком.) Катя! Алеша приехал!
И после обеда играла наверху невидимая
мама, не совсем уверенно разбираясь в незнакомых нотах, а дети танцевали, и мисс Молль кружилась, как цирковая лошадь на арене, а сам Норден раза два прошелся по
комнате, подражая приемам балетного танцора и комически утрируя их.
Тетя-мама часто плакала и все спрашивала Валю, хочет ли он уйти от нее; дядя-папа ворчал, гладил свою лысину, отчего белые волоски на ней поднимались торчком, и, когда
мамы не было в
комнате, также расспрашивал Валю, не хочет ли он к той женщине.
Валя с удивлением оглянулся на свою
маму, но ее в
комнате уже не было.
—
Мама, мне его надо. За что я так пропадаю,
мама?… — Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из
комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
— Ну,
мама, все готово. О чем вы?.. — спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в
комнату.