Неточные совпадения
— Да что же в воскресенье в
церкви? Священнику велели прочесть. Он прочел. Они ничего не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, — продолжал
князь. — Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное дело в
церкви, ну они вынули по копейке и дали. А на что — они сами не знают.
Князь обратился к ней с ласковыми словами, она их не поняла, они вышли из
церкви, на паперти толпились крестьяне из Покровского.
Раскол был уходом из истории, потому что историей овладел
князь этого мира, антихрист, проникший на вершины
церкви и государства.
Западный папизм был слишком явным соблазном
князя мира сего, продолжением языческого царства — imperium romanum, [Римская империя (лат).] на которую слишком походит католическая
церковь.
8 сентября, в праздник, я после обедни выходил из
церкви с одним молодым чиновником, и как раз в это время несли на носилках покойника; несли четверо каторжных, оборванные, с грубыми испитыми лицами, похожие на наших городских нищих; следом шли двое таких же, запасных, женщина с двумя детьми и черный грузин Келбокиани, одетый в вольное платье (он служит писарем и зовут его
князем), и все, по-видимому, спешили, боясь не застать в
церкви священника.
Отпевание произвело на
князя впечатление сильное и болезненное; он шепнул Лебедеву еще в
церкви, в ответ на какой-то его вопрос, что в первый раз присутствует при православном отпевании и только в детстве помнит еще другое отпевание в какой-то деревенской
церкви.
Многие заметили, что публика, бывшая в
церкви, с невольным шепотом встречала и провожала
князя; то же бывало и на улицах, и в саду: когда он проходил или проезжал, раздавался говор, называли его, указывали, слышалось имя Настасьи Филипповны.
Князь вышел из
церкви, по-видимому, спокойный и бодрый; так по крайней мере многие заметили и потом рассказывали.
Наконец, в половине восьмого,
князь отправился в
церковь, в карете.
Князь принял большое участие в горе семейства и в первые дни по нескольку часов проводил у Нины Александровны; был на похоронах и в
церкви.
В
церкви, пройдя кое-как сквозь толпу, при беспрерывном шепоте и восклицаниях публики, под руководством Келлера, бросавшего направо и налево грозные взгляды,
князь скрылся на время в алтаре, а Келлер отправился за невестой, где у крыльца дома Дарьи Алексеевны нашел толпу не только вдвое или втрое погуще, чем у
князя, но даже, может быть, и втрое поразвязнее.
Старинных бумаг и любопытных документов, на которые рассчитывал Лаврецкий, не оказалось никаких, кроме одной ветхой книжки, в которую дедушка его, Петр Андреич, вписывал — то «Празднование в городе Санкт-Петербурге замирения, заключенного с Турецкой империей его сиятельством
князем Александр Александровичем Прозоровским»; то рецепт грудного декохтас примечанием: «Сие наставление дано генеральше Прасковье Федоровне Салтыковой от протопресвитера
церкви Живоначальныя троицы Феодора Авксентьевича»; то политическую новость следующего рода: «О тиграх французах что-то замолкло», — и тут же рядом: «В Московских ведомостях показано, что скончался господин премиер-маиор Михаил Петрович Колычев.
Известно, там наши родители в землю легли; там вся наша святыня; там гробы чудотворцев, гробы благоверных
князей российских и первосвятителей православной
церкви…
Больной между тем, схватив себя за голову, упал в изнеможении на постель. «Боже мой! Боже мой!» — произнес он, и вслед за тем ему сделалось так дурно, что ходивший за ним лакей испугался и послал за Полиной и
князем. Те прискакали. Калинович стал настоятельно просить, чтоб завтра же была свадьба. Он, кажется, боялся за свою решимость. Полина тоже этому обрадовалась, и таким образом в маленькой домовой
церкви произошло их венчанье.
Антип Ильич между тем, кроме
церкви божией не ходивший в Петербурге никуда и посетивший только швейцара в доме
князя Александра Николаевича, получил, когда Егор Егорыч был у Сергея Степаныча, на имя барина эстафету из Москвы.
Остальные части
церкви казались от этого еще мрачнее; но кое-где отсвечивали ярким блеском серебряные яблоки паникадил, венцы на образах да шитые серебром кресты, тропари и кондаки на черном бархате, покрывающем гробницы
князей Воротынских, основателей монастыря.
Прошли многие годы; впечатление страшной казни изгладилось из памяти народной, но долго еще стояли вдоль кремлевского рва те скромные
церкви, и приходившие в них молиться могли слышать панихиды за упокой измученных и избиенных по указу царя и великого
князя Иоанна Васильевича Четвертого.
— Батюшка Никита Романыч! — кричал он еще издали, — ты пьешь, ешь, прохлаждаешься, а кручинушки-то не ведаешь? Сейчас встрел я, вон за
церквей, Малюту Скуратова да Хомяка; оба верхом, а промеж них, руки связаны, кто бы ты думал? Сам царевич! сам царевич,
князь! Надели они на него черный башлык, проклятые, только ветром-то сдуло башлык, я и узнал царевича! Посмотрел он на меня, словно помощи просит, а Малюта, тетка его подкурятина, подскочил, да опять и нахлобучил ему башлык на лицо!
— Да и поляки-то, брат, не скоро его забудут, — сказал стрелец, ударив рукой по своей сабле. — Я сам был в Москве и поработал этой дурою, когда в прошлом марте месяце, помнится, в день святого угодника Хрисанфа,
князь Пожарский принялся колотить этих незваных гостей. То-то была свалка!.. Мы сделали на Лубянке, кругом
церкви Введения божией матери, засеку и ровно двое суток отгрызались от супостатов…
Ане всегда очень нравилось внимание
князя; ей с ним было веселее и как-то лучше, приятнее, чем со старушкой княгиней и ее французскими роялистскими генералами или с дьячком русской посольской
церкви.
И Рогожин рассказал, что моя бедная старушка, продолжая свою теорию разрушения всех европейских зданий моим дедом, завела в Париже войну с французскою прислугою графа, доказывая всем им, что
церковь Notre Dame, [Собор Парижской богоматери (франц.)] которая была видна из окон квартиры Функендорфов, отнюдь не недостроена, но что ее
князь «развалил».
«Экой ты какой… ничего с тобой не сообразишь!» — и, обратясь к Патрикею Семенычу, изволили приказать, чтоб отдать их именем управителю приказание послать за этого Грайворону в его село на бедных пятьсот рублей, а в
церковь, где он крещен, заказать серебряное паникадило в два пуда весу, с большим яблоком, и чтобы по этому яблоку видная надпись шла, что оно от солдата Петра Грайворона, который до смертного часа не покинул в сечи командира своего
князя Льва Протозанова.
Отец княгини Варвары Никаноровиы был очень бедный помещик, убогие поля которого примыкали к межам
князя Льва Яковлевича. Мать бабушкина была очень добрая женщина и большая хозяйка, прославившаяся необыкновенным уменьем делать яблочные зефирки, до которых жена
князя Льва Яковлевича была страстная охотница. На этом княгиня и бедная дворянка заинтересовались друг другом и, встретясь в
церкви, познакомились, а потом, благодаря деревенской скуке, скоро сошлись и, наконец, нежно подружились.
Бабушка и для архиерейского служения не переменила своего места в
церкви: она стояла слева за клиросом, с ней же рядом оставалась и maman, а сзади, у ее плеча, помещался приехавший на это торжество дядя,
князь Яков Львович, бывший тогда уже губернским предводителем. Нас же, маленьких детей, то есть меня с сестрою Nathalie и братьев Аркадия и Валерия, бабушка велела вывесть вперед, чтобы мы видели «церемонию».
В самый день именин княгиня, одетая в нарядное белое платье, отправилась в коляске в католическую
церковь для выслушания обедни и проповеди. Барон, во фраке и белом галстуке, тоже поехал вместе с ней.
Князь видел это из окна своего кабинета и только грустно усмехнулся. По случаю приглашения, которое он накануне сделал Елене, чтобы она пришла к ним на вечер, у него опять с ней вышел маленький спор.
Он велел на эти крестины взять весьма дорогие ризы, положенные еще покойным отцом
князя Григорова в
церковь; купель тоже была (это, впрочем, по распоряжению дьякона) вычищена.
Дьякон же в этом приходе, с лицом, несколько перекошенным и похожим на кривой топор (бас он имел неимовернейший), был, напротив, человек совершенно простой, занимался починкой часов и переплетом книг; но зато был прелюбопытный и знал до мельчайших подробностей все, что в приходе делалось: например, ему положительно было известно, что
князь по крайней мере лет пятнадцать не исповедовался и не причащался, что никогда не ходил ни в какую
церковь.
Часа в два княгиня возвратилась с бароном из
церкви. M-me Петицкая уже дожидалась ее на террасе и поднесла имениннице в подарок огромный букет цветов, за который княгиня расцеловала ее с чувством. Вскоре затем пришел и
князь; он тоже подарил жене какую-то брошку, которую она приняла от него, потупившись, и тихо проговорила: «Merci!»
— Бога ради, барон! — сказала хозяйка, — не говорите этого при родственнике моем
князе Радугине. Он без памяти от этой
церкви, и знаете ли почему? Потому что в построении ее участвовали одни русские художники.
Замечания г. Соловьева совершенно объясняют, какое значение нужно придавать сведениям о распространении
церквей, монастырей и т. п. в древней Руси. Очевидно, что это распространение никак не может служить мерилом того, как глубоко правила новой веры проникли в сердца народа. К этому можно прибавить заметку г. Соловьева и о том, что самые известия о содержании
церквей щедротами великих
князей могут указывать на недостаточность усердия новообращенных прихожан.
А теперь стоит на нем
Новый город со дворцом,
С златоглавыми
церквами,
С теремами и садами,
А сидит в нем
князь Гвидон...
Князь был готов на все и несказанно обрадовался, когда услыхал, что тетушка желает принять его к себе управителем. Он сейчас же подал в отставку, снял квартальницкую форму и переселился в тетушкино имение, где приучался к хозяйству под ее непосредственным руководством и для того ездил с ней вдвоем в кабриолете без кучера, а жил во флигеле, но потом в один прекрасный день переведен в дом и обвенчан с хозяйкою в их деревенской
церкви, точно так же скромно, как Д* обвенчалась у себя с французом.
Всем памятно было объявление в 1742 году наследником русского престола великого
князя Петра Феодоровича, которого, до самой смерти Елизаветы, во всех
церквах ежедневно поминали на ектениях как ее наследника.
С того времени, как она сделалась в Оберштейне полною хозяйкой,
князь, бывший в Аугсбурге, и Горнштейн стали получать от разных лиц жалобы на самовластие новой владетельницы, а более всего удивляло их, особенно же ревностного католика Горнштейна, что, несмотря на уверения ее, будто занимается изучением католической веры, она стала ходить в протестантскую
церковь.
—
Князь Филипп Лимбургский. Впрочем, я еще не присоединена к римской
церкви и ни разу не приобщалась по католическому обряду.
От отца помнит он, как один из киевских
князей Рюриковичей вступил в удельную усобицу с родным своим дядей, взял его стол, сжег обитель,
церкви, срыл до основания город.
Когда рабочие были собраны,
князь приказал им сломать «Розовый павильон» до основания, а кирпич отвезти к строившейся тогда в Заборье
церкви. Когда потолок с павильона был снят, мы еще раз вошли в ту комнату.
В
церкви князя встретил архимандрит соборне, в ризах, с крестом и святою водою. Молебен отпели, к иконам приложились, в трапезу пошли. И там далеко за полночь куликали.
Три дня тот нищий у нас выжил, пил, ел с княжого стола, на пуховой постели, собака, дрыхнул, а как все стихеры перепел,
князь ему двадцать рублей деньгами, одежи всякой, харчей, повозку велел заложить да отвезти до села, где он в кельенке при
церкви живет.
Лет через пять постриглась, игуменьей в Зимогорском монастыре была, и
князь Алексей Юрьич очень украсил ей обитель, каменну
церковь соорудил, земли купил, вклады большие пожаловал.
С вечера накануне именин всенощну служат. Тут всем приказ: у службы быть неотменно.
Князь сам шестопсалмие читает и синаксарь. Знал он церковный устав не хуже монастырского канонарха, к службе божией был не леностей, к дому господню радение имел большое. Сколько по
церквам иконостасов наделал, сколько колоколов вылил, в самом Заборье три каменные
церкви соорудил.
Жил у
князя на хлебах из мелкопоместного шляхетства Кондратий Сергеич Белоусов. Деревню у него сосед оттягал, он и пошел на княжие харчи. Человек немолодой, совсем богом убитый: еле душа в нем держалась, кроткий был и смиренный, вина капли в рот не бирал, во Святом Писании силу знал, все, бывало, над божественными книгами сидит и ни единой службы господней не пропустит, прежде попа в
церковь придет, после всех выйдет. И велела ему княгиня Марфа Петровна при себе быть, сама читать не могла, его заставляла.
Иоанн молился с необычным усердием, принял от Афанасия благословение, милостиво допустил к своей руке бояр, чиновников и купцов и, вышедши из
церкви, сел в приготовленные роскошные пошевни с царицей, двумя сыновьями, с Алексеем Басмановым, Михаилом Салтыковым,
князем Афанасием Вяземским, Иваном Чеботовым и другими любимцами и, провожаемый целым полком вооруженных всадников, выехал из столицы, оставив ее население ошеломленным неожиданностью.
Здесь приезжал жидовин новокрещеный, Данилом зовут, а ныне христианин, да мне за столом сказывал во все люди: „Понарядился есми из Киева к Москве, ино де мне почали жидова лаяти: собака-де ты, куда нарядился? князь-де великой на Москве
церкви все выметал вон!“ Долетали эти стрелы до Ивана Васильевича, но от них не было ему больно: он над ними смеялся и продолжал делать свое.
На Рыбной улице, там, где перекресток поднимается немного на изволок, против
церкви Алексея Митрополита, протянулся деревянный одноэтажный дом и по улице, и по Зыбину переулку, идущему под гору, к кузницам и к задам запущенного, когда-то роскошного барского сада
князей Токмач-Пересветовых.
Весь город день и ночь был на ногах: рыли рвы и проводили валы около крепостей и острожек, расставляли по ним бдительные караулы; пробовали острия своих мечей на головах подозрительных граждан и, наконец, выбрав главным воеводой
князя Гребенку-Шуйского, клали руки на окровавленные мечи и крестились на соборную
церковь св. Софии, произнося страшные клятвы быть единодушными защитниками своей отчизны.
Опасалась ли она, что в России
князь римской
церкви не будет пользоваться подобающим ему почетом, или уже в то время иезуиты провидели в нем своего антагониста и их всемогущим влиянием объясняется отказ курии — неизвестно.
В Зимнем дворце служба началась в 11 часов утра. В
церкви было только несколько человек из свиты императрицы-матери и великих
князей.
Архиепископ Феофил, с священниками семи
церквей и с прочими сановными мужами, поехали на поклон и просьбу к великому
князю по общему приговору народа, но когда посольство это вернулось назад без успеха, волнения в городе еще более усилились.
Явное презрение ко всему русскому, пренебрежение всеми обрядами православной
церкви, страсть ко всему немецкому уже давно отдалили старшего Разумовского от великого
князя.