Неточные совпадения
На изящной полочке стояло десятка полтора красиво переплетенных в сафьян
книжек: Миропольского, Коневского;
стихи Блока, Сологуба, Бальмонта, Брюсова, Гиппиус; Вилье де Лиль Адан, Бодлер, Верлен, Рихард Демель; «Афоризмы» Шопенгауэра.
У нее была маленькая
книжка в синем бархатном переплете, куда ей записывали
стихи.
Получил от него в подарок
книжку «Продолжение “Евгения Онегина"», написанную недурным
стихом.
После этого глубокомысленные сочинения Ганемана исчезли с отцовского стола, а на их месте появилась новая
книжка в скромном черном переплете. На первой же странице была виньетка со
стихами (на польском языке...
Вскоре мать начала энергично учить меня «гражданской» грамоте: купила
книжки, и по одной из них — «Родному слову» — я одолел в несколько дней премудрость чтения гражданской печати, но мать тотчас же предложила мне заучивать
стихи на память, и с этого начались наши взаимные огорчения.
Они воспитывались в Москве, в университетском благородном пансионе, любили читать
книжки и умели наизусть читать
стихи; это была для меня совершенная новость: я до сих пор не знал, что такое
стихи и как их читают.
Лизанька, Лизанька! Нет, у меня нет слов, чтобы выразить вам мой, мой… Что я хотел сказать… восторг. Вот
книжка моих
стихов. Прочтите. Вы поймете, что у меня вселенская душа.
Тогда разрешите, уважаемый Борис Семенович, поднести вам
книжку моих
стихов.
Я начал опять вести свою блаженную жизнь подле моей матери; опять начал читать ей вслух мои любимые
книжки: «Детское чтение для сердца и разума» и даже «Ипокрену, или Утехи любословия», конечно не в первый раз, но всегда с новым удовольствием; опять начал декламировать
стихи из трагедии Сумарокова, в которых я особенно любил представлять вестников, для чего подпоясывался широким кушаком и втыкал под него, вместо меча, подоконную подставку; опять начал играть с моей сестрой, которую с младенчества любил горячо, и с маленьким братом, валяясь с ними на полу, устланному для теплоты в два ряда калмыцкими, белыми как снег кошмами; опять начал учить читать свою сестрицу: она училась сначала как-то тупо и лениво, да и я, разумеется, не умел приняться за это дело, хотя очень горячо им занимался.
Открывалась
книжка обыкновенно
стихами; потом следовала какая-нибудь статья в прозе, затем очень часто письмо к издателям; далее опять
стихи и проза, проза и
стихи. В средине
книжки помещались обыкновенно «Записки о российской истории»; к концу относились «Были и небылицы». Каждая статья обыкновенно отмечалась особым нумером, как ныне главы в бесконечных английских романах, и число статей этих в разных
книжках было весьма неодинаково. В первой их 33, в V — 11, в X — 17, в XV — 7, в XVI — 12 (41).
Княжнин также ревностно трудился для первых
книжек журнала, помещая в нем и
стихи и прозу (25), впрочем, большею частию не подписывая их.
Стихи в «Собеседнике» не были роскошью только, но, как в альманахах двадцатых годов, составляли его существенную часть. В подтверждение этого стоит указать только на то, что из 242 статей, напечатанных в 16
книжках «Собеседника», 110 стихотворений и что они занимают до 500 страниц из 2800, составляющих весь журнал.
Еще более, нежели к Державину, обращались пииты с хвалебными песнями к княгине Дашковой, причем, разумеется, величали и «российскую Минерву». В первой же
книжке Богданович поместил разговор Минервы с Аполлоном, где Дашкову вводят они в сонм муз. В VI
книжке находим
стихи М. X. княгине Дашковой, оканчивающиеся так...
Французские
книжки, на которые сетует Фамусов, фортепиано (еще с аккомпанементом флейты),
стихи, французский язык и танцы — вот что считалось классическим образованием барышни.
Шуточное неконченное послание в
стихах к А. Е. Аверкиеву, которое будет напечатано в последней
книжке «Москвы и москвичей», [Не знаю почему,
книжка эта до сих пор не напечатана.] показывает, до какой степени сохранились в Загоскине веселость и спокойствие духа почти до самой кончины.
Скоро вся
книжка была пропета; но этого мало было для Кольцова, заметившего, что
стихи эти шевелят в глубине его души какое-то особенное, неопределенное, но сильное чувство.
Искусившись таким образом, Иосаф решительно уже стал не в состоянии зубрить лекции и беспрестанно канючил то у того, то у другого из своих товарищей дать ему что-нибудь почитать: будь то роман, или рукописная в
стихах поэма, или
книжка какого-нибудь разрозненного журнала.
Я помню также небольшую
книжку мелких стихотворений и переводов в
стихах Александра Семеныча, которую знали только самые короткие и домашние люди.
Робко, кассирше: “Вы не знаете, как идут мои
книжки?” (Переписываю
стихи, сшиваю в тетрадочки и продаю.
Прочла только эти три
стиха. Ушла, унося боль, радость, восторг, — все, кроме
книжки, которую не могла купить, так как ничто мое не продалось. И чувство: — раз есть еще такие
стихи…
Что
книжка, подаренная Державиным, с его
стихами, собственноручно написанными, у меня пропала — это не диковинка; я растерял в жизнь мою немалое число книг с надписями их авторов, иногда глубоко мною уважаемых, но не запомнить четырех
стихов Державина, мне написанных, при моем благоговении к Державину, при моей памяти — это просто невероятно!
В этих
стихах читатель может видеть выражение того настроения, которое господствует во всей
книжке стихотворений г. Плещеева.
Изданная ныне
книжка грустно начинается стихотворением «Раздумье», в котором поражают читателя следующие
стихи...
Он любил выражаться литературно,
книжки читал по зимам в большом количестве и тайно пописывал
стихи в „обличительном“ и „философическом роде“.
Минский почему-то не спешил издавать сборника своих
стихов, мы их разыскивали в старых
книжках „Вестника Европы“ и „Русской мысли“.
Странно! Очень было странно!.. Я изумленно пожимал плечами и молчал. Может быть, библиотекарь не заметил я
книжке моего стихотворения? Может быть, шутки ради, не сказал Башкирову, что оно напечатано? Башкиров завтра придет в библиотеку, а библиотекарь ему: «И вы поверили? Я же с вами пошутил!
Стихи Вицентовича, конечно, напечатаны. Прекрасные
стихи!»
Зиночка писала
стихи. Отец любовно издал сборничек ее
стихов на прекрасной бумаге, — в нескольких десятках экземпляров. К тысячелетию Кирилла и Мефодия Славянское благотворительное общество объявило конкурс на популярную брошюру с описанием их деятельности. Зиночка получила вторую премию, и
книжка ее была издана. Отец объяснял, что первая премия потому не досталась Зиночке, что ее заранее было решено присудить одному лицу, имеющему большие связи среди членов жюри.
Или, может быть,
стихи пропали на почте, не дошли до редакции? Башкиров сказал, что ему говорил библиотекарь, — возможно,
стихи запоздали и появятся в ноябрьской
книжке. Ну, что ж поделаешь! Очевидно, причина в этом. Будем ждать ноябрьской
книжки!
— Надоел, Евлампий Григорьевич, надоел ты мне своим нытьем… Славянофил ты, что ли? Кто тебя этому надоумил?
Книжки ты сочинял или
стихи, как Алексей Степаныч покойник? Прения производил с питерскими умниками аль опять с начетчиками в Кремле? Ни пава ты ни ворона! И Лещов над тобой же издевался!.. Я тебе это говорю доподлинно!
Я до сих пор была очень равнодушна к трем вещам: к природе, к музыке и к
стихам. Для меня это были просто слова, попадающиеся иногда в
книжках, иногда в салонных разговорах.
Когда я начала читать французские
книжки, я как чумы бегала
стихов.
Она взяла со стола
книжку и перебросила ее Ивану Павловичу, оставшемуся сидеть на скамейке. Кутайсов, знавший прекрасно французский язык, постоянно репетировал роли со своей ненаглядной Генриеттой. Шевалье увлеклась чтением
стихов и прорепетировала всю свою большую роль. Иван Павлович, забывший о маленькой буре, был в положительном восторге.
При малолетстве Глаши и Милочки эти поздравления производились с несравненно большею торжественностью: Глашу и Милочку он, во время оно, заставлял выучивать небольшие
стихи, и девочки, выступая перед пестуном своим, читали благодетелям разные торжественные оды и сонеты; но
книжка, из которой почерпались эти вирши, истлела от времени и слез, пролитых на нее двумя девочками, а Ахилла-дьякон хоть и взялся выучить Малвошку к рождеству хорошим
стихам и даже держал его у себя для этого целые сутки, но, как известно из книги отца Савелия, выучил ребенка таким
стихам, что благодаря им Пизонский мог потерять всякое доброе о себе мнение и прослыть самым грубым насмешником.