Неточные совпадения
Сама бывшая хозяйка его,
мать умершей невесты Раскольникова, вдова Зарницына, засвидетельствовала тоже, что, когда они еще жили в другом доме, у Пяти Углов, Раскольников во время пожара, ночью, вытащил из одной
квартиры, уже загоревшейся, двух маленьких детей и был при этом обожжен.
Прибавьте к этому раздражение от голода, от тесной
квартиры, от рубища, от яркого сознания красоты своего социального положения, а вместе с тем положения сестры и
матери.
— Это я по подлости моей говорил…
Мать у меня сама чуть милостыни не просит… а я лгал, чтоб меня на
квартире держали и… кормили, — проговорил громко и отчетливо Раскольников.
Прислушиваясь к себе, Клим ощущал в груди, в голове тихую, ноющую скуку, почти боль; это было новое для него ощущение. Он сидел рядом с
матерью, лениво ел арбуз и недоумевал: почему все философствуют? Ему казалось, что за последнее время философствовать стали больше и торопливее. Он был обрадован весною, когда под предлогом ремонта флигеля писателя Катина попросили освободить
квартиру. Теперь, проходя по двору, он с удовольствием смотрел на закрытые ставнями окна флигеля.
— Да, — угрюмо ответил Клим, соображая: почему же
мать не сказала, что он будет жить в одной
квартире с братом?
Я призвал извозчика и с его помощью вытащил из
квартиры мои вещи. Никто из домашних не противоречил мне и не остановил меня. Я не зашел проститься с
матерью, чтоб не встретиться с Версиловым. Когда я уже уселся на извозчика, у меня вдруг мелькнула мысль.
Никогда Версилов не жил с моею
матерью на одной
квартире, а всегда нанимал ей особенную: конечно, делал это из подлейших ихних «приличий».
Никогда ни о чем не просил; зато раз года в три непременно являлся домой на побывку и останавливался прямо у
матери, которая, всегда так приходилось, имела свою
квартиру, особую от
квартиры Версилова.
Это была горничная покойной, недавно в этой самой
квартире умершей
матери Нехлюдова, Аграфена Петровна, оставшаяся теперь при сыне в качестве экономки.
По этим родственным отношениям три девушки не могли поселиться на общей
квартире: у одной
мать была неуживчивого характера; у другой
мать была чиновница и не хотела жить вместе с мужичками, у третьей отец был пьяница.
Племянник, вместо того чтобы приезжать, приходил, всматривался в людей и, разумеется, большею частию оставался недоволен обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в другом —
мать семейства хороша, отец дурак, в третьем наоборот, и т. д., в иных и можно бы жить, да условия невозможные для Верочки; или надобно говорить по — английски, — она не говорит; или хотят иметь собственно не гувернантку, а няньку, или люди всем хороши, кроме того, что сами бедны, и в
квартире нет помещения для гувернантки, кроме детской, с двумя большими детьми, двумя малютками, нянькою и кормилицею.
Мой отец был дьячок в губернском городе и занимался переплетным мастерством, а
мать пускала на
квартиру семинаристов.
На ученической
квартире, которую после смерти отца содержала моя
мать, я был «старшим». В этот год одну комнату занимал у нас юноша Подгурский, сын богатого помещика, готовившийся к поступлению в один из высших классов. Однажды директор, посетив
квартиру, зашел в комнату Подгурского в его отсутствии и повел в воздухе носом.
Когда сторож пришел вечером, чтобы освободить заключенного, он нашел его в беспамятстве свернувшегося комочком у самой двери. Сторож поднял тревогу, привел гимназическое начальство, мальчика свезли на
квартиру, вызвали
мать… Но Янкевич никого не узнавал, метался в бреду, пугался, кричал, прятался от кого-то и умер, не приходя в сознание…
Однажды, когда все в
квартире улеглись и темнота комнаты наполнилась тихим дыханием сна, я долго не спал и ворочался на своей постели. Я думал о том, куда идти по окончании гимназии. Университет был закрыт, у
матери средств не было, чтобы мне готовиться еще год на аттестат зрелости…
Ее это огорчило, даже обидело. На следующий день она приехала к нам на
квартиру, когда отец был на службе, а
мать случайно отлучилась из дому, и навезла разных материй и товаров, которыми завалила в гостиной всю мебель. Между прочим, она подозвала сестру и поднесла ей огромную куклу, прекрасно одетую, с большими голубыми глазами, закрывавшимися, когда ее клали спать…
Чтобы кое-как довести до конца наше учение,
мать тотчас после похорон стала хлопотать о разрешении держать ученическую
квартиру, и с этих пор, больная, слабая и одинокая, она с истинно женским героизмом отстаивала наше будущее…
Я был в последнем классе, когда на
квартире, которую содержала моя
мать, жили два брата Конахевичи — Людвиг и Игнатий. Они были православные, несмотря на неправославное имя старшего. Не обращая внимания на насмешки священника Крюковского, Конахевич не отказывался от своего имени и на вопросы в классе упрямо отвечал: «Людвиг. Меня так окрестили».
Рассказывать о дедушке не хотелось, я начал говорить о том, что вот в этой комнате жил очень милый человек, но никто не любил его, и дед отказал ему от
квартиры. Видно было, что эта история не понравилась
матери, она сказала...
Четыре дня тому я просил мою
мать отыскать в Павловске для меня
квартиру и самой переехать, потому что я, действительно, чувствую себя здесь легче, хотя вовсе не потолстел и все-таки кашляю.
Мать уведомила меня вчера вечером, что
квартира готова, а я спешу вас уведомить с своей стороны, что, отблагодарив вашу маменьку и сестрицу, сегодня же переезжаю к себе, о чем и решил еще вчера вечером.
По вечерам он частенько завертывал проведать
мать в кабаке, — сам он жил на отдельной
квартире, потому что у
матери и без него негде было кошку за хвост повернуть.
— Ну, так как,
мать? — спрашивал Ефим Андреич. — За
квартиру будем получать пять цалковых, а в год-то ведь это все шестьдесят. Ежели и четыре, так и то сорок восемь рубликов… Не баран чихал, а голенькие денежки!
Так и сделали. Она ушла в родильный дом; он исподволь подыскивал
квартиру. Две комнаты; одна будет служить общею спальней, в другой — его кабинет, приемная и столовая. И прислугу он нанял, пожилую женщину, не ветрогонку и добрую; сумеет и суп сварить, и кусок говядины изжарить, и за малюткой углядит, покуда
матери дома не будет.
— Да с какою еще радостью! Только и спросила:"Ситцевые платья будете дарить?"С превеликим, говорит, моим удовольствием!"Ну, хорошо, а то папаша меня все в затрапезе водит — перед товарками стыдно!" — Ах, да и горевое же, сударь, ихнее житье! Отец — старик, работать не может, да и зашибается;
матери нет. Одна она и заработает что-нибудь. Да вот мы за
квартиру три рубля в месяц отдадим — как тут разживешься! с хлеба на квас — только и всего.
Когда воображение потухло и мысль заскербла, когда новое не искушает и нет мерила для сравнений — какие же могут быть препятствия, чтоб чувствовать себя везде, где угодно,
матерым Краснохолмским обывателем. Одного только недостает (этого и за деньги не добудешь): становой
квартиры из окна не видать — так это, по нынешнему времени, даже лучше. До этого-то и краснохолмцы уж додумались, что становые только свет застят.
—
Мать ты моя, Палагея Евграфовна! — начала она рапортовать. — Не узнаю я моей
квартиры, не мой дом, не мои комнаты, хоть вон выходи. Что-что у меня до этого дворянин-помещик стоял — насорил, начернил во всех углах; а у этого, у моего красавчика, красота, чистота… прелесть, прелесть мужчина!
После обеда перешли в щегольски убранный кабинет, пить кофе и курить. М-lle Полине давно уж хотелось иметь уютную комнату с камином, бархатной драпировкой и с китайскими безделушками; но сколько она ни ласкалась к
матери, сколько ни просила ее об этом, старуха, израсходовавшись на отделку
квартиры, и слышать не хотела. Полина, как при всех трудных случаях жизни, сказала об этом князю.
— Скоро и переедем, — заметила
мать. — Потрудитесь, Александр Федорыч, зайти на
квартиру и напомнить хозяину, чтоб он переделал два замка у дверей да ставню в Наденькиной спальне. Он обещал — забудет, того гляди. Они все таковы: им лишь бы денежки взять.
…В субботу на Пасхе приносят в город из Оранского монастыря чудотворную икону Владимирской Божией
Матери; она гостит в городе до половины июня и посещает все дома, все
квартиры каждого церковного прихода.
Еще до отъезда закройщицы под
квартирою моих хозяев поселилась черноглазая молодая дама с девочкой и
матерью, седенькой старушкой, непрерывно курившей папиросы из янтарного мундштука.
— Нарочно они так придумали, чтобы Ардальона Борисыча подловить, — говорила Грушина, торопясь, размахивая руками и радостно волнуясь оттого, что передает такое важное известие. — Видите ли, у этой барышни есть двоюродный брат сирота, он и учился в Рубани, так мать-то этой барышни его из гимназии взяла, а по его бумагам барышня сюда и поступила. И вы заметьте, они его поместили на
квартире, где других гимназистов нет, он там один, так что все шито-крыто, думали, останется.
«Пусть уедет, бог с ней! Сын про царя поёт — родимый, голубчик — про царя! А
мать вон оно что! Куда теперь ехать ей? Нету здесь
квартир, и были бы — не пустят её, — побить даже могут. Это — как раз!»
О театре — ни слова, а это ему вскочило в копеечку. Вся труппа жила в его новой гостинице — прекрасной, как в большом городе.
Квартира и содержание всей труппы шли за счет Иванова. Все проходило по секрету от
матери, безвыездно жившей в своем имении в окружении старообрядческих начетчиков и разных стариц, которых сын ублажал подарками, чтоб они не сплетничали
матери о его забавах.
По мнению
матери, например, ничего не стоило поголодать дня два, посидеть в холоду, лишь бы только жить в нарядной, просторной
квартире и иметь потом возможность выехать в театр или на гулянье.
Ссора с
матерью сильно расстроила Елену, так что, по переезде на новую
квартиру, которую князь нанял ей невдалеке от своего дома, она постоянно чувствовала себя не совсем здоровою, но скрывала это и не ложилась в постель; она, по преимуществу, опасалась того, чтобы Елизавета Петровна, узнав об ее болезни, не воспользовалась этим и не явилась к ней под тем предлогом, что ей никто не может запретить видеть больную дочь.
Моя
мать, испуганная и встревоженная, еще не оправившаяся после родов (семейство наше умножилось третьим братом), немедленно приехала в Казань одна, наняла
квартиру, перевезла меня к себе, пригласила лучшего доктора и принялась за мое леченье.
Мы приехали под вечер в простой рогожной повозке, на тройке своих лошадей (повар и горничная приехали прежде нас); переезд с кормежки сделали большой, долго ездили по городу, расспрашивая о
квартире, долго стояли по бестолковости деревенских лакеев, — и я помню, что озяб ужасно, что
квартира была холодна, что чай не согрел меня и что я лег спать, дрожа как в лихорадке; еще более помню, что страстно любившая меня
мать также дрожала, но не от холода, а от страха, чтоб не простудилось ее любимое дитя, ее Сереженька.
— С Иваном Ипатычем не обошлось без неприятных объяснений; он обижался и тем, что
мать перевезла меня на свою
квартиру, и тем, что взяла другого доктора.
Призывая благословение божие на доктора и его жену, высказав им все, что может высказать благодарное материнское сердце,
мать уехала отдохнуть на свою
квартиру.
Федор и Евсеич посадили меня в старую колымагу подле
матери, и мы поехали на
квартиру.
Мне скоро надоело возиться с этими шалунами, и я чрез два месяца, с разрешения моего отца и
матери, расставшись с Левицким, нанял себе
квартиру: особый флигелек, близехонько от театра, у какого-то немца Германа, поселился в нем и первый раз начал вести жизнь независимую и самобытную.
Мать моя поручила ему устроить мое будущее пребывание в Казани, и я, с согласия Григорья Иваныча (удивляюсь, как мог он согласиться), условился с адъюнкт-профессором философии и логики Львом Семенычем Левицким в том, что я буду жить у него, платя за стол и
квартиру небольшую сумму и в то же время присматривая за его тремя воспитанниками, своекоштными гимназистами.
Горький народ. От сытости не заиграешь. (Ирине.) Здравствуй, Ариша! (Целует ее.) И-и, деточка, вот живу! Вот живу! В гимназии на казенной
квартире, золотая, вместе с Олюшкой — определил господь на старости лет. Отродясь я, грешница, так не жила…
Квартира большая, казенная, и мне цельная комнатка и кроватка. Все казенное. Проснусь ночью и — о господи,
матерь божия, счастливей меня человека нету!
Еще раз искоса Колесников взглянул на задумавшуюся
мать и почувствовал, что думы ее надолго, и внимательно начал оглядывать незнакомую
квартиру.
— Я переменю
квартиру. Он не узнает. Сашенька, придешь ты, а мать-то твоя убежала, убежала
мать, мать-то.
Так жили они, трое, по виду спокойно и радостно, и сами верили в свою радость; к детям ходило много молодого народу, и все любили
квартиру с ее красотою. Некоторые, кажется, только потому и ходили, что очень красиво, — какие-то скучные, угреватые подростки, весь вечер молча сидевшие в углу. За это над ними подсмеивался и Саша, хотя в разговоре с
матерью уверял, что это очень умные и в своем месте даже разговорчивые ребята.
Бенни вскочил, бегом бросился в свою небольшую рабочую комнатку, схватил томик Лонгфелло и начал читать, скоро и громко читать, чтобы не слыхать, что поют в его
квартире, «в тех самых комнатах, где стоит портрет его
матери».
Бессеменов(оглядываясь). Молчи,
мать! Воротятся… не смеют!.. Куда пойдут? (Тетереву.) Ты что тут скалишь зубы? Ты! Язва! Дьявол! Долой с
квартиры! Завтра же — долой! Вас шайка целая…
Мари первоначально испугалась этого решения
матери и начала ее упрашивать не переезжать от них; но Катерина Архиповна растолковала дочери, что если ее мерзавец-муженек в самом деле переедет на другую
квартиру, то это будет весьма неприлично и уже ни на что не будет походить.