Неточные совпадения
— Не стоит говорить,
капитан; вот здесь все записано. Берите и
читайте. Я очень старался. Я уйду.
И он стал
читать — вернее, говорить и кричать — по книге древние слова моря. Это был первый урок Грэя. В течение года он познакомился с навигацией, практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией и бухгалтерией.
Капитан Гоп подавал ему руку и говорил: «Мы».
Ну, батюшка, — сказал он,
прочитав письмо и отложив в сторону мой паспорт, — все будет сделано: ты будешь офицером переведен в *** полк, и чтоб тебе времени не терять, то завтра же поезжай в Белогорскую крепость, где ты будешь в команде
капитана Миронова, доброго и честного человека.
Капитан Татарников —
читали? — перестрелял мужиков, отрапортовался и тут же себе пулю вляпал.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала,
капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели у себя в каюте,
читать книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля, в которого не верил.
Читали громко, и даже старики —
капитан с женой — слушали с некоторым благоговением повествования о «новой молодежи».
Капитан вооружился в свою очередь и вскоре тоже
прочитал знакомым «в такой-то уездный суд корпуса лесничих отставного штабс —
капитана Курцевича отзыв. А о чем оный отзыв», — тому следовали пункты.
В то время когда формулу присяги
читал православным — священник, католикам — ксендз, евреям — раввин, протестантам, за неимением пастора — штабс-капитан Диц, а магометанам — поручик Бек-Агамалов, — с Гайнаном была совсем особая история.
Недели через три после состояния приказа, вечером, Петр Михайлыч, к большому удовольствию
капитана,
читал историю двенадцатого года Данилевского […историю двенадцатого года Данилевского. — Имеется в виду книга русского военного историка А.И.Михайловского-Данилевского (1790—1848) «Описание Отечественной войны в 1812 году».], а Настенька сидела у окна и задумчиво глядела на поляну, облитую бледным лунным светом. В прихожую пришел Гаврилыч и начал что-то бунчать с сидевшей тут горничной.
— Это, сударыня, авторская тайна, — заметил Петр Михайлыч, — которую мы не смеем вскрывать, покуда не захочет того сам сочинитель; а бог даст, может быть, настанет и та пора, когда Яков Васильич придет и сам
прочтет нам: тогда мы узнаем, потолкуем и посудим… Однако, — продолжал он, позевнув и обращаясь к брату, — как вы,
капитан, думаете: отправиться на свои зимние квартиры или нет?
Такими намеками молодые люди говорили вследствие присутствия
капитана, который и не думал идти к своим птицам, а преспокойно уселся тут же, в гостиной, развернул книгу и будто бы
читал, закуривая по крайней мере шестую трубку. Настенька начала с досадою отмахивать от себя дым.
В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов
капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и начал
читать ее с большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.
Капитан посоветовал Володе
прочесть сначала по «Руководству» [Руководство для артиллерийских офицеров, изданное Безаком.] о стрельбе из мортир и выписать тотчас же оттуда таблицу углов возвышения.
— То есть когда летом, — заторопился
капитан, ужасно махая руками, с раздражительным нетерпением автора, которому мешают
читать, — когда летом в стакан налезут мухи, то происходит мухоедство, всякий дурак поймет, не перебивайте, не перебивайте, вы увидите, вы увидите… (Он всё махал руками.)
Без преувеличения можно сказать, что дрожь пронимала Аггея Никитича, когда он
читал хоть и вычурные, но своего рода энергические страницы сего романа: княгиня,
капитан, гибнувший фрегат, значит, с одной стороны — долг службы, а с другой — любовь, — от всего этого у Аггея Никитича захватывало дыхание.
Теперь публика вся толпилась на левом борту. Однажды мельком Елена увидала помощника
капитана в толпе. Он быстро скользнул от нее глазами прочь, трусливо повернулся и скрылся за рубкой. Но не только в его быстром взгляде, а даже в том, как под белым кителем он судорожно передернул спиною, она
прочла глубокое брезгливое отвращение к ней. И она тотчас же почувствовала себя на веки вечные, до самого конца жизни, связанной с ним и совершенно равной ему.
Мордоконаки расхохоталась, еще раз
прочитала послание влюбленного
капитана и, закрыв серебряным колпачком парафиновую свечку, сладко уснула, подумав: «Bon Dieu, voilà la véritable Russie!». [Боже мой, вот она, настоящая Россия! (франц.)]
Тогда же Бутлер сказал: «Черт вас поймет!»
Капитан Гез собирал нас, бывало, и
читал вслух такие истории, о каких мы никогда не слыхивали.
— Каково живет
капитан? Это его каюта. Я ее показал затем, что здесь во всем самый тонкий вкус. Вот сколько книг! Он очень много
читает. Видите, все это книги, и самые разные.
Бурлак первым стал
читать в костюме и гриме «Записки сумасшедшего», рассказ Мармеладова, рассказ
капитана Копейкина. Он основал Товарищество драматических артистов, которое в 1883 году объехало поволжские города с небывалым успехом, познакомило глухую провинцию с московскими знаменитостями.
Он бросит письмо в огонь, или, еще хуже, он покажет его ей, своей любовнице, и они вместе будут
читать его, потешаться над безграмотными излияниями капитанской души и будут издеваться надо мной, потому что поймут, что некому было, кроме меня, толкнуть
капитана на эту пошлость.
Не знаю, по какому случаю на этих вечерах я постоянно встречал инженерного
капитана Непокойчицкого, и когда в 1877 году я
читал о действиях начальника штаба Непокойчицкого, то поневоле сближал эту личность с тою, которую глаз мой привык видеть с ученым аксельбантом на вечерах у Глинок.
Мы действительно разговорились. Венцель, видимо, очень много
читал и, как сказал Заикин, знал и языки. Замечание
капитана о том, что он «стихи долбит», тоже оказалось верным: мы заговорили о французах, и Венцель, обругав натуралистов, перешел к сороковым и тридцатым годам и даже с чувством продекламировал «Декабрьскую ночь» Альфреда де Мюссе. Он
читал хорошо: просто и выразительно и с хорошим французским выговором. Кончив, он помолчал и прибавил...
Капитан внимательно посмотрел на меня, как будто бы хотел
прочитать мои мысли. Подумав, он сказал...
Мадам Иванова теперь целыми вечерами
читала газету, держа ее от себя на расстоянии вытянутой руки, откинув голову и шевеля губами. Белочка лежала у нее на коленях и мирно похрапывала. Буфетчица далеко уже не походила на бодрого
капитана, стоящего на посту, а ее команда бродила по пивной вялая и заспанная.
Но Щавинский невольно обманул штабс-капитана и не сдержал своего слова. В последний момент, перед уходом из дома фельетонист спохватился, что забыл в кабинете свой портсигар, и пошел за ним, оставив Рыбникова в передней. Белый листок бумаги, аккуратно приколотый кнопками, раздразнил его любопытство. Он не устоял перед соблазном, обернулся по-воровски назад и, отогнув бумагу, быстро
прочитал слова, написанные тонким, четким, необыкновенно изящным почерком...
— И чего вы не видали там? — продолжал убеждать меня
капитан. — Хочется вам узнать, какие сражения бывают?
прочтите Михайловского-Данилевского «Описание Войны» — прекрасная книга: там всё подробно описано, — и где какой корпус стоял, и как сражения происходят.
Выйдя на улицу, Вязовнин под первым попавшимся газовым рожком вторично и с большим вниманием
прочел врученную ему карточку. На ней стояли следующие слова: Alexandre Lebo euf, capitaine en second au 83-me de ligne. [Александр Лебёф, штабс-капитан 83-го линейного полка (фр.).]
И он невольно вспомнил рассказы капитана-шведа, припоминал то, что
читал о Калифорнии, и ему казалось невероятным, что всего лишь пятнадцать лет тому назад места эти были пустынны и безлюдны; тишина их нарушалась только криком белоснежных чаек, носившихся, как и теперь, над заливом, да разве выстрелами каких-нибудь смелых охотников-мексиканцев, забредших в эти места.
—
Прочтите об ураганах, и вы увидите, какие они страшные… Судно, попавшее в центр его, неминуемо гибнет… Там хоть и полное безветрие, но зато волны так ужасны и так сталкиваются между собой со всех сторон, что образуют водоворот… По счастию, всегда возможно избежать центра и встретить ураган, стараясь держаться по касательной его… Потом зайдите за книгой, познакомьтесь с теорией ураганов… А жутко было? — спросил
капитан.
Все офицеры в кают-компании или по каютам, Степан Ильич со своим помощником и вахтенный офицер, стоявший вахту с 4 до 8 часов утра, делают вычисления; доктор, осмотревший еще до 8 ч. несколько человек слегка больных и освободивший их от работ на день, по обыкновению,
читает. В открытый люк капитанской каюты, прикрытый флагом, видна фигура
капитана, склонившаяся над книгой.
— Я
прочту вам царский приказ. Слушайте внимательно. Шапки долой! — скомандовал
капитан, снимая треуголку.
— А потому, что очень даже хорошо понял, что
читал сейчас
капитан.
Ашанин сразу заметил какую-то особенную тишину на палубе, заметил взволнованно-тревожный вид вахтенного мичмана, хотя тот и старался скрыть его перед Володей в напускной отваге, увидал на мостике мрачную физиономию долговязого старшего офицера и удрученно-недовольное круглое лицо толстенького, низенького и пузатенького
капитана и легко сообразил, что адмирал только что «штормовал», а то, пожалуй, еще и «штормует», чего Ашанин в качестве приглашенного гостя, да еще собирающегося
читать свое произведение, вовсе не предвидел и чему далеко не радовался.
Когда колесница с Нептуном подъехала на шканцы и остановилась против мостика, на котором стояли
капитан и офицеры, Нептун сошел с нее и, отставив не без внушительности вперед свою босую ногу, стукнул трезубцем и велел подать список офицеров. Когда одно из лиц свиты подало Нептуну этот список, владыка морей,
прочитав имя, отчество и фамилию
капитана, обратился к нему с вопросом...
Когда вскоре после обеда Ашанин, заглянув в открытый люк капитанской каюты, увидел, что
капитан внимательно
читает рукопись, беспокойству и волнению его не было пределов. Что-то он скажет? Неужели найдет, как и Лопатин, статью неинтересной? Неужели и он не одобрит его идей о войне?
— Я только что окончил вашу статью о Кохинхине, Ашанин, и
прочел ее с интересом. У вас есть способность излагать свои мысли ясно, живо и местами не без огонька… Видно, что вы пробыли в Кохинхине недаром… Адмирал угадал в вас человека, способного наблюдать и добросовестно исполнить возложенное поручение. В последнем, впрочем, я и не сомневался! — прибавил
капитан.
Но стыд за свое малодушие заставляет молодого лейтенанта пересилить свой страх. Ему кажется, что и
капитан и старый штурман видят, что он трусит, и
читают его мысли, недостойные флотского офицера. И он принимает позу бесстрашного моряка, который ничего не боится, и, обращаясь к старому штурману, стоящему рядом с
капитаном, с напускной веселостью говорит...
Володя вышел от
капитана взволнованный и умиленный. Он в тот же день принялся за историю Шлоссера и дал себе слово основательно заняться английским языком и
прочитать всю капитанскую библиотеку.
Молодой лейтенант, видимо, был несколько взволнован, хотя и старался скрыть это. Но Володя заметил это волнение и в побледневшем лице лейтенанта, и в его тревожном взгляде, который то и дело пытливо всматривался то в
капитана, то в старшего штурмана, словно бы желая на их лицах
прочесть, нет ли серьезной опасности, и выдержит ли корвет эту убийственную трепку.
— Где-то я
читал, что московский старец, Михаил Петрович Погодин, любил говорить и писать: «так, мол, русская печь печет». Студент медицины… потом угодил как-то в не столь отдаленные места, затем сделался аптекарским гез/елем. А потом глядь — и
капитан, по Волге бегает!
Капитан старался заглушить это восклицание, продолжая
читать громче...
Нахмурился штабс-капитан, засопел. Ишь ты, сволота, еще и нотации
читает… Губернантка безмордая.
Наряженный в экзекуцию
капитан (Валдау) вынул из кармана бумагу и
прочел по ней громогласно...
Капитан перекрестился,
прочитал тихо молитву и затем снова обратился к поселянам...
— С удовольствием, храбрый и любезный
капитан! — отвечал Вольдемар и начал
читать стихи...