Неточные совпадения
— То есть
как тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он
ведет себя,
как ведут себя все молодые
люди. Il fait lа
сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове
с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя
себя другим
человеком,
как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к
себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты
как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение,
вел себя сдержанно,
как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
«Это — опасное уменье, но — в какой-то степени — оно необходимо для защиты против насилия враждебных идей, — думал он. — Трудно понять, что он признает, что отрицает. И — почему, признавая одно, отрицает другое?
Какие люди собираются у него? И
как ведет себя с ними эта странная женщина?»
Таких неистощимых говорунов,
как Змиев и Тарасов, Самгин встречал не мало, они были понятны и не интересны ему, а остальные гости Прейса
вели себя сдержанно,
как люди с небольшими средствами в магазине дорогих вещей.
Покуривая, улыбаясь серыми глазами, Кутузов стал рассказывать о глупости и хитрости рыб
с тем воодушевлением и знанием,
с каким историк Козлов повествовал о нравах и обычаях жителей города. Клим, слушая, путался в неясных, но не враждебных мыслях об этом
человеке, а о
себе самом думал
с досадой, находя, что он
себя вел не так,
как следовало бы, все время точно качался на качели.
Сомнений не было, что Версилов хотел свести меня
с своим сыном, моим братом; таким образом, обрисовывались намерения и чувства
человека, о котором мечтал я; но представлялся громадный для меня вопрос:
как же буду и
как же должен я
вести себя в этой совсем неожиданной встрече, и не потеряет ли в чем-нибудь собственное мое достоинство?
— А пожалуй; вы в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть, что мы дали слово
вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А начнете шута из
себя строить, так я не намерен, чтобы меня
с вами на одну доску здесь поставили… Видите,
какой человек, — обратился он к монаху, — я вот
с ним боюсь входить к порядочным
людям.
Она мечтает о семейном счастии
с любимым
человеком, заботится о том, чтоб
себя «облагородить», так, чтобы никому не стыдно было взять ее замуж; думает о том,
какой она хороший порядок будет
вести в доме, вышедши замуж; старается
вести себя скромно, удаляется от молодого барина, сына Уланбековой, и даже удивляется на московских барышень, что они очень бойки в своих разговорах про кавалеров да про гвардейцев.
В первом вашем письме вы изложили весь ваш быт и сделали его
как бы вновь причастным семейному вашему кругу. К сожалению, он не может нам дать того же отчета — жизнь его бездейственная, однообразная! Живет потому, что провидению угодно, чтоб он жил; без сего убеждения
с трудом бы понял, к чему
ведет теперешнее его существование. Впрочем, не огорчайтесь:
человек, когда это нужно, находит в
себе те силы, которые и не подозревал; он собственным опытом убедился в сей истине и благодарит бега.
— У нас теперь, — хвастался мещанин заезжему
человеку, — есть купец Никон Родионович, Масленников прозывается, вот так
человек! Что ты хочешь, сейчас он
с тобою может сделать; хочешь, в острог тебя посадить — посадит; хочешь, плетюганами отшлепать или так в полицы розгам отодрать, — тоже сичас он тебя отдерет. Два слова городничему
повелит или записочку напишет, а ты ее, эту записочку, только представишь, — сичас тебя в самом лучшем виде отделают. Вот
какого себе человека имеем!
Юлия в этом случае никак не могла уже, разумеется, заступиться за Вихрова; она только молчала и
с досадою про
себя думала: «Вот
человек! Сам бог знает
какие вещи говорит при мне, совершенно уж не стесняясь, — это ничего, а я прослушала
повесть — это неприлично».
Сочинение это произвело,
как и надо ожидать, страшное действие… Инспектор-учитель показал его директору; тот — жене; жена
велела выгнать Павла из гимназии. Директор, очень добрый в сущности
человек, поручил это исполнить зятю. Тот, собрав совет учителей и бледный,
с дрожащими руками, прочел ареопагу [Ареопаг — высший уголовный суд в древних Афинах, в котором заседали высшие сановники.] злокачественное сочинение; учителя, которые были помоложе, потупили головы, а отец Никита произнес, хохоча
себе под нос...
— Все, кому трудно живется, кого давит нужда и беззаконие, одолели богатые и прислужники их, — все, весь народ должен идти встречу
людям, которые за него в тюрьмах погибают, на смертные муки идут. Без корысти объяснят они, где лежит путь к счастью для всех
людей, без обмана скажут — трудный путь — и насильно никого не
поведут за
собой, но
как встанешь рядом
с ними — не уйдешь от них никогда, видишь — правильно все, эта дорога, а — не другая!
Так случилось и после этого самоубийства. Первым начал Осадчий.
Как раз подошло несколько дней праздников подряд, и он в течение их
вел в собрании отчаянную игру и страшно много пил. Странно: огромная воля этого большого, сильного и хищного,
как зверь,
человека увлекла за
собой весь полк в какую-то вертящуюся книзу воронку, и во все время этого стихийного, припадочного кутежа Осадчий
с цинизмом,
с наглым вызовом, точно ища отпора и возражения, поносил скверными словами имя самоубийцы.
Забиякин. Только он сидит и прихлебывает
себе чай… ну, взорвало, знаете, меня, не могу я этого выдержать! Пей он чай,
как люди пьют, я бы ни слова — бог
с ним! а то, знаете, помаленьку, точно бог
весть каким блаженством наслаждается… Ну, я, конечно, в то время его раскровенил.
Пролежал он таким образом, покуда не почувствовал, что пальто на нем промокло. И все время, не переставая, мучительно спрашивал
себя:"Что я теперь делать буду?
как глаза в
люди покажу?"В сущности, ведь он и не любил Феклиньи, а только, наравне
с другими, чувствовал
себя неловко, когда она, проходя мимо, выступала задорною поступью,
поводила глазами и сквозь зубы (острые,
как у белки) цедила:"ишь, черт лохматый, пялы-то выпучил!"
«А! она хочет вознаградить меня за временную, невольную небрежность, — думал он, — не она, а я виноват:
как можно было так непростительно
вести себя? этим только вооружишь против
себя; чужой
человек, новое знакомство… очень натурально, что она,
как хозяйка… А! вон выходит из-за куста
с узенькой тропинки, идет к решетке, тут остановится и будет ждать…»
«Наедине
с собою только, — писал он в какой-то
повести, —
человек видит
себя как в зеркале; тогда только научается он верить в человеческое величие и достоинство.
Нилова еще не было. Матвей глядел на все происходившее
с удивлением и неудовольствием. Он решил итти навстречу неизбежности, но ему казалось, что и это делается здесь как-то не по-людски. Он представлял
себе это дело гораздо проще. У
человека спрашивают паспорт, паспорта нет.
Человека берут, и полицейский,
с книгой подмышкой,
ведет его куда следует. А там уж что будет, то есть
как решит начальство.
— Ну вот, братец, уж ты сейчас и в критику! Уж и не можешь никак утерпеть, — отвечал опечаленный дядя. — Вовсе не в сумасшедшем, а так только, погорячились
с обеих сторон. Но ведь согласись и ты, братец,
как ты-то сам
вел себя? Помнишь, что ты ему отмочил, —
человеку, так сказать, почтенных лет?
Я ожидал расспросов
с его стороны, но этот
человек вел себя так,
как если бы давно знал меня; мне такая манера нравилась.
Других только не тронь; сам
с собою управляйся,
как знаешь; пожалуй, вовсе не наблюдай
себя, а к чужим
людям пришел, живи
как велят — вот что!
Изредка забежит к ним неопределенный слух, что Наполеон
с двадесятью язык опять подымается или что антихрист народился; но и это они принимают более
как курьезную штуку, вроде
вести о том, что есть страны, где все
люди с песьими головами; покачают головой, выразят удивление к чудесам природы и пойдут
себе закусить…
Надобно так это дело
вести, чтобы всякий
человек как бы добровольно, сам от
себя сознал, что для счастья его нужны две вещи: пирог
с капустой и утка
с груздями.
К ней часто приходила Матица, принося
с собой булки, чай, сахар, а однажды она даже подарила Маше голубое платье. Маша
вела себя с этой женщиной,
как взрослый
человек и хозяйка дома; ставила маленький жестяной самовар, и, попивая горячий, вкусный чай, они говорили о разных делах и ругали Перфишку. Матица ругалась
с увлечением, Маша вторила ей тонким голосом, но — без злобы, только из вежливости. Во всём, что она говорила про отца, звучало снисхождение к нему.
С тех пор
как она вышла замуж за Якова Львовича, который имел за
собою двадцать восемь поколений, восходящих до Рюрика, но тем не менее
вел себя, по ее мнению, вульгарно и не только знался
с людьми, способными «ссориться и мириться», но и сам иным благоволил,
с другими не ладил, не разбирая их положения, и не ладил бог
весть из-за чего, по побуждениям, которых Наталья Ярославовна не только не могла понять, но даже не допускала, чтобы что-нибудь подобное могло иметь в жизни место и значение.
Возьмем так называемых"новых
людей". Я, разумеется, знаю достоверно
как знает, впрочем, это и вся публика, — что существуют
люди, которые называют
себя"новыми
людьми", но не менее достоверно знаю и то, что это не манекены
с наклеенными этикетами, а живые
люди, которые, в этом качестве, имеют свои недостатки и свои достоинства, свои пороки и свои добродетели.
Как должен был бы я поступать, если б
повел речь об этих
людях?
Утро на другой день оказалось довольно свежее и сероватое. Бегушев для своей поездки в Петергоф
велел себе привести парную коляску: он решил ехать по шоссе, а не по железной дороге, которая ему не менее отелей надоела; в продолжение своей жизни он проехал по ним десятки тысяч верст, и
с тех пор,
как они вошли в общее употребление, для него вся прелесть путешествия пропала. «Так птиц только можно возить, а не
людей!» — говорил он почти каждый раз, входя в узенькое отделение вагона.
— Несчастье? Что вы это изволите говорить! Во-первых, по-моему, на свете только три несчастья и есть: жить зимой в холодной квартире, летом носить узкие сапоги да ночевать в комнате, где пищит ребенок, которого нельзя посыпать персидским порошком; а во-вторых, помилуйте, я самый смирный стал теперь
человек. Хоть прописи
с меня пиши! Вот
как я нравственно
веду себя.
Ахов. Да ты, никак, забылась! Гостем? Что ты мне за комиания! Я таких-то,
как ты, к
себе дальше ворот и пускать не
велю. А то еще гостем! Не умели
с хорошими
людьми жить, так на
себя пеняй! Близко локоть-то, да не укусишь? (Уходит в переднюю и сейчас возвращается.) Да нет, постой! Ты меня
с толку сбила.
Как мне теперь
людям глаза показать? Что обо добрые
люди скажут?..
— Мне угодно только одно — предостеречь вас, Михаил Саввич. Вы —
человек молодой, у вас впереди будущее, надо
вести себя очень, очень осторожно, вы же так манкируете, ох,
как манкируете! Вы ходите в вышитой сорочке, постоянно на улице
с какими-то книгами, а теперь вот еще велосипед. О том, что вы и ваша сестрица катаетесь на велосипеде, узнает директор, потом дойдет до попечителя… Что же хорошего?
Вот тоже Тихон; жестоко обиделся Пётр Артамонов, увидав, что брат взял дворника к
себе после того,
как Тихон пропадал где-то больше года и вдруг снова явился, притащив неприятную
весть: брат Никита скрылся из монастыря неизвестно куда. Пётр был уверен, что старик знает, где Никита, и не говорит об этом лишь потому, что любит делать неприятное. Из-за этого
человека Артамонов старший крепко поссорился
с братом, хотя Алексей и убедительно защищал
себя...
Когда наблюдаешь,
как ведет себя человек наедине сам
с собою, — он кажется безумным.
— Эх, Наталья Николаевна! — промолвил он почти
с досадой, — нашли за что хвалить! Нам, господам, нельзя инако; чтоб никакой смерд, земец, подвластный
человек и думать о нас худого не дерзнул! Я — Харлов, фамилию свою вон откуда
веду… (тут он показал пальцем куда-то очень высоко над
собою в потолок) и чести чтоб во мне не было?! Да
как это возможно?
С такими-то
людьми, если не барственных, то по крайней мере широких привычек очутился чудак, опоенный самою щекотливою честностью, и он
повел себя в этом почтенном сообществе
как старинный юродивый в золотом чертоге.
Сколь ни привык Плодомасов к рабскому пресмыкательству перед
собою, но такое долгое и робкое ползанье уже и ему не нравилось: он чувствовал, что так долго безмолвствует
человек тогда, когда ему страшно разомкнуть уста свои. Плодомасову вдруг вступило на мысль, что пресмыкающийся перед ним земский является к нему чьим-то послом
с недобрыми
вестями, и густые серо-бурые брови насупились и задвигались, сходясь одна
с другою,
как сходятся два сердитые и готовые броситься один на другого медведи.
То вдруг нахлынет такая радость, что хочется улететь под облака и там молиться богу, а то вдруг вспомнится, что в августе придется расставаться
с родным гнездом и оставлять отца, или бог
весть откуда придет мысль, что она ничтожна, мелка и недостойна такого великого
человека,
как Коврин, — и она уходит к
себе, запирается на ключ и горько плачет в продолжение нескольких часов.
С восторгом погладил меня по голове пан Кнышевский и
повел меня к
себе в светлицу. Там достал он пряник и в продолжении того,
как я ел его, он уговаривал меня учиться ирмолойному пению. Струсил я крепко, услышав, что еще есть предмет учения. Я полагал, что далее псалтыря нет более чему учиться
человеку,
как тут является ирмолой; но, дабы угодить наставнику и отблагодарить за засохший пряник, я согласился.
Я, — а ведь я писатель, следовательно,
человек с воображением и фантазией, — я не могу
себе даже представить,
как это возможно решиться: за десятки тысяч верст от родины, в городе, полном ненавидящими врагами, ежеминутно рискуя жизнью, — ведь вас повесят без всякого суда, если вы попадетесь, не так ли? — и вдруг разгуливать в мундире офицера, втесываться без разбора во всякие компании,
вести самые рискованные разговоры!
Неннла Макарьевна холодно посмотрела на своего мужа. Сергей Сергеич
с некоторым замешательством поиграл часовой цепочкой, взял со стола свою английскую,
с широкими полями шляпу и отправился на хозяйство. Его собака робко и смиренно побежала вслед за ним.
Как животное умное, она чувствовала, что и сам хозяин ее не слишком властный
человек в доме, и
вела себя скромно и осторожно.
Думал он о том,
как жесток и безжалостен будет он
с людьми,
как выгонит тётку и не даст ей ничего, что
велел отец. Женится на Христине, будет держать её скупо, одевать плохо и — бить станет, по щекам, по груди и крепкому животу. Анке тоже устроит какую-нибудь штуку. Он примется за дела эти тотчас,
как похоронит отца, сразу поставит
себя против
людей грозно и непримиримо.
Молодой
человек отступил и
с недоумением посмотрел на дикую лошадь, которая вся дрожала
как лист, храпела от злости и дико
поводила налившимися кровью глазами, поминутно оседая на задние ноги и приподымая передние, словно собираясь рвануться на воздух и унесть вместе
с собою обоих вожатых своих.
— Храбрый? храбрый? — повторил капитан
с видом
человека, которому в первый раз представляется подобный вопрос: — храбрый тот, который
ведет себя как следует, сказал он, подумав немного.
Сам по
себе факт был очень прост, хотя и печален: рабочие
с пригородного завода, уже три недели бастовавшие, всею своею массою в несколько тысяч
человек,
с женами, стариками и детьми, пришли к нему
с требованиями, которых он,
как губернатор, осуществить не мог, и
повели себя крайне вызывающе и дерзко: кричали, оскорбляли должностных лиц, а одна женщина, имевшая вид сумасшедшей, дернула его самого за рукав
с такой силой, что лопнул шов у плеча.
— И за такие гроши
человек терзается! Ну, здесь меньше пяти и не смей спрашивать. Это работа трудная: я сам помню,
как на первом и на втором курсе по урочишкам бегал. Бывало, добудешь по полтиннику за час — и рад. Самая неблагодарная и трудная работа. Я тебя перезнакомлю со всеми нашими; тут есть премилые семейства, и
с барышнями. Будешь умно
себя вести — сосватаю, если хочешь. А, Василий Петрович?
На ту пору у Колышкина из посторонних никого не было.
Как только сказали ему о приходе Алексея, тотчас
велел он позвать его, чтоб
с глазу на глаз пожурить хорошенько: «Так, дескать, добрые
люди не делают, столь долго ждать
себя не заставляют…» А затем объявить, что «Успех» не мог его дождаться, убежал
с кладью до Рыбинска, но это не беда: для любимца Патапа Максимыча у него на другом пароходе место готово, хоть тем же днем поступай.
Вот Строгоновы,
как получили от царя письмо, послали приказчиков еще собирать народ к
себе. И больше
велели подговаривать казаков
с Волги и
с Дону. А в то время по Волге, по Дону казаков много ходило. Соберутся шайками по 200, 300, 600
человек, выберут атамана и плавают на стругах, перехватывают суда, грабят, а на зиму становятся городком на берегу.
И тебе,
как благовоспитанному представителю высшего круга
людей, не полагалось бы так
вести себя с гостем.
Если бы этот
человек убил
себя в Москве или где-нибудь под Москвой и пришлось бы
вести следствие, то там это было бы интересно, важно и, пожалуй, даже было бы страшно спать по соседству
с трупом; тут же, за тысячу верст от Москвы, всё это
как будто иначе освещено, всё это не жизнь, не
люди, а что-то существующее только «по форме»,
как говорит Лошадин, всё это не оставит в памяти ни малейшего следа и забудется, едва только он, Лыжин, выедет из Сырни.
К тому же он был
человеком, скрывавшим от самых близких ему
людей свои мысли и предположения и не допускавшим
себя до откровенной
с кем-либо беседы. Это происходило, быть может, и от гордости, так
как он одному
себе обязан был своим положением, но граф не высказывал ее так,
как другие. Пошлого чванства в нем не было. Он понимал, что пышность ему не к лицу, а потому
вел жизнь домоседа и в будничной своей жизни не гнался за праздничными эффектами. Это был «военный схимник среди блестящих собраний двора».