Неточные совпадения
— Гм… то-то… — пробормотал Раскольников. — А то знаешь… мне подумалось… мне все
кажется… что это может быть и
фантазия.
Ну, так вот-с, продолжаю-с: остроумие, по-моему, великолепная вещь-с; это, так сказать, краса природы и утешение жизни, и уж какие,
кажется, фокусы может оно задавать, так что где уж,
кажется, иной раз угадать какому-нибудь бедненькому следователю, который притом и сам своей
фантазией увлечен, как и всегда бывает, потому тоже ведь человек-c!
«А она не поймет этого, — печально думал он, — и сочтет эти, ею внушенные и ей посвящаемые произведения
фантазии — за любовную чепуху! Ужели и она не поймет: женщина! А у ней,
кажется, уши такие маленькие, умные…»
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на море врагов нами или погоня врагов за нами
казались ему больше
фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели у себя в каюте, читать книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля, в которого не верил.
Прежней Антониды Ивановны точно не существовало, а была другая женщина, которая,
казалось, не знала границ своим желаниям и в опьяняющем чаду своей
фантазии безрассудно жгла две жизни.
Внешняя сторона жизни никогда не рисовалась светлой в наших
фантазиях, обреченные на бой с чудовищною силою, успех нам
казался почти невозможным.
Первое следствие этих открытий было отдаление от моего отца — за сцены, о которых я говорил. Я их видел и прежде, но мне
казалось, что это в совершенном порядке; я так привык, что всё в доме, не исключая Сенатора, боялось моего отца, что он всем делал замечания, что не находил этого странным. Теперь я стал иначе понимать дело, и мысль, что доля всего выносится за меня, заволакивала иной раз темным и тяжелым облаком светлую, детскую
фантазию.
— Что за странная
фантазия! — сказал Ярченко. — И это вы добровольно? Или… Простите, я боюсь
показаться вам нескромным… может быть, в это время… крайняя нужда?..
— Извините меня, маменька, но мне
кажется, что все это только
фантазии ваши, и напрасно вы с этим делом обратились ко мне ("это она Федьке весь капитал-то при жизни еще передать хочет!" — шевельнулось у него в голове)! Вы лучше обратились бы к Сенечке: он на эти дела мастер; он и пособолезновал бы с вами, и натолковался бы досыта, и предположений бы всяких наделал!
Он опять проколол меня глазами, улыбался тончайше. И мне
показалось: я совершенно ясно увидел завернутое в тонкую ткань этой улыбки слово — букву — имя, единственное имя… Или это опять только
фантазия?
На тарелке явственно обозначилось нечто лимонно-кислое. Милый — ему
показался обидным отдаленный намек на то, что у него может быть
фантазия… Впрочем, что же: неделю назад, вероятно, я бы тоже обиделся. А теперь — теперь нет: потому что я знаю, что это у меня есть, — что я болен. И знаю еще — не хочется выздороветь. Вот не хочется, и все. По стеклянным ступеням мы поднялись наверх. Все — под нами внизу — как на ладони…
— Как вам
кажется эта
фантазия угощать произведениями своей домашней кухни? — спрашивает меня княжна, когда мы уселись с ней рядом в кадрили. Очевидно, что она намекает на выставку талантов, производившуюся перед открытием танцев.
— Да ты хоть кому
покажешься дураком; выдумал что-то такое в своей
фантазии и расписывает!.. Я его презираю, — скажите, пожалуйста!
Лена беспомощно откинулась на подушку. Она была глубоко оскорблена и обижена, и ей хотелось плакать. Она еще не сознавала ясно, что у нее так болит и какие опустошения произошли в стройном мире ее
фантазий. Ей
казалось только, что она оскорблена за отца, за дядю, за фамильярность, с какой ямщик отзывался о спящем, наконец за ту возмутительную ложь, на которой она его поймала…
Казалось, он весь погрузился в безрассветную мглу, в которой нет места не только для действительности, но и для
фантазии.
Неиссякаемы были сокровища памяти и
фантазии у этой старухи; она часто, сквозь дрему,
казалась мальчику то похожей на бабу-ягу сказки, — добрую и милую бабу-ягу, — то на красавицу Василису Премудрую.
Ему
казалось, что весь этот польский патриотизм, как бы по мановению волшебного жезла снишедший на Елену, был, во-первых, плодом пронырливых внушений Жуквича и, во-вторых, делом собственной, ничем не сдерживаемой, капризной
фантазии Елены, а между тем, для удовлетворения этого, может быть, мимолетного желания, она требовала, чтобы князь ломал и рушил в себе почти органически прирожденное ему чувство.
— Да, и заметьте, с моего согласия сделал — вот что чудно!.. Помню до сих пор, какой хаос носил я тогда в голове: просто все кружилось и переставлялось, как в камер-обскуре: белое
казалось черным, черное — белым, ложь — истиной,
фантазия — долгом… Э! даже и теперь совестно вспоминать об этом! Рудин — тот не унывал… куда! носится, бывало, среди всякого рода недоразумений и путаницы, как ласточка над прудом.
С тем вместе наше воззрение на сущность возвышенного признает его фактическую реальность, между тем как обыкновенно полагают, будто бы возвышенное в действительности только
кажется возвышенным от вмешательства нашей
фантазии, расширяющей до безграничности объем или силу возвышенного предмета или явления.
Уважение к действительной жизни, недоверчивость к априорическим, хотя бы и приятным для
фантазии, гипотезам, вот характер направления, господствующего ныне в науке. Автору
кажется, что необходимо привести к этому знаменателю и наши эстетические убеждения, если еще стоит говорить об эстетике.
Предполагаем, что поэт берет из опыта собственной жизни событие, вполне ему известное (это случается не часто; обыкновенно многие подробности остаются мало известны и для связности рассказа должны быть дополняемы соображением); предполагаем также, что взятое событие совершенно закончено в художественном отношении, так что простой рассказ о нем был бы вполне художественным произведением, т. е. берем случай, когда вмешательство комбинирующей
фантазии кажется наименее нужным.
Действительно, его краткость
кажется недостаткам, когда вспомним о том, до какой степени укоренилось мнение, будто бы красота произведений искусства выше красоты действительных предметов, событий и людей; но когда посмотришь на шаткость этого мнения, когда вспомнишь, как люди, его выставляющие, противоречат сами себе на каждом шагу, то
покажется, что было бы довольно, изложив мнение о превосходстве искусства над действительностью, ограничиться прибавлением слов: это несправедливо, всякий чувствует, что красота действительной жизни выше красоты созданий «творческой»
фантазии.
Барские русские
фантазии! —
казалось, шептал он про себя…
Между стволов и ветвей просвечивали багровые пятна горизонта, и на его ярком фоне деревья
казались ещё более мрачными, истощёнными. По аллее, уходившей от террасы в сумрачную даль, медленно двигались густые тени, и с каждой минутой росла тишина, навевая какие-то смутные
фантазии. Воображение, поддаваясь чарам вечера, рисовало из теней силуэт одной знакомой женщины и его самого рядом с ней. Они молча шли вдоль по аллее туда, вдаль, она прижималась к нему, и он чувствовал теплоту её тела.
— Ну что ж, что
фантазии, Сергей Фирсыч? Что тут плохого? Я, знаете, иногда сижу в школе или у вас вечером, и вдруг мне
кажется, что вот-вот произойдет что-то совершенно необыкновенное. Вдруг бубенцы под окнами. Собака лает. Кто-то входит в сени, отворяет дверь. Лица не видать, потому что воротник у шубы поднят и занесло снегом.
Тихая, аскетическая жизнь подняла так
фантазию Феодора, так приучила его и созерцательности, что он целые часы проводил, мечтая то о прелестной жизни, которая готовится праведнику в обителях рая, то о соделании всей земли одною паствою Христа, то погружался в созерцание бога и, долго теряясь в бесконечном, вдруг спускался на землю; и как хороша она ему
казалась тогда, как ясно выражала Его и как понятно говорило и это ветвистое дерево, и эта пернатая птица!
Романтиков с великой силою привлекал к себе Восток. Историк немецкой литературы Гетнер [Гетнер Генрих (1821–1882) — немецкий историк литературы, искусствовед и философ-фейербахианец.] объясняет это так: „Романтик хочет старого, потому что готовые, вполне законченные и чувственно осязаемые образы и формы отжившего прошлого
кажутся ему более приятными и поэтичными, чем создающееся новое, которое не может представить для беспомощной
фантазии осязательных и крепких точек опоры“.
Так посреди мира мучений спокойно живет в своей отдельности человек, доверчиво опираясь на principium individuationis, на восприятие жизни в формах времени и пространства: безграничный мир, всюду исполненный страдания, в бесконечном прошедшем, в бесконечном будущем, ему чужд, даже
кажется ему
фантазией; действительно для него только одно — узкое настоящее, ближайшие цели, замкнутые горизонты.
— Между тем, мне
кажется, я сделал все, — продолжал Серж, — ты желала, чтобы я помирился с тетками, и я для тебя помирился с этими сплетницами… И даже более: ты хотела, чтобы в течение года, как мы любим друг друга, с моей стороны не было никакой речи о нашей свадьбе. Я знал, что это
фантазия; вам угодно было меня испытать, удостовериться: люблю ли я вас с такою прочностию, какой вы требуете?
Знайте, что майская любовь кончается в начале июня и то, что в мае
казалось вашей разгоряченной
фантазии эфиром, в июне будет
казаться бревном» (XXVI, 7).
Барсуков со всеми его взглядами
казался теперь Андрею Ивановичу удивительно наивным и неумным. Ехал он к нему вовсе не для того, чтоб отвести душу, — нет, ему хотелось высказать Барсукову в лицо, что он — ребенок и тешится собственными
фантазиями, что жизнь жестока и бессмысленна, а люди злы и подлы, и верить ни во что нельзя.
Признаюсь вам, как другу, я иногда в тоскливые минуты рисовал себе свой смертный час, моя
фантазия изобретала тысячи самых мрачных видений, и мне удавалось доводить себя до мучительной экзальтации, до кошмара, и это, уверяю вас, мне не
казалось страшнее действительности.
— Вторая просьба может
показаться тебе нелепой
фантазией, но я заранее умоляю тебя именем нашей любви исполнить этот мой, если хочешь, даже каприз.
Казалось, что в эту ночь в его роскошных залах, частью обращенных в сады, собрались представители всех народов, званий и положений, не исключая и творений человеческой
фантазии, начиная с мифологического Зевеса и кончая шаловливым эльфом.
Владимиром Мещерским, — есть,
кажется, плод собственной
фантазии этих авторов, из которых первый хотя и знал быт духовенства, но был очень односторонен, а другой нигде не обнаруживал ни малейшего знакомства ни с каким бытом и притом страдал односторонностью еще больше Ливанова.