Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому
каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные
часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Она, как часто бывает, глядя на
часы, ждала ее
каждую минуту и пропустила именно ту, когда гостья приехала, так что не слыхала звонка.
Одевшись, Степан Аркадьич прыснул на себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички,
часы с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок, чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря на свое несчастье, вышел, слегка подрагивая на
каждой ноге, в столовую, где уже ждал его кофе и, рядом с кофеем, письма и бумаги из присутствия.
Скосить и сжать рожь и овес и свезти, докосить луга, передвоить пар, обмолотить семена и посеять озимое — всё это кажется просто и обыкновенно; а чтобы успеть сделать всё это, надо, чтобы от старого до малого все деревенские люди работали не переставая в эти три-четыре недели втрое больше, чем обыкновенно, питаясь квасом, луком и черным хлебом, молотя и возя снопы по ночам и отдавая сну не более двух-трех
часов в сутки. И
каждый год это делается по всей России.
Но после этого
часа прошел еще
час, два, три, все пять
часов, которые он ставил себе самым дальним сроком терпения, и положение было все то же; и он всё терпел, потому что больше делать было нечего, как терпеть,
каждую минуту думая, что он дошел до последних пределов терпения и что сердце его вот-вот сейчас разорвется от сострадания.
Я помню, что в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С
час я ходил по комнате; потом сел и открыл роман Вальтера Скотта, лежавший у меня на столе: то были «Шотландские пуритане»; я читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом… Неужели шотландскому барду на том свете не платят за
каждую отрадную минуту, которую дарит его книга?..
А
часы эти я, действительно, все семь лет,
каждую неделю сам заводил, а забуду — так всегда, бывало, напомнит.
До него резко доносились страшные, отчаянные вопли с улицы, которые, впрочем, он
каждую ночь выслушивал под своим окном в третьем
часу.
Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь
каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути… Вдруг увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней, — и через четверть
часа въехали мы в Белогорскую крепость.
С А. И. Швабриным, разумеется, виделся я
каждый день; но
час от
часу беседа его становилась для меня менее приятною.
Были
часы, когда Климу казалось, что он нашел свое место, свою тропу. Он жил среди людей, как между зеркал,
каждый человек отражал в себе его, Самгина, и в то же время хорошо показывал ему свои недостатки. Недостатки ближних очень укрепляли взгляд Клима на себя как на человека умного, проницательного и своеобразного. Человека более интересного и значительного, чем сам он, Клим еще не встречал.
Он встал и начал быстро пожимать руки сотрапезников, однообразно кивая
каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну руку за спину, держа в другой
часы и глядя на циферблат, широкими шагами длинных ног пошел к двери, как человек, совершенно уверенный, что люди поймут, куда он идет, и позаботятся уступить ему дорогу.
В этот
час мысли Клима Самгина летели необычно быстро, капризно, даже как будто бессвязно, от
каждой оставалось и укреплялось сознание, что Клим Иванович Самгин значительно оригинальнее и умнее многих людей, в их числе и авторов сборника «Вехи».
«Конечно, это она потому, что стареет и ревнует», — думал он, хмурясь и глядя на
часы. Мать просидела с ним не более получаса, а казалось, что прошло
часа два. Было неприятно чувствовать, что за эти полчаса она что-то потеряла в глазах его. И еще раз Клим Самгин подумал, что в
каждом человеке можно обнаружить простенький стерженек, на котором человек поднимает флаг своей оригинальности.
Каждое утро, в девять
часов, Клим и Дронов поднимались в мезонин к Томилину и до полудня сидели в маленькой комнате, похожей на чулан, куда в беспорядке брошены три стула, стол, железный умывальник, скрипучая деревянная койка и множество книг.
Другой мучится, что осужден ходить
каждый день на службу и сидеть до пяти
часов, а тот вздыхает тяжко, что нет ему такой благодати…
И жена его сильно занята: она
часа три толкует с Аверкой, портным, как из мужниной фуфайки перешить Илюше курточку, сама рисует мелом и наблюдает, чтоб Аверка не украл сукна; потом перейдет в девичью, задаст
каждой девке, сколько сплести в день кружев; потом позовет с собой Настасью Ивановну, или Степаниду Агаповну, или другую из своей свиты погулять по саду с практической целью: посмотреть, как наливается яблоко, не упало ли вчерашнее, которое уж созрело; там привить, там подрезать и т. п.
Как зорко ни сторожило
каждое мгновение его жизни любящее око жены, но вечный покой, вечная тишина и ленивое переползанье изо дня в день тихо остановили машину жизни. Илья Ильич скончался, по-видимому, без боли, без мучений, как будто остановились
часы, которые забыли завести.
Так разыгрывался между ними все тот же мотив в разнообразных варьяциях. Свидания, разговоры — все это была одна песнь, одни звуки, один свет, который горел ярко, и только преломлялись и дробились лучи его на розовые, на зеленые, на палевые и трепетали в окружавшей их атмосфере.
Каждый день и
час приносил новые звуки и лучи, но свет горел один, мотив звучал все тот же.
Умер у бабы сын, мать отстала от работы, сидела в углу как убитая, Марфенька
каждый день ходила к ней и сидела
часа по два, глядя на нее, и приходила домой с распухшими от слез глазами.
Этот предсмертный дневник свой он затеял еще третьего дня, только что воротился в Петербург, еще до визита к Дергачеву; после же моего ухода вписывал в него
каждые четверть
часа; самые же последние три-четыре заметки записывал в
каждые пять минут.
Ныне не в редкость, что и самый богатый и знатный к числу дней своих равнодушен, и сам уж не знает, какую забаву выдумать; тогда же дни и
часы твои умножатся как бы в тысячу раз, ибо ни единой минутки потерять не захочешь, а
каждую в веселии сердца ощутишь.
Представь, я их здесь поил-кормил,
каждый день кулебяка; эти
часы, что он продал, — это во второй раз.
Часов в 11 приехали баниосы с подарками от полномочных адмиралу. Все вещи помещались в простых деревянных ящиках, а ящики поставлены были на деревянных же подставках, похожих на носилки с ножками. Эти подставки заменяют отчасти наши столы. Японцам кажется неуважительно поставить подарок на пол. На
каждом ящике положены были свертки бумаги, опять с символом «прилипчивости».
После смешно было вспоминать, как, при
каждом ударе и треске, все мы проворно переходили одни на место других на палубе. «Страшновато было!» — как говорил, бывало, я в подобных случаях спутникам. Впрочем, все это продолжалось, может быть,
часа два, пока не начался опять прилив, подбавивший воды, и мы снялись и пошли дальше.
Я ахнул: платье, белье, книги,
часы, сапоги, все мои письменные принадлежности, которые я было расположил так аккуратно по ящикам бюро, — все это в кучке валялось на полу и при
каждом толчке металось то направо, то налево.
Был пятый
час в исходе; осеннее солнце спешило спрятаться за горизонт, а мы спешили воротиться с моря засветло и проехали между каменьями, оторвавшимися от гор, под самыми батареями, где японцы строят домики для
каждой пушки.
На ночь нас развели по разным комнатам. Но как особых комнат было только три, и в
каждой по одной постели, то пришлось по одной постели на двоих. Но постели таковы, что на них могли бы лечь и четверо. На другой день,
часу в восьмом, Ферстфельд явился за нами в кабриолете, на паре прекрасных лошадей.
Наши еще разговаривали с Беном, когда мы пришли. Зеленый, по обыкновению, залег спать с восьми
часов и проснулся только поесть винограду за ужином. Мы поужинали и легли. Здесь было немного комнат, и те маленькие. В
каждой было по две постели,
каждая для двоих.
Кругом горы теряли с
каждым шагом угрюмость, и мы незаметно выехали из ущелья, переехали речку, мостик и
часов в пять остановились на полчаса у маленькой мызы Клейнберг.
Если прибегнешь за справками к путешественникам, найдешь у
каждого ту же разноголосицу показаний, и все они верны,
каждое своему моменту, именно моменту, потому что здесь все изменяется не по дням, а по
часам.
Когда мы ездили в Нагасаки, нам
каждый день давали в полдень закуску, а
часа в три так называемый банкет, то есть чай и конфекты.
Иногда бросало так, что надо было крепко ухватиться или за пушечные тали, или за первую попавшуюся веревку. Ветер между тем завывал больше и больше. У меня дверь была полуоткрыта, и я слышал
каждый шум,
каждое движение на палубе: слышал, как
часа в два вызвали подвахтенных брать рифы, сначала два, потом три, спустили брам-реи, а ветер все крепче.
Часа в три утра взяли последний риф и спустили брам-стеньги. Начались сильные размахи.
В два
часа явились перед крыльцом две кареты;
каждая запряжена была четверкой, по две в ряд.
— Свидания в первое время происходили в
часы службы Половодова в банке. Привалов являлся как раз в то время, когда хозяину нужно было уходить из дому, и он
каждый раз упрашивал гостя подождать до его возвращения, чтобы пообедать вместе. Это были счастливые минуты… Антонида Ивановна, проводив мужа, забывала всю свою лень и дурачилась, как институтка.
Пространство, разделявшее два лагеря, с
каждым днем делалось все меньше и меньше, и Надежда Васильевна вперед трепетала за тот
час, когда все это обрушится на голову отца, который предчувствовал многое и хватался слабеющими руками за ее бесполезное участие.
От таких развлечений, как театр и концерты, он уклонялся, но зато в винт играл
каждый вечер,
часа по три, с наслаждением.
А Туркины? Иван Петрович не постарел, нисколько не изменился и по-прежнему все острит и рассказывает анекдоты; Вера Иосифовна читает гостям свои романы по-прежнему охотно, с сердечной простотой. А Котик играет на рояле
каждый день,
часа по четыре. Она заметно постарела, похварывает и
каждую осень уезжает с матерью в Крым. Провожая их на вокзале, Иван Петрович, когда трогается поезд, утирает слезы и кричит...
И дети, и приказчики теснились в своих помещениях, но верх дома занимал старик один и не пускал к себе жить даже дочь, ухаживавшую за ним и которая в определенные
часы и в неопределенные зовы его должна была
каждый раз взбегать к нему наверх снизу, несмотря на давнишнюю одышку свою.
День и
час этих припадков угадать, конечно, нельзя, но расположение к припадку
каждый эпилептик ощутить в себе может заранее.
И вот вскорости после полудня началось нечто, сначала принимаемое входившими и выходившими лишь молча и про себя и даже с видимою боязнью
каждого сообщить кому-либо начинающуюся мысль свою, но к трем
часам пополудни обнаружившееся уже столь ясно и неопровержимо, что известие о сем мигом облетело весь скит и всех богомольцев — посетителей скита, тотчас же проникло и в монастырь и повергло в удивление всех монастырских, а наконец, чрез самый малый срок, достигло и города и взволновало в нем всех, и верующих и неверующих.
Но непременно так и должно ему показаться; промежутки сна, по два
часа каждый, он проспал и не помнит, а запомнил лишь минуты своего пробуждения, вот ему и кажется, что его будили всю ночь.
В лесу мы не страдали от ветра, но
каждый раз, как только выходили на реку, начинали зябнуть. В 5
часов пополудни мы дошли до четвертой зверовой фанзы. Она была построена на берегу небольшой протоки с левой стороны реки. Перейдя реку вброд, мы стали устраиваться на ночь. Развьючив мулов, стрелки принялись таскать дрова и приводить фанзу в жилой вид.
Приехал я к нему летом,
часов в семь вечера. У него только что отошла всенощная, и священник, молодой человек, по-видимому весьма робкий и недавно вышедший из семинарии, сидел в гостиной возле двери, на самом краюшке стула. Мардарий Аполлоныч, по обыкновению, чрезвычайно ласково меня принял: он непритворно радовался
каждому гостю, да и человек он был вообще предобрый. Священник встал и взялся за шляпу.
Кружок — да это пошлость и скука под именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву
каждого приятеля во всякое время и во всякий
час запускать свои неумытые пальцы прямо во внутренность товарища, ни у кого нет чистого, нетронутого места на душе; в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному старику, носят на руках стихотворца бездарного, но с «затаенными» мыслями; в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют о женщинах и любви, а перед женщинами молчат или говорят с ними, словно с книгой, — да и о чем говорят!
Часов в 8 вечера на западе начала сверкать молния, и послышался отдаленный гром. Небо при этом освещении казалось иллюминованным. Ясно и отчетливо было видно
каждое отдельное облачко. Иногда молнии вспыхивали в одном месте, и мгновенно получались электрические разряды где-нибудь в другой стороне. Потом все опять погружалось в глубокий мрак. Стрелки начали было ставить палатки и прикрывать брезентами седла, но тревога оказалась напрасной. Гроза прошла стороной. Вечером зарницы долго еще играли на горизонте.
15 августа, в 9
часов утра, оба наши отряда разделились и пошли
каждый своей дорогой.
На биваке я застал всех в сборе. После ужина мы еще с
час занимались
каждый своей работой, а затем напились чаю и легли спать, кто где нашел для себя удобней.
День был ясный, солнечный, но холодный. Мне страшно надоела съемка, и только упорное желание довести ее до конца не позволяло бросить работу.
Каждый раз, взяв азимут, я спешно зарисовывал ближайший рельеф, а затем согревал руки дыханием. Через
час пути мы догнали какого-то мужика. Он вез на станцию рыбу.
За перевалом, следуя течению воды к востоку, мы
часа в 3,5 дня вышли на реку Инза-Лазагоу — Долина серебряной скалы. Река эта будет самым большим и ближайшим к морю притоком Тютихе. В верховьях Инза-Лазагоу состоит тоже из 2 речек, именуемых также Сицой и Тунцой.
Каждая из них, в свою очередь, слагается из нескольких мелких ручьев.