Неточные совпадения
Здесь прерывается это замечательное сочинение. Далее следуют лишь
краткие заметки, вроде:"проба пера","попка дурак","рапорт","рапорт","рапорт"
и т. п.
Стало быть, если допустить глуповцев рассуждать, то, пожалуй, они дойдут
и до таких вопросов, как, например, действительно ли существует такое предопределение, которое делает для них обязательным претерпение даже такого бедствия, как, например,
краткое, но совершенно бессмысленное градоправительство Брудастого (см. выше рассказ"Органчик")?
Но, с другой стороны, если с просвещением фаталистически сопряжены экзекуции, то не требует ли благоразумие, чтоб даже
и в таком, очевидно, полезном деле допускались
краткие часы для отдохновения?
Очевидно, он копировал в этом случае своего патрона
и благодетеля, который тоже был охотник до разъездов (по
краткой описи градоначальникам, Фердыщенко обозначен так:"бывый денщик князя Потемкина")
и любил, чтоб его везде чествовали.
В
краткий период безначалия (см."Сказание о шести градоначальницах"), когда в течение семи дней шесть градоначальниц вырывали друг у друга кормило правления, он с изумительною для глуповца ловкостью перебегал от одной партии к другой, причем так искусно заметал следы свои, что законная власть ни минуты не сомневалась, что Козырь всегда оставался лучшею
и солиднейшею поддержкой ее.
После
краткого отдыха, состоящего в маршировке, люди снова строятся
и прежним порядком разводятся на работы впредь до солнечного заката.
Он был ужасен; но, сверх того, он был
краток и с изумительною ограниченностью соединял непреклонность, почти граничившую с идиотством.
В сих
кратких чертах заключается недолгая, но
и нелегкая градоначальническая наука.
О личности Двоекурова «Глуповский летописец» упоминает три раза: в первый раз в «
краткой описи градоначальникам», во второй — в конце отчета о смутном времени
и в третий — при изложении истории глуповского либерализма (см. описание градоначальствования Угрюм-Бурчеева).
Он только передал нужные для Алексея Александровича деньги
и дал
краткий отчет о состоянии дел, которые были не совсем хороши, так как случилось, что нынешний год вследствие частых выездов было прожито больше,
и был дефицит.
После таких похвальных, хотя несколько
кратких биографий Чичиков увидел, что о других чиновниках нечего упоминать,
и вспомнил, что Собакевич не любил ни о ком хорошо отзываться.
Ее тревожит сновиденье.
Не зная, как его понять,
Мечтанья страшного значенье
Татьяна хочет отыскать.
Татьяна в оглавленье
краткомНаходит азбучным порядком
Слова: бор, буря, ведьма, ель,
Еж, мрак, мосток, медведь, метель
И прочая. Ее сомнений
Мартын Задека не решит;
Но сон зловещий ей сулит
Печальных много приключений.
Дней несколько она потом
Всё беспокоилась о том.
И его речь, утратив неравномерную, надменно застенчивую текучесть, стала
краткой и точной, как удар чайки в струю за трепетным серебром рыб.
Раскольников, говоря это, хоть
и смотрел на Соню, но уж не заботился более: поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он был в каком-то мрачном восторге. (Действительно, он слишком долго ни с кем не говорил!) Соня поняла, что этот мрачный катехизис [Катехизис —
краткое изложение христианского вероучения в виде вопросов
и ответов.] стал его верой
и законом.
На всякий случай есть у меня
и еще к вам просьбица, — прибавил он, понизив голос, — щекотливенькая она, а важная: если, то есть на всякий случай (чему я, впрочем, не верую
и считаю вас вполне неспособным), если бы на случай, — ну так, на всякий случай, — пришла бы вам охота в эти сорок — пятьдесят часов как-нибудь дело покончить иначе, фантастическим каким образом — ручки этак на себя поднять (предположение нелепое, ну да уж вы мне его простите), то — оставьте
краткую, но обстоятельную записочку.
Краткие возражения
и замечания, вырывавшиеся у Петра Петровича в промежутках между чиканием костяшек на счетах, дышали самою явною
и с намерением невежливою насмешкой.
Няня не обманула: ночь пролетела как
краткое мгновение, которого я
и не заметил,
и бабушка уже стояла над моею кроваткою в своем большом чепце с рюшевыми мармотками
и держала в своих белых руках новенькую, чистую серебряную монету, отбитую в самом полном
и превосходном калибре.
Обрывая
краткие замечания
и вставки Пыльникова, Твердохлебова, бывший репетитор не замечал Самгина,
и похоже было, что он делает это нарочно.
Дома на столе Клим нашел толстое письмо без марок, без адреса, с
краткой на конверте надписью: «К.
И. Самгину». Это брат Дмитрий извещал, что его перевели в Устюг,
и просил прислать книг. Письмо было кратко
и сухо, а список книг длинен
и написан со скучной точностью, с подробными титулами, указанием издателей, годов
и мест изданий; большинство книг на немецком языке.
Говорил он громко, точно глухой, его сиповатый голос звучал властно.
Краткие ответы матери тоже становились все громче, казалось, что еще несколько минут —
и она начнет кричать.
Когда Самгин вошел
и сел в шестой ряд стульев, доцент Пыльников говорил, что «пошловато-зеленые сборники “Знания” отжили свой
краткий век, успев, однако, посеять все эстетически
и философски малограмотное, политически вредное, что они могли посеять, засорив, на время, мудрые, незабвенные произведения гениев русской литературы, бессмертных сердцеведов, в совершенстве обладавших чарующей магией слова».
Проверяя свое знание немецкого языка, Самгин отвечал кратко, но охотно
и думал, что хорошо бы, переехав границу, закрыть за собою какую-то дверь так плотно, чтоб можно было хоть на
краткое время не слышать утомительный шум отечества
и даже забыть о нем.
Он снимет их — да! — но лишь на
краткое время, для концентрации, монополизации, а затем он заставит нас организованно изготовлять обувь
и одежду, хлеб
и вино,
и оденет
и обует, напоит
и накормит нас.
Самгин, как всегда, слушал, курил
и молчал, воздерживаясь даже от
кратких реплик. По стеклам окна ползал дым папиросы, за окном, во тьме, прятались какие-то холодные огни, изредка вспыхивал новый огонек, скользил, исчезал, напоминая о кометах
и о жизни уже не на окраине города, а на краю какой-то глубокой пропасти, неисчерпаемой тьмы. Самгин чувствовал себя как бы наполненным густой, теплой
и кисловатой жидкостью, она колебалась, переливалась в нем, требуя выхода.
Клим тотчас же признал, что это сказано верно. Красота являлась непрерывным источником непрерывной тревоги для девушки, Алина относилась к себе, точно к сокровищу, данному ей кем-то на
краткий срок
и под угрозой отнять тотчас же, как только она чем-нибудь испортит чарующее лицо свое. Насморк был для нее серьезной болезнью, она испуганно спрашивала...
Казалось, что движение событий с каждым днем усиливается
и все они куда-то стремительно летят, оставляя в памяти только свистящие
и как бы светящиеся соединения слов, только фразы,
краткие, как заголовки газетных статей.
— Тогда — до свидания, — грустно сказал Семидубов
и пошел к воротам. Дронов сердито крякнул, прошипел: «Ж-жулик!» —
и отправился вслед за ним, а Самгин остался среди двора, чувствуя, что эта
краткая сцена разбудила в нем какие-то неопределенные сомнения.
«Умирает, — решил Самгин. — Умрет, конечно», — повторил он, когда остался один. Неприятно тупое слово «умрет», мешая думать, надоедало, точно осенняя муха. Его прогнал вежливый, коротконогий
и кругленький человечек, с маленькой головкой, блестящей, как биллиардный шар. Войдя бесшумно, точно кошка, он тихо произнес
краткую речь...
Он все охотнее посещал разные собрания
и, воздерживаясь от споров, не вмешиваясь в разногласия, произносил
краткие солидные речи, указывая, что, если за каждым человеком признается право на свободу мнения, — эта свобода вменяет каждому ‹в› обязанность уважать мнение противника.
Наблюдения Клима Ивановича Самгина все более отчетливо
и твердо слагались в
краткие фразы...
Выслушав
краткий рассказ Клима, он замолчал
и только в прихожей, сбросив шубу, спросил...
Нянька была единственным человеком, который пролил тихие слезы над гробом усопшей. После похорон, за обедом, Иван Акимович Самгин сказал
краткую и благодарную речь о людях, которые умеют жить, не мешая ближним своим. Аким Васильевич Самгин, подумав, произнес...
Это было последнее, в чем он отдал себе отчет, — ему вдруг показалось, что темное пятно вспухло
и образовало в центре чана вихорек. Это было видимо только
краткий момент, две, три секунды,
и это совпало с более сильным топотом ног, усилилась разноголосица криков, из тяжко охающих возгласов вырвался истерически ликующий, но
и как бы испуганный вопль...
И, повторяя
краткие, осторожные ответы Клима, он ставил вопросы...
Эта философия казалась Климу очень туманной, косноязычной, неприятной. Но
и в ней было что-то, совпадающее с его настроением. Он слушал Кумова молча, лишь изредка ставя
краткие вопросы,
и еще более раздражался, убеждаясь, что слова этого развинченного человека чем-то совпадают с его мыслями. Это было почти унизительно.
Случалось, что, являясь к ней в условленный день
и час, он получал из рук домохозяина конверт
и в нем
краткую записку без подписи: «Вернусь через неделю».
— Вы подумайте — насколько безумное это занятие при
кратком сроке жизни нашей! Ведь вот какая штука, ведь жизни человеку в обрез дано.
И все больше людей живет так, что все дни ихней жизни — постные пятницы.
И — теснота! Ни вору, ни честному — ногу поставить некуда, а ведь человек желает жить в некотором просторе
и на твердой почве. Где она, почва-то?
Выслушав
краткое: нет, он встал
и так же быстро пошел прочь, размахивая шляпой, а отойдя шагов пятнадцать, громко крикнул...
Завтра, стало быть, конец этой долгой
и мучительной комедии: завтра он несомненно улизнет,
и надолго, а может быть,
и навсегда, потому что его компаньонка, всеконечно, не желала афишировать себя за миг иль
краткое мгновенье.
Получая изредка ее
краткие письма, где дружеский тон смешивался с ядовитым смехом над его страстью, над стремлениями к идеалам, над игрой его фантазии, которою он нередко сверкал в разговорах с ней, он сам заливался искренним смехом
и потом почти плакал от грусти
и от бессилия рассказать себя, дать ключ к своей натуре.
Райский, цепенея от ужаса, выслушал этот
краткий отчет
и опять шел к постели. Оживленный пир с друзьями, артисты, певицы, хмельное веселье — все это пропало вместе со всякой надеждой продлить эту жизнь.
В
кратком очерке изобразил
и его Райский в программе своего романа,
и сам не знал — зачем.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор
и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная,
и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше —
и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки —
и вот тут ее молитва, что-нибудь очень
краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот —
и с последней нотой обморок!
Особенно я люблю дорогой, спеша, или сам что-нибудь у кого спросить по делу, или если меня кто об чем-нибудь спросит:
и вопрос
и ответ всегда
кратки, ясны, толковы, задаются не останавливаясь
и всегда почти дружелюбны, а готовность ответить наибольшая во дню.
Так как я решился молчать, то сделал ему, со всею сухостью, лишь два-три самых
кратких вопроса; он ответил на них ясно
и точно, но совершенно без лишних слов
и, что всего лучше, без лишних чувств.
Я уже не раз слышал какие-то звуки
и днем
и по ночам, но все лишь мгновениями, самыми
краткими,
и тишина восстановлялась тотчас же полная, на несколько часов, так что я
и не обращал внимания.
Это был отставной штабс-ротмистр,
и тон на его вечерах был весьма сносный, военный, щекотливо-раздражительный к соблюдению форм чести,
краткий и деловой.
Приход в Falsebay. — Саймонсбей
и Саймонстоун. — Поправки на фрегате. — Капштат. — «Welch’s hotel». — Столовая гора, Львиная гора
и Чертов пик. — Ботанический сад. — Клуб. — Англичане, голландцы, малайцы, готтентоты
и негры. —
Краткий исторический очерк Капской колонии
и войн с кафрами. — Поездка по колонии. — Соммерсет. — Стелленбош. — Ферма Эльзенборг. — Паарль.
— Хорошо, я постараюсь быть
кратким, — сухо ответил Половодов, делая бесстрастное лицо. — Знаете ли вы, Софья Игнатьевна, что вы накануне разорения? Нет?
И понятно, потому что этого не подозревает
и сам Игнатий Львович… Этот Пуцилло-Маляхинский так запутал все дела Игнатия Львовича…
Достаточно лишь вынуть из кармана
краткий катехизис
и прочесть из него несколько параграфов.