Неточные совпадения
Когда привозила почта газеты, новые книги и журналы и попадалось ему в печати знакомое
имя прежнего товарища, уже преуспевавшего на видном поприще государственной службы или приносившего посильную дань
наукам и образованью всемирному, тайная тихая грусть подступала ему под сердце, и скорбная, безмолвно-грустная, тихая жалоба на бездействие свое прорывалась невольно.
Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным
наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под
именем внушения.
Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во
имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и
науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
Один из тузов, ездивший неизвестно зачем с ученою целью в Париж, собственными глазами видел Клода Бернара, как есть живого Клода Бернара, настоящего; отрекомендовался ему по чину, званию, орденам и знатным своим больным, и Клод Бернар, послушавши его с полчаса, сказал: «Напрасно вы приезжали в Париж изучать успехи медицины, вам незачем было выезжать для этого из Петербурга»; туз принял это за аттестацию своих занятий и, возвратившись в Петербург, произносил
имя Клода Бернара не менее 10 раз в сутки, прибавляя к нему не менее 5 раз «мой ученый друг» или «мой знаменитый товарищ по
науке».
Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во
имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения общей жизни перед лицом смерти и тления каждого человека, всего человечества и всего мира, вера в возможность окончательного социального устроения человечества и в верховное могущество
науки — все это было ложным, давящим живое человеческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
В нем, в нисходящем порядке, были оттиснуты все
имена выпускных юнкеров, от фельдфебелей и портупей-юнкеров до простых рядовых, с приложением их средних баллов по военной
науке.
Он почти игнорировал Евпраксеюшку и даже не называл ее по
имени, а ежели случалось иногда спросить об ней, то выражался так: «А что та…все еще больна?» Словом сказать, оказался настолько сильным, что даже Улитушка, которая в школе крепостного права довольно-таки понаторела в
науке сердцеведения, поняла, что бороться с таким человеком, который на все готов и на все согласен, совершенно нельзя.
И действительно, главные помпадуры живут в столь безнадежном от
наук отдалении, что некоторые из них не шутя смешивали моего всемилостивейшего повелителя Сулука I с королевою Помарй, а сию последнюю с известной парижской лореткой того же
имени.
Но ежели бы кто, видя, как извозчик истязует лошадь, почел бы за нужное, рядом фактов, взятых из древности или и в истории развития современных государств, доказать вред такого обычая, то сие не токмо не возбраняется, но именно и составляет тот высший вид пенкоснимательства, который в современной литературе известен под
именем"
науки".
Я хочу, чтобы наши жены, дети, друзья, ученики любили в нас не
имя, не фирму и не ярлык, а обыкновенных людей. Еще что? Я хотел бы иметь помощников и наследников. Еще что? Хотел бы проснуться лет через сто и хоть одним глазом взглянуть, что будет с
наукой. Хотел бы еще пожить лет десять… Дальше что?
В последние пятнадцать-двадцать лет, вместе с успехами
наук и развитием форм общежития, у нас появился особенный класс злонамеренных людей, известных под
именем газетчиков и сочинителей.
Человек требует ее, а
наука, взявшая все, признает это право; она не удерживает, она благословляет в жизнь личную, в жизнь свободного деяния во
имя абсолютной безличности.
На первый случай да будет позволено нам не разрушать на некоторое время спокойствия и квиетизма, в котором почивают формалисты, и заняться исключительно врагами современной
науки, — их мы понимаем под общим
именем дилетантов и романтиков. Формалисты не страдают, а эти больны — им жить тошно.
Отвлеченная мысль есть беспрерывное произношение смертного приговора всему временному, казнь неправого, ветхого во
имя вечного и непреходящего; оттого
наука ежеминутно отрицает воображаемую незыблемость существующего.
Если бы г. Жеребцов знал их, он ни за что бы не высказал своего мнения о том, что под
именем народности в
науке нужно разуметь славянский эклектизм.
И вслед за этим, через две страницы, г. Жеребцов восклицает: «Вот что, по нашему мнению, должно понимать под
именем народности в
науке, провозглашенной старою русскою партией и навлекшей на нее столько насмешек со стороны приверженцев космополитизма» (стр. 550).
— Настоящее
имя есть то, которое дается
наукой, — сухо сказал ботаник и запер дверь будочки, чтобы ему не мешали люди, не понимавшие даже того, что уж если что-нибудь сказал человек
науки, так нужно молчать и слушаться.
Эта чистая уверенность, так твердо выраженная, этот братский призыв к союзу — не во
имя разгульных пиров и удалых подвигов, а именно под знаменем
науки, — это благородное решение не творить себе кумиров — обещали многое.
Итак, прививка была произведена двадцати трем лицам, семнадцать из них получили сифилис, — и все это оказалось возможным совершить «без нарушения законов гуманности»! Вот поистине удивительное «стечение обстоятельств»! Ниже мы увидим, что подобные «стечения обстоятельств» нередки в сифилидологии. Кто был автор приведенных опытов, так и осталось неизвестным; он счел за лучшее навсегда скрыть от света свое позорное
имя, и в
науке он до сих пор известен под названием «Пфальцского Анонима».
Среди двухтысячного стада, которым коноводили несколько завзятых вожаков, бывших, в свою очередь, передовыми баранами в другом, еще большем, громаднейшем стаде, выдвигалась одна только самостоятельная личность, не захотевшая, во
имя правды и
науки, подчиниться никакому насилию, — и против этого одного, против этого честного права, против законной свободы личности поднялся слепой и дикий деспотизм массы, самообольщенно мнившей о своем великом либерализме.
Само же европейское
имя Дмитревского, видимо, ничего не говорило ротмистру. Большевики ценили крупных деятелей
науки и искусства, относились к ним подчеркнуто бережно. Здесь же Дмитревский был только тайный советник.
Ивановского любили, считали хорошим лектором, но курсы его были составлены несколько по-старинному, и авторитетного
имени в
науке он не имел. Говорил он с польским акцентом и смотрел характерным паном, с открытой физиономией и живыми глазами.
Орест Миллер не был крупным ученым и в истории
науки имени своего не оставил. Наибольшею известностью пользовалась его книга «Русские писатели после Гоголя», собрание публичных лекций о новых писателях — Тургеневе, Льве Толстом, Достоевском, Гончарове и т. д., — статей журнально-критического типа. Он был страстным почитателем Достоевского, с большим наклоном к старому, чуждающемуся казенщины славянофильству. В то время ходила эпиграмма...
Мозгом, двигающим и жизненным центром города, является старинный Дерптский университет. Он дал
науке много ярких
имен, начиная с эмбриолога Карла Эрнста Бэра, астронома Струве и кончая физиологом Александром Шмидтом. Весь город живет университетом и для университета.
Остальное связать со своим
именем. Завещать двести тысяч — цифра эффектная — на какое-нибудь заведение, например хоть на профессиональную школу… Никто у нас не учит девушек полезным вещам. Все
науки, да литература, да контрапункт, да идеи разные… Вот и ее, Марью Орестовну, заставь скроить платье, нарисовать узор, что-нибудь склеить или устроить, дать рисунок мастеру, — ничего она не может сделать. А в такой школе всему этому будут учить.
В-третьих, сударь мой, я с самого детства был подвержен слабости к химии; занимаясь на досуге этой
наукой, я нашел способы добывания некоторых органических кислот, так что
имя мое вы найдете во всех заграничных учебниках химии.
«Эта мечтательность, — думал Фиоравенти, — перейдет с летами в желание совершенствовать себя», — и смотрел на своего питомца с гордостью отца и воспитателя. Создать из него знаменитого врача, подарить им обществу члена полезнейшего, нежели барончика, может статься, незначащего,
наукам — новые успехи, истории — новое великое
имя: этою мыслью, этими надеждами убаюкивал он свою совесть.
Возможно лишь имманентно-творческое, а не внешне-нигилистическое преодоление искусства и
науки, как и всей культуры, во
имя высшего бытия.
— Не кручинься, молодец, может, твой род и сыщется. А на всякий раз
науки не бросай. Не боярское это дело, да боярин без
имени — что басурман.
Этот юноша был уроженец города Т., единственный сын чиновника, славившегося своим бескорыстием и неподкупностью, оставившего ему только честное
имя, которое этот чудак, как называли его сослуживцы, ценил выше всякого земного богатства. Студент-медик, беззаветно преданный
науке, готовый ради нее на все лишения, он бодро шел по тернистой дороге труда.
— Не боярская это
наука, сам знаю, да без
имени боярин — что басурман; все
наука лучше разбойного дела, а ему, сиротинке, только и было два выбора, ну, из двух зол я и выбрал меньшее. А захребетником моим быть гордость ему не дозволяет, так мне и высказал, порода-то не свой брат, заговорила.
— Кажется в этом-то меня упрекнуть нельзя. Я доказал эту мою любовь. Слишком, даже чересчур много жертв принес я и приношу во
имя этой
науки… — ответил он.
Надо было оставаться с
именами неуча, невежи, коновала или победить противника своим искусством, своим знанием, выиграть навсегда доверие русского властителя и народа его, вырвать из рук невежества и зависти венок и для
науки, для пользы человечества…