Неточные совпадения
Тогда я рассказал всю драматическую историю нашего знакомства с нею, нашей
любви, — разумеется, прикрыв все это вымышленными
именами.
Еще прежние туда-сюда; тогда у них были — ну, там Шиллер, [Шиллер Фридрих (1759–1805) — великий немецкий поэт, автор пьес «Коварство и
любовь», «Разбойники» и др.] что ли, Гётте [Гетте — искаженное произношение
имени Вольфганга Гёте (1749–1832) — великого немецкого поэта и философа; друг Шиллера.
Клим был слаб здоровьем, и это усиливало
любовь матери; отец чувствовал себя виноватым в том, что дал сыну неудачное
имя, бабушка, находя
имя «мужицким», считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.
— При чем здесь — за что? — спросил Лютов, резко откинувшись на спинку дивана, и взглянул в лицо Самгина обжигающим взглядом. — За что — это от ума. Ум — против
любви… против всякой
любви! Когда его преодолеет
любовь, он — извиняется: люблю за красоту, за милые глаза, глупую — за глупость. Глупость можно окрестить другим
именем… Глупость — многоименна…
В этот вечер Нехаева не цитировала стихов, не произносила
имен поэтов, не говорила о своем страхе пред жизнью и смертью, она говорила неслыханными, нечитанными Климом словами только о
любви.
— Вот вы о старом халате! — сказал он. — Я жду, душа замерла у меня от нетерпения слышать, как из сердца у вас порывается чувство, каким
именем назовете вы эти порывы, а вы… Бог с вами, Ольга! Да, я влюблен в вас и говорю, что без этого нет и прямой
любви: ни в отца, ни в мать, ни в няньку не влюбляются, а любят их…
«Видно, не дано этого блага во всей его полноте, — думал он, — или те сердца, которые озарены светом такой
любви, застенчивы: они робеют и прячутся, не стараясь оспаривать умников; может быть, жалеют их, прощают им во
имя своего счастья, что те топчут в грязь цветок, за неимением почвы, где бы он мог глубоко пустить корни и вырасти в такое дерево, которое бы осенило всю жизнь».
— Ты сомневаешься в моей
любви? — горячо заговорил он. — Думаешь, что я медлю от боязни за себя, а не за тебя? Не оберегаю, как стеной, твоего
имени, не бодрствую, как мать, чтоб не смел коснуться слух тебя… Ах, Ольга! Требуй доказательств! Повторю тебе, что если б ты с другим могла быть счастливее, я бы без ропота уступил права свои; если б надо было умереть за тебя, я бы с радостью умер! — со слезами досказал он.
Здесь она называла его ласковыми
именами, здесь она улыбалась ему во сне и, протягивая руки, шептала слова
любви.
Во
имя свободы человек может пожертвовать
любовью, во
имя социальной справедливости может пожертвовать свободой, во
имя жалости может пожертвовать научным призванием и т. д.
Во
имя этой
любви, во
имя припадания к лону матери отвергалось в России рыцарское начало.
Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, — и уж, конечно, ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной
любви, свободной и великолепной жертвы их во
имя твое.
Кружок — да это пошлость и скука под
именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву каждого приятеля во всякое время и во всякий час запускать свои неумытые пальцы прямо во внутренность товарища, ни у кого нет чистого, нетронутого места на душе; в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному старику, носят на руках стихотворца бездарного, но с «затаенными» мыслями; в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют о женщинах и
любви, а перед женщинами молчат или говорят с ними, словно с книгой, — да и о чем говорят!
Полозов очень удивился, услышав, что упадок сил его дочери происходит от безнадежной
любви; еще больше удивился, услышав
имя человека, в которого она влюблена, и твердо сказал: «Пусть лучше умирает, чем выходит за него.
Имя сестры начинало теснить меня, теперь мне недостаточно было дружбы, это тихое чувство казалось холодным.
Любовь ее видна из каждой строки ее писем, но мне уж и этого мало, мне нужно не только
любовь, но и самое слово, и вот я пишу: «Я сделаю тебе странный вопрос: веришь ли ты, что чувство, которое ты имеешь ко мне, — одна дружба? Веришь ли ты, что чувство, которое я имею к тебе, — одна дружба?Я не верю».
Любовь, которой пожертвовали и которую подавили во
имя свободы или жалости, идет в глубину и приобретает особый смысл.
Нельзя отказаться от
любви, от права и свободы
любви во
имя долга, закона, во
имя мнения общества и его норм, но можно отказаться во
имя жалости и свободы.
Меня пленяла жертва
любовью во
имя свободы, как пленяла и свобода самой
любви.
Бог присутствует не в
имени Божьем, не в магическом действии, не в силе этого мира, а во всяческой правде, в истине, красоте,
любви, свободе, героическом акте.
— А в Кирилловой книге [Кириллова книга — изданный в 1644 году в Москве сборник статей, направленных против католической церкви; название получил по первой статье сборника, связанной с
именем Кирилла Иерусалимского.] сказано, — отозвался из угла скитский старец: — «Да не будем к тому младенцы умом, скитающися во всяком ветре учения, во лжи человеческой, в коварстве козней льщения. Блюдем истинствующие в
любви».
Любовь Андреевна. Ярославская бабушка прислала пятнадцать тысяч, чтобы купить имение на ее
имя, — нам она не верит, — а этих денег не хватило бы даже проценты заплатить. (Закрывает лицо руками.) Сегодня судьба моя решается, судьба…
Бог — Творец этого мира, отрицается во
имя справедливости и
любви.
Бог Отец потому и творит мир, что у Него есть Сын, что в Нем пребывает бесконечная
Любовь: во
имя Сына.
Служители божества предвечного, подвизаемые ко благу общества и ко блаженству человека, единомыслием с нами изъясняли вам в поучениях своих во
имя всещедрого бога, ими проповедуемого, колико мудрости его и
любви противно властвовати над ближним своим самопроизвольно.
Он скажет: „Что ж делать, мой друг, рано или поздно ты узнал бы это, — ты не мой сын, но я усыновил тебя, и ежели ты будешь достоин моей
любви, то я никогда не оставлю тебя“; и я скажу ему: „Папа, хотя я не имею права называть тебя этим
именем, но я теперь произношу его в последний раз, я всегда любил тебя и буду любить, никогда не забуду, что ты мой благодетель, но не могу больше оставаться в твоем доме.
Как они смеялись над ним! Как весело провели они эти полчаса, в продолжение которых Тейтч, на ломаном немецком языке, объяснял, как сладко любить отечество и как сильна может быть эта
любовь! И что всего замечательнее: они смеялись во
имя той же самой"
любви к отечеству",
именем которой и Тейтч посылал им в лицо свои укоры!
Она забыла осторожность и хотя не называла
имен, но рассказывала все, что ей было известно о тайной работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя образы, дорогие ее сердцу, она влагала в свои слова всю силу, все обилие
любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в памяти, освещенные и украшенные ее чувством.
И ей казалось, что сам Христос, которого она всегда любила смутной
любовью — сложным чувством, где страх был тесно связан с надеждой и умиление с печалью, — Христос теперь стал ближе к ней и был уже иным — выше и виднее для нее, радостнее и светлее лицом, — точно он, в самом деле, воскресал для жизни, омытый и оживленный горячею кровью, которую люди щедро пролили во
имя его, целомудренно не возглашая
имени несчастного друга людей.
Все это заставило меня глубоко задуматься. Валек указал мне моего отца с такой стороны, с какой мне никогда не приходило в голову взглянуть на него: слова Валека задели в моем сердце струну сыновней гордости; мне было приятно слушать похвалы моему отцу, да еще от
имени Тыбурция, который «все знает»; но вместе с тем дрогнула в моем сердце и нота щемящей
любви, смешанной с горьким сознанием: никогда этот человек не любил и не полюбит меня так, как Тыбурций любит своих детей.
— Вольно ж вам заставлять меня говорить о пустяках, тогда как я вижу перед глазами ваши мелькающие ручки, которым сама Киприда [Киприда — одно из
имен древнегреческой богини
любви и красоты Афродиты.] позавидовала бы!
Но сильна, о могучая, вечная власть первой
любви! О, незабываемая сладость милого
имени! Рука бывшей, но еще не умершей
любви двигала пером юноши, и он в инициалах, точно лунатик, бессознательно поставил вместо буквы «О» букву «Ю». Так и было оттиснуто в типографии.
Да, я предвижу страдание, кровь и смерть. И думаю, что трудно расстаться телу с душой, но, Прекрасная, хвала тебе, страстная хвала и тихая
любовь. «Да святится
имя Твое».
— Это женщины, которые продавали
любовь свою за деньги, и деньги весьма большие; некоторые из них, как, например, Фрина и Аспазия, заслужили даже себе исторические
имена, и первая прославилась красотой своей, а Аспазия — умом.
— Это жгут, которым задергивалась завеса в храме Соломона перед святая святых, — объяснила gnadige Frau, — а под ней, как видите, солнце, луна, звезды, и все это символизирует, что человек, если он удостоился
любви божией, то может остановить, как Иисус Навин [Иисус Навин — вождь израильский, герой библейской книги, носящей его
имя.], течение солнца и луны, — вы, конечно, слыхали об Иисусе Навине?
Сусанна с удовольствием исполнила просьбу матери и очень грамотным русским языком, что в то время было довольно редко между русскими барышнями, написала Егору Егорычу, от
имени, конечно, адмиральши, чтобы он завтра приехал к ним: не руководствовал ли Сусанною в ее хлопотах, чтобы Егор Егорыч стал бывать у них, кроме рассудительности и
любви к своей семье, некий другой инстинкт — я не берусь решать, как, вероятно, не решила бы этого и она сама.
Прошу тебя во
имя нашей прежней
любви: никаких расспросов, объяснений, упреков или попыток к сближению.
— Да перейдут, — воскликнули гости, — да перейдут
имена ваши к сыновьям, и ко внукам, и к поздним потомкам, на вечную славу, на
любовь и образец, на молитвы и поучение!
Любовь и тайная мечта
Русланов образ ей приносят,
И с томным шепотом уста
Супруга
имя произносят…
И разные другие нелепые слухи ходили по городу о здешней гимназии: говорили о переодетой гимназистом барышне, потом
имя Пыльникова стали понемногу соединять с Людмилиным. Товарищи начали дразнить Сашу
любовью к Людмиле. Сперва он легко относился к этим шуточкам, потом начал по временам вспыхивать и заступаться за Людмилу, уверяя, что ничего такого не было и нет.
Его превосходительство растерялся и сконфузился до высочайшей степени, и прежде нежели успел прийти в себя, жена вынудила его дать позволение и поклясться могилой матери, прахом отца, счастьем их будущих детей,
именем их
любви, что не возьмет назад своего позволения и не будет доискиваться, как она узнала.
Бельтов писал часто к матери, и тут бы вы могли увидеть, что есть другая
любовь, которая не так горда, не так притязательна, чтоб исключительно присвоивать себе это
имя, но
любовь, не охлаждающаяся ни летами, ни болезнями, которая и в старых летах дрожащими руками открывает письмо и старыми глазами льет горькие слезы на дорогие строчки.
Если без Анастасии он не мог быть совершенно счастливым, то спокойная совесть, чистая, святая
любовь к отечеству, уверенность, что он исполнил долг православного, не посрамил
имени отца своего, — все могло служить ему утешением и утверждало в намерении расстаться навсегда с любимой его мечтою.
Письмо начиналось, как начинаются обыкновенно все письма такого рода, — изъявлением сыновней
любви и покорности и нижайшею просьбою передать заочный поклон всем родственникам, «а именно, во-первых» (тут с точностию обозначены были
имена и отечества дражайшей родительницы-матушки, дедушки Кондратия, Дуни, братьев, приемыша, всех сосновских теток, двоюродных братьев с их детками и сожительницами, упомянут даже был какой-то Софрон Дронов, крестник тетушки Анны).
Фома удивлялся ее речам и слушал их так же жадно, как и речи ее отца; но когда она начинала с
любовью и тоской говорить о Тарасе, ему казалось, что под
именем этим она скрывает иного человека, быть может, того же Ежова, который, по ее словам, должен был почему-то оставить университет и уехать из Москвы.
Так время подходило к весне; Дорушка все то вставала, то опять ложилась и все хворала и хворала; Долинский и Анна Михайловна по-прежнему тщательно скрывали свою великопостную
любовь от всякого чужого глаза, но, однако, тем не менее никто не верил этому пуризму, и в мастерской, при разговорах об Анне Михайловне и Долинском, собственные
имена их не употреблялись, а говорилось просто: сама и ейный.
— Да
любви мало-с. Вы говорите: идея не воплощается до сих пор потому, что она очень широка, а посмотрите, не оттого ли она не воплощается, что
любви нет, что все и во
имя любви-то делается без
любви вовсе.
Кочкарев. Какое предпочитает! Она от тебя просто без памяти. Такая
любовь: одних
имен каких надавала. Такая страсть — так просто и кипит!
И во
имя этой
любви, т. е. пакости, губит, — что же? — половину рода человеческого.
Почтение, которое они показывают к нашему дипломатическому корпусу, их уважение даже к одному
имени Франции,
любовь к писателям нашим — все доказывает эту неоспоримую истину…
— Что, во
имя какой-то не вполне вселяющей доверие
любви, она пренебрежет громаднейшим состоянием, а что это глупо и неблагоразумно, скажет, конечно, всякий».