Неточные совпадения
В одном месте на песке идет борьба, как
в цирке,
в другом покрывают крышу
барака зелеными ветвями, вдали, почти на опушке леса, разбирают
барак, построенный
из круглых жердей.
— Петровна у меня вместо матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам смешно? Однако это верно: терпеть не может богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская, была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и выгнали ее
из монастыря. Работала сиделкой
в больнице, была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров
из горящего
барака. Вы думаете, сколько ей лет — шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!
Я как-то шел по Неглинной и против Государственного банка увидал посреди улицы деревянный
барак, обнесенный забором, вошел
в него, встретил инженера, производившего работы, — оказалось, что он меня знал и на мою просьбу осмотреть работы изъявил согласие. Посредине
барака зияло узкое отверстие,
из которого торчал конец лестницы.
Состоит он
из нескольких корпусов барачной системы, [Лазарет занимает площадь
в 8574 кв. саж., состоит
из 11 построек, расположенных на трех пунктах: 1) административный корпус, вмещающий
в себе аптеку, хирургическую комнату и приемный покой, 4
барака, кухня с женским отделением при ней и часовня, — это собственно и называется лазаретом; затем 2) 2 корпуса для сифилитиков, мужчин и женщин, кухня и надзирательская; 3) 2 корпуса, занятые эпидемическим отделением.] рассчитан на 180 кроватей.
Из приказов мы узнаем, что один старший надзиратель
из рядовых, будучи дежурным
в тюрьме, позволил себе пойти
в женский
барак через окно, отогнув предварительно гвозди, с целями романтического свойства, а другой во время своего дежурства
в час ночи допустил рядового, тоже надзирателя,
в одиночное помещение, где содержатся арестованные женщины.
Офицер, заведывавший обозом, жил около так называемого нового городка, — досчатых
бараков, построенных матросскими семействами,
в палатке, соединенной с довольно большим балаганом, заплетенным
из зеленых дубовых веток, не успевших еще совершенно засохнуть.
В один
из четвергов, после завтрака, дежурные юнкера побежали по своим
баракам, выкрикивая словесное приказание батальонного командира...
Таковы были казармы, а
бараки еще теснее. Сами фабричные корпуса и даже самые громадные прядильни снабжены были лишь старыми деревянными лестницами, то одна, то две, а то и ни одной. Спальные корпуса состояли
из тесных «каморок», набитых семьями, а сзади темные чуланы,
в которых летом спали от «духоты».
— Да! Благодетельное искусство! А вот рабочие
бараки из щепок выстроены. Больных не оберешься… дети, как мухи, мрут. Вот тебе и семена просвещения! То-то они запоют, когда брюшной тиф разгуляется
в Иванкове.
Приснилось ему, что будто бы он с женой
в гостях у доктора
в громадной комнате, уставленной по стенам венскими стульями. На стульях сидят все больные
из барака. Доктор с Матрёной ходят «русскую» среди зала, а он сам играет на гармонике и хохочет, потому что длинные ноги доктора совсем не гнутся, и доктор, важный, надутый, ходит по залу за Матрёной — точно цапля по болоту. И все больные тоже хохочут, раскачиваясь на стульях.
Темнело,
в окна комнаты с неба
из сизых, рваных туч заглядывала любопытно золотистая луна. Но вскоре по стёклам окон и стене
барака зашуршал мелкий частый дождь — предвестник бесконечных, наводящих тоску дождей осени.
Орлов работал и видел, что,
в сущности, всё это совсем уж не так погано и страшно, как казалось ему недавно, и что тут — не хаос, а правильно действует большая, разумная сила. Но, вспоминая о полицейском, он всё-таки вздрагивал и искоса посматривал
в окно
барака на двор. Он верил, что полицейский мёртв, но было что-то неустойчивое
в этой вере. А вдруг выскочит и крикнет? И ему вспомнилось, как кто-то рассказывал: однажды холерные мертвецы выскочили
из гробов и разбежались.
На промысле было тихо и пустынно. Окна
в бараках были открыты, и эти большие деревянные ящики тоже, казалось, изнывали от жары.
В приказчиковой конторе, спрятавшейся между
бараками, надрываясь, кричал ребенок. Из-за груды бочек доносились чьи-то тихие голоса.
Я оделся и минуты через две вышел
из барака. Ананьев и студент, оба
в нижнем белье и босые, что-то горячо и нетерпеливо объясняли мужику, который стоял перед ними без шапки и о кнутом
в руке и, по-видимому, не понимал их. На лицах обоих была написана самая будничная забота.
Когда мы вернулись
в барак, инженер убрал пустые бутылки под кровать, достал
из большого плетеного ящика две полные и, раскупорив их, сел за свой рабочий стол с очевидным намерением продолжать пить, говорить и работать.
За дверью тревожно залаяла собака. Инженер Ананьев, его помощник студент фон Штенберг и я вышли
из барака посмотреть, на кого она лает. Я был гостем
в бараке и мог бы не выходить, но, признаться, от выпитого вина у меня немножко кружилась голова, и я рад был подышать свежим воздухом.
У околицы залаяли собаки. Я с надеждою стал вглядываться
в туман: может быть, фельдшер идет. Нет, прошла баба какая-то… Вдали поют петухи,
из барака доносятся глухие отхаркивания Игната. Я заметил, что сижу как-то особенно грузно и что голова совсем уже лежит на плече. Я встал и снова вошел
в барак.
Ясный августовский вечер смотрел
в окно, солнце красными лучами скользило по обоям. Степан сидел понурив голову, с вздрагивавшею от рыданий грудью. Узор его закапанной кровью рубашки был мне так знаком! Серая истасканная штанина поднялась, из-под нее выглядывала голая нога
в стоптанном штиблете… Я вспомнил, как две недели назад этот самый Степан, весь забрызганный холерною рвотою, три часа подряд на весу продержал
в ванне умиравшего больного. А те боялись даже пройти мимо
барака…
Я это и сам видел… Уж и теперь, когда больных было мало, то и дело приходилось ощущать недостаток
в людях; а прибудь сейчас
в барак хоть двое новых больных, — и мы остались бы совершенно без рук. Я отправился
в отделение для выздоравливающих и предложил Степану Бондареву поступить к нам
в служители, — он уже поправился и собирался выписываться
из больницы. Степан согласился.
— А если вы сейчас не пойдете
в барак, вы ни копейки не получите
из жалованья.
В пятом часу утра я проснулся, словно меня что толкнуло. Шел мелкий дождь; сквозь окладные тучи слабо брезжил утренний свет. Я оделся и пошел к
бараку. Он глянул на меня
из сырой дали — намокший, молчаливый.
В окнах еще горел свет; у лозинки под большим котлом мигал и дымился потухавший огонь. Я вошел
в барак;
в нем было тихо и сумрачно; Рыков неподвижно сидел
в ванне, низко и бессильно свесив голову; Степан, согнувшись, поддерживал его сзади под мышки.
Один
из них, сторож грызловского огорода, когда мы явились к нему, сам попросился
в барак; это — деревенский парень лет двадцати пяти, звать его Степан Бондарев.
Обширная усадьба, несколько деревянных
бараков, два-три больших каменных корпуса, паровая машина стучит целый день, освещение электрическое,
в кухне все стряпают на пару, даже жаркое выходит готовым
из парового шкапа; вокруг поля есть запашка, рига, скотный двор, кузница.
В каждом отделении — мужском и женском — мастерские. Буйные особо, и у них садики, где их держат
в хорошую погоду почти целый день. Ему предложил директор выбрать какое-нибудь ремесло. Он взял кузнечное.
Я проводил с ними беседы о холере, о причинах заболевания и способах от него уберечься; чтобы рассеять страх перед
бараками, разрешил посещение заболевших родственниками;
в санитары набирал местных шахтеров —
из тех, которые выздоровели у нас
в бараках; от них товарищи их узнавали, что ничего ужасного
в бараках у нас не делается.
В то время как мы ждали ее, мы много и по душе говорили со Степаном. Он мне сознался, что сильно пьет, что его неудержимо тянет к вину, что иногда
в бараке он не мог преодолеть искушения и пил спирт
из спиртовки. С любопытством спрашивал меня, зачем я так убивался на работе, когда начальство за мною не смотрело… А я спрашивал...
Я пошел ходить по платформе. Стоит что-то вроде
барака, я зашел
в него. Оказывается, фельдшерский пункт для приемки больных с санитарных поездов. Дежурит фельдшер и два солдата. Я попросился у них посидеть и обогреться. Но обогреться было трудно,
в бараке градусник показывал 3° мороза, отовсюду дуло. Солдат устроил мне
из двух скамеек кровать, я постелил бурку, покрылся полушубком. Все-таки было так холодно, что за всю ночь только раза два я забылся на полчаса.
В течение боя, как я уж говорил,
в каждом
из бараков работало всего по четыре штатных ординатора. Кончился бой, схлынула волна раненых, — и
из Харбина на помощь врачам прибыло пятнадцать врачей
из резерва. Делать теперь им было решительно нечего.
Ночь мы промерзли
в палатках. Дул сильный ветер, из-под полотнищ несло холодом и пылью. Утром напились чаю и пошли к
баракам.
В одном
из бараков было триста мест,
в другом — сто восемьдесят.
Около нее был выстроен
барак,
в котором этой водой обливались, черпая ее ведрами
из колодца.
— Процесс заживления сквозных пулевых ран
в грудь и
в живот идёт чрезвычайно быстро, — сказал мне
в другом
бараке того же госпиталя д-р Э.
В. Ланда-Безверхий
из Киева.
Любопытный больной лежит
в одном
из бараков того же 2 сводного госпиталя.
Часы заведи, а ходить сами будут. К закату
из полкового штаба вестовой
в барак вкатывается: экстренно, мол, Каблукову явиться, да чтоб с ротной собачкой пожаловал. Фельдфебель удивляется, землячки рты порасстегнули, однако Каблуков ни гугу. Ноги шагают, а рука
в затылке скребет: беспокойства-то сколько от старушки этой помирающей произошло.