Неточные совпадения
Когда Старцев пробовал заговорить даже с либеральным обывателем, например,
о том, что
человечество,
слава богу,
идет вперед и что со временем оно будет обходиться без паспортов и без смертной казни, то обыватель глядел на него искоса и недоверчиво и спрашивал: «Значит, тогда всякий может резать на улице кого угодно?» А когда Старцев в обществе, за ужином или чаем, говорил
о том, что нужно трудиться, что без труда жить нельзя, то всякий принимал это за упрек и начинал сердиться и назойливо спорить.
В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов
о служении
человечеству и, может быть, действительно
пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате,
о чем знаю из опыта.
А потому в мире все более и более угасает мысль
о служении
человечеству,
о братстве и целостности людей и воистину встречается мысль сия даже уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек своих, куда
пойдет сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумал?
Ты мне говоришь, что
посылаешь… Я тут думал найти «Вопросы жизни»,
о которых ты давно говоришь. Я жажду их прочесть, потому что теперь все обращается в вопросы. Лишь бы они разрешились к благу
человечества, а что-то новое выкраивается. Без причин не бывает таких потрясений.
Кроме того, русские критики указывали и на то, что приложение к жизни заповеди
о непротивлении злу насилием, своротило бы
человечество с того пути цивилизации, по которому оно
идет. Путь же цивилизации, по которому
идет европейское
человечество, есть, по их мнению, тот самый, по которому и должно всегда
идти всё
человечество.
Сильно поразившая его, после чистого нрава матери, вздорная мелочность дядиной жены, развила в нем тоже своего рода мелочную придирчивость ко всякой людской мелочи, откуда
пошла постоянно сдерживаемая раздражительность, глубокая скорбь
о людской порочности в постоянной борьбе с снисходительностью и любовью к
человечеству и, наконец, болезненный разлад с самим собою, во всем мучительная нерешительность — безволье.
— Эта сказка — соблазняет! В твои годы я тоже подумал — не лебедь ли я? И — вот… Должен был
идти в академию —
пошел в университет. Отец — священник — отказался от меня. Изучал — в Париже — историю несчастий
человечества — историю прогресса. Писал, да.
О, как все это…
Жизнь остановилась, охваченная со всех сторон безнадежнейшим эмпиризмом; источники воочию иссякали под игом расточительности и хищничества; стихии бесконтрольно господствовали над трудом и жизнью человека, а Митрофан ничего не замечал, ни перед чем не останавливался и упорно отстаивал убеждение, что табель
о рангах даст все: и
славу, и богатство, и решительный голос в деле устройства судеб
человечества.
Народы, грядя на совершение судеб
человечества, не знали аккорда, связывавшего их звуки в единую симфонию; Августин на развалинах древнего мира возвестил высокую мысль
о веси господней, к построению которой
идет человечество, и указал вдали торжественную субботу успокоения.
Ученый [Считаю необходимым еще раз сказать, что дело
идет единственно и исключительно
о цеховых ученых и что все сказанное только справедливо в антитетическом смысле; истинный ученый всегда будет просто человек, и
человечество всегда с уважением поклонится ему.] до такой степени разобщился с современностью, до такой степени завял, вымер с трех сторон, что надобно почти нечеловеческие усилия, чтоб ему войти живым звеном в живую цепь.
Получив понятие об общем, то есть
о постоянных законах, по которым
идет история народов, расширив свое миросозерцание до понимания общих нужд и потребностей
человечества, образованный человек чувствует непременное желание перенести свои теоретические взгляды и убеждения в сферу практической деятельности.
Доблестные юноши мало имеют
человечества в груди и смотрят на все как-то официально, при всей видимой вражде своей ко всякой формалистике: они воображают, что человек
идет в сторону и делает подлости именно потому, что уж это такое его назначение, так сказать — должность, чтобы делать подлости; а не хотят подумать
о том, что, может быть, этому человеку и очень бы хотелось пройти прямо и не сделать подлости и он очень бы рад был, если б кто провел его прямой дорогой, — да не оказалось к тому близкой возможности.
Не
о духе только, но и
о плоти, и притом
о социальной, точнее всечеловеческой плоти,
идет здесь речь, об ее спасении и просветлении, а далее и об узрении
человечества, как того живого существа, Адама-Кадмона, Grand etre,
о котором в единогласном прозорливстве говорят еврейские каббалисты,
О. Конт, Вл. Соловьев.
В нем действительно не дается еще ответа на религиозную проблему общественности, в которой речь
идет столько же
о равенстве, сколько и об иерархическом различии
человечества, или, иначе выражая ту же мысль, не только
о духовном, но и
о душевном человеке, в состав которого входит и его мистическая органичность.
Дело
идет о типе:
человечество — просто материал для опыта, колоссальный излишек неудавшегося, — поле обломков».
Красота молодой княжны, ее жажда самостоятельности, желание трудиться, быть полезной, не могли не произвести впечатления на юного идеалиста. С особенным увлечением беседовал он с нею долгие вечера. Он говорил
о поэзии жизни,
о любви к ближним, об удовольствии сознания принесения пользы,
о сладости даже погибели для пользы
человечества,
о мерзости проявления в человеческих поступках признаков корысти,
о суете богатства,
о славе, об идеалах.
— Да жизнь, дружище, твоя собственная, как неверно привыкли говорить люди, жизнь… Она дана тебе божественной волею и ею только может быть отнята, это вообще, если речь
идет о жизни человека, но, кроме того, каждый из нас гражданин и, наконец, воин, мундир которого ты носишь… а следовательно, наша жизнь принадлежит
человечеству, народу, государству, но далеко не лично нам.
Культурное
человечество уже высоко поднялось над этими творениями доктора Моро — но еще выше, еще выше должно стремиться оно! Пусть ваша любовь будет так же чиста, как и ваши речи
о ней, — перестаньте травить человека и немилосердно травите зверя. Путь впереди намечен людьми-героями. По их следам, орошенным их мученической кровью, их слезами, их потом, должны
идти люди — и тогда не страшен будет зверь.