Неточные совпадения
Ездили на рослых лошадях необыкновенно большие всадники в
шлемах и латах; однообразно круглые лица их казались каменными;
тела, от головы до ног, напоминали
о самоварах, а ноги были лишние для всадников.
— Провести вечер с удовольствием! Да знаете что: пойдемте в баню, славно проведем! Я всякий раз, как соскучусь,
иду туда — и любо;
пойдешь часов в шесть, а выйдешь в двенадцать, и погреешься, и
тело почешешь, а иногда и знакомство приятное сведешь: придет духовное лицо, либо купец, либо офицер; заведут речь
о торговле, что ли, или
о преставлении света… и не вышел бы! а всего по шести гривен с человека! Не знают, где вечер провести!
Артист поднял смычок и — все мгновенно смолкло. Заколебавшаяся толпа слилась опять в одно неподвижное
тело. Потекли другие звуки, величавые, торжественные; от этих звуков спина слушателя выпрямлялась, голова поднималась, нос вздергивался выше: они пробуждали в сердце гордость, рождали мечты
о славе. Оркестр начал глухо вторить, как будто отдаленный гул толпы, как народная молва…
Я познакомился с ним однажды утром,
идя на ярмарку; он стаскивал у ворот дома с пролетки извозчика бесчувственно пьяную девицу; схватив ее за ноги в сбившихся чулках, обнажив до пояса, он бесстыдно дергал ее, ухая и смеясь, плевал на
тело ей, а она, съезжая толчками с пролетки, измятая, слепая, с открытым ртом, закинув за голову мягкие и словно вывихнутые руки, стукалась спиною, затылком и синим лицом
о сиденье пролетки,
о подножку, наконец упала на мостовую, ударившись головою
о камни.
Она звала его к себе памятью
о теле её, он
пошёл к ней утром, зная, что муж её на базаре, дорогой подбирал в памяти ласковые, нежные слова, вспоминал их много, но увидал её и не сказал ни одного, чувствуя, что ей это не нужно, а ему не сказать их без насилия над собою.
Она тарахтела и взвизгивала при малейшем движении; ей угрюмо вторило ведро, привязанное к ее задку, и по одним этим звукам да по жалким кожаным тряпочкам, болтавшимся на ее облезлом
теле, можно было судить
о ее ветхости и готовности
идти в слом.
И вот, в час веселья, разгула, гордых воспоминаний
о битвах и победах, в шуме музыки и народных игр пред палаткой царя, где прыгали бесчисленные пестрые шуты, боролись силачи, изгибались канатные плясуны, заставляя думать, что в их
телах нет костей, состязаясь в ловкости убивать, фехтовали воины и
шло представление со слонами, которых окрасили в красный и зеленый цвета, сделав этим одних — ужасными и смешными — других, — в этот час радости людей Тимура, пьяных от страха пред ним, от гордости
славой его, от усталости побед, и вина, и кумыса, — в этот безумный час, вдруг, сквозь шум, как молния сквозь тучу, до ушей победителя Баязета-султана [Баязет-султан — Боязид 1, по прозвищу Йылдырым — «Молния» (1347–1402).
Когда речь
шла о котлете — его лицо сжималось и голова пригибалась, как бы уклоняясь от прикосновения постороннего
тела; когда дело доходило до приклейки бубнового туза, спина его вздрагивала; когда же он приступил к рассказу
о встряске, то простирал руки и встряхивал ими воображаемый предмет.
Люди толкались, забегая один вперёд другого, размахивали руками, кидали в воздух шапки, впереди всех, наклонив голову, точно бык,
шёл Мельников с тяжёлою палкой в руках и национальным флагом на ней. Он смотрел в землю, ноги поднимал высоко и, должно быть, с большой силою топал
о землю, — при каждом ударе
тело его вздрагивало и голова качалась. Его рёв густо выделялся из нестройного хаоса жидких, смятённых криков обилием охающих звуков.
Я без умолку болтал
о любви к отечеству — и в годину опасности жертвовал на алтарь отечества чужие
тела; я требовал, чтоб отечественный культ был объявлен обязательным, но лично навстречу врагу не
шел, а нанимал за себя пропойца.
Рассказывал он также
о своих встречах под водой с мертвыми матросами, брошенными за борт с корабля. Вопреки тяжести, привязанной к их ногам, они, вследствие разложения
тела, попадают неизбежно в полосу воды такой плотности, что не
идут уже больше ко дну, но и не подымаются вверх, а, стоя, странствуют в воде, влекомые тихим течением, с ядром, висящим на ногах.
Остановилась, покачнулась —
идёт.
Идёт, точно по ножам, разрезающим пальцы ног её, но
идёт одна, боится и смеётся, как малое дитя, и народ вокруг её тоже радостен и ласков, подобно ребёнку. Волнуется, трепещет
тело её, а руки она простёрла вперёд, опираясь ими
о воздух, насыщенный силою народа, и отовсюду поддерживают её сотни светлых лучей.
Сняв верхнее платье, он почувствовал холод и вдруг задрожал крупной дрожью лихорадочного озноба, от которого затряслись его ноги, живот и плечи, а челюсти громко застукали одна
о другую. Чтобы согреться, он
послал Гришутку в буфет за коньяком. Коньяк несколько успокоил и согрел атлета, но после него, так же, как и утром, по всему
телу разлилась тихая, сонная усталость.
Владимир (подходит к
телу и, взглянув, быстро отворачивается). Для такой души, для такой смерти слезы ничего не значат… у меня их нет! нет! Но я отомщу, жестоко, ужасно отомщу.
Пойду, принесу отцу моему весть
о ее кончине и заставлю, принужу его плакать, и когда он будет плакать… буду смеяться! (Убегает.)
Источник заговора — византийская полулегенда, полузаклинание, где говорится
о святом Сисинии, гоняющемся за демонической Гилло, у которой двенадцать имен: «волосы у ней до пят, глаза как огонь, из пасти и от всего
тела исходило пламя; она
шла, сильно блеща, безобразная видом».
громко, во всю мочь голоса поет Меркулов и с удовольствием думает
о том, как сладко ему будет сейчас вытянуться усталым
телом на высоко взбитой охапке соломы. По обеим сторонам дороги
идут вспаханные поля, и по ним ходят, степенно переваливаясь с боку на бок, черно-сизые, блестящие грачи. Лягушки в болотцах и лужах кричат дружным, звенящим, оглушительным хором. Тонко пахнет цветущая верба.
— Отцы и братие, мы видели
славу ангела господствующей церкви и все божественное
о ней смотрение в добротолюбии ее иерарха и сами к оной освященным елеем примазались и
тела и крови Спаса сегодня за обеднею приобщались.
В первое время своей жизни, в детстве, человек живет больше для
тела: есть, пить, играть, веселиться. Это первая ступень. Что больше подрастает человек, то всё больше и больше начинает заботиться
о суждении людей, среди которых живет, и ради этого суждения забывает
о требованиях
тела: об еде, питье, играх, увеселениях. Это вторая ступень. Третья ступень, и последняя, это та, когда человек подчиняется больше всего требованиям души и для души пренебрегает и телесными удовольствиями и
славой людской.
По-видимому, в первую очередь дело
идет здесь
о каком-то грехе в области пола, — это явствует из того, что после вкушения плода жена стала чувствовать в себе самку, а потому стыдиться своего
тела.
А тут, как нарочно, разные слухи
пошли по ярманке: то говорят, что какого-то купчика в канаве нашли, то затолкуют
о мертвом
теле, что на Волге выплыло, потом новые толки: там ограбили, тут совсем уходили человека…
Ворошилов с удивлением глядел на этого «верного раба» и тихо ему заметил, что так не
идет говорить
о покойнике, да еще над его
телом.
Он сладко дремлет, ни
о чем не думает и всем
телом чувствует, что ему не
идти на службу ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.
Когда на мою долю выпадает обязанность ходить под руку с дамой или девицей, то почему-то всегда я чувствую себя крючком, на который повесили большую шубу; Наденька же, или Варенька, натура, между нами говоря, страстная (дед ее был армянин), обладает способностью нависать на вашу руку всею тяжестью своего
тела и, как пиявка, прижиматься к боку. И так мы
идем… Проходя мимо Карелиных, я вижу большую собаку, которая напоминает мне
о собачьем налоге. Я с тоской вспоминаю
о начатом труде и вздыхаю.
— Хаос в семье, все друг другу не нравятся, ей неприятно слышать, что говорят ее братья
о гиппических конкурсах и дуэлях, а тем неприятно, что она потрошит мертвое
тело, да и матери неприятно слышать, чем она занята, вот и
идет весь дом — кто в лес, кто по дрова… Но зато брат Лука ее очень ласкает и даже
посылает ей цветы в вонючку.
Юноша еще читал стихи.
Шла речь
о каких-то неслыханных «дерзаниях»,
о голых женских
телах,
о громовых беседах с «братом-солнцем...
Все это мешалось, и головы
шли кругом, но мертвое
тело умеет отвлечь все внимание и заставить прежде всего заботиться
о себе.
Старшая его дочь, Екатерина,
о которой мы уже имели случай упоминать, была не из таковских, чтобы нападки отца оставлять без надлежащего отпора. Она была в полном смысле «его дочь». Похожая на Малюту и саженным ростом, за который он получил свое насмешливое прозвище, и лицом, и характером, она носила во внутреннем существе своем те же качества бессердечного, злобного эгоиста, злодея и палача, как бы насмешкой судьбы облеченные в женское
тело. Екатерине
шел двадцать третий год.