Неточные совпадения
Идите вы к чиновнику,
К вельможному боярину,
Идите вы к царю,
А
женщин вы не трогайте, —
Вот Бог! ни
с чем проходите
До гробовой доски!
Там, где дело
идет о десятках тысяч, он не считает, — говорила она
с тою радостно-хитрою улыбкой,
с которою часто говорят
женщины о тайных, ими одними открытых свойствах любимого человека.
Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы: мы
шли туда. Множество
женщин бежало
с плачем в ту же сторону; по временам опоздавший казак выскакивал на улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас. Суматоха была страшная.
Кстати: Вернер намедни сравнил
женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем «Освобожденном Иерусалиме». «Только приступи, — говорил он, — на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение… Надо только не смотреть, а
идти прямо, — мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на первых шагах сердце дрогнет и обернешься назад!»
— Жена — хлопотать! — продолжал Чичиков. — Ну, что ж может какая-нибудь неопытная молодая
женщина? Спасибо, что случились добрые люди, которые посоветовали
пойти на мировую. Отделался он двумя тысячами да угостительным обедом. И на обеде, когда все уже развеселились, и он также, вот и говорят они ему: «Не стыдно ли тебе так поступить
с нами? Ты все бы хотел нас видеть прибранными, да выбритыми, да во фраках. Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».
— Мило, Анна Григорьевна, до невероятности; шьется в два рубчика: широкие проймы и сверху… Но вот, вот, когда вы изумитесь, вот уж когда скажете, что… Ну, изумляйтесь: вообразите, лифчики
пошли еще длиннее, впереди мыском, и передняя косточка совсем выходит из границ; юбка вся собирается вокруг, как, бывало, в старину фижмы, [Фижмы — юбка
с каркасом.] даже сзади немножко подкладывают ваты, чтобы была совершенная бель-фам. [Бель-фам (от фр. belle femme) — пышная
женщина.]
Вот дворовая
женщина с мочалкой
идет мыть тарелки, вот слышно, как шумят посудой в буфете, раздвигают стол и ставят стулья, вот и Мими
с Любочкой и Катенькой (Катенька — двенадцатилетняя дочь Мими)
идут из саду; но не видать Фоки — дворецкого Фоки, который всегда приходит и объявляет, что кушать готово.
Лежал я тогда… ну, да уж что! лежал пьяненькой-с, и слышу, говорит моя Соня (безответная она, и голосок у ней такой кроткий… белокуренькая, личико всегда бледненькое, худенькое), говорит: «Что ж, Катерина Ивановна, неужели же мне на такое дело
пойти?» А уж Дарья Францовна,
женщина злонамеренная и полиции многократно известная, раза три через хозяйку наведывалась.
Крылатые обезьяны, птицы
с головами зверей, черти в форме жуков, рыб и птиц; около полуразрушенного шалаша испуганно скорчился святой Антоний, на него
идут свинья, одетая
женщиной обезьяна в смешном колпаке; всюду ползают различные гады; под столом, неведомо зачем стоящим в пустыне, спряталась голая
женщина; летают ведьмы; скелет какого-то животного играет на арфе; в воздухе летит или взвешен колокол;
идет царь
с головой кабана и рогами козла.
За железной решеткой, в маленьком, пыльном садике, маршировала группа детей — мальчики и девочки —
с лопатками и
с палками на плечах, впереди их шагал, играя на губной гармонике, музыкант лег десяти, сбоку
шла женщина в очках, в полосатой юбке.
Самгин окончательно почувствовал себя участником важнейшего исторического события, — именно участником, а не свидетелем, — после сцены, внезапно разыгравшейся у входа в Дворянскую улицу. Откуда-то сбоку в основную массу толпы влилась небольшая группа, человек сто молодежи, впереди
шел остролицый человек со светлой бородкой и скромно одетая
женщина, похожая на учительницу; человек
с бородкой вдруг как-то непонятно разогнулся, вырос и взмахнул красным флагом на коротенькой палке.
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку
женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив
идти на бульвары. Но, не сходя
с места, глядя в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
Спешат темнолицые рабочие, безоружные солдаты, какие-то растрепанные
женщины, — люди, одетые почище,
идут не так быстро, нередко проходят маленькие отряды солдат
с ружьями, но без офицеров, тяжело двигаются грузовые автомобили, наполненные солдатами и рабочими.
Клим получил наконец аттестат зрелости и собирался ехать в Петербург, когда на его пути снова встала Маргарита. Туманным вечером он
шел к Томилину прощаться, и вдруг
с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель
женщина, — он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча не удивила его, он понял, что должен был встретить швейку, он ждал этой случайной встречи, но радость свою он, конечно, скрыл.
Приятно было
идти под руку
с женщиной, на которую все мужчины смотрели
с восхищением, а
женщины — враждебно.
Густо двигались люди
с флагами, иконами, портретами царя и царицы в багетных рамках; изредка проплывала яркая фигурка
женщины, одна из них
шла, подняв нераскрытый красный зонтик, на конце его болтался белый платок.
За нею, наклоня голову, сгорбясь,
шел Поярков, рядом
с ним, размахивая шляпой, пел и дирижировал Алексей Гогин; под руку
с каким-то задумчивым блондином прошел Петр Усов, оба они в полушубках овчинных; мелькнуло красное, всегда веселое лицо эсдека Рожкова рядом
с бородатым лицом Кутузова; эти — не пели, а, очевидно, спорили, судя по тому, как размахивал руками Рожков; следом за Кутузовым
шла Любаша Сомова
с Гогиной;
шли еще какие-то безымянные, но знакомые Самгину мужчины,
женщины.
Четыре
женщины заключали шествие: толстая,
с дряблым лицом монахини; молоденькая и стройная, на тонких ногах, и еще две
шли, взяв друг друга под руку, одна — прихрамывала, качалась; за ее спиной сонно переставлял тяжелые ноги курносый солдат, и синий клинок сабли почти касался ее уха.
Среда, в которой он вращался, адвокаты
с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги средней школы, замученные и раздраженные своей практикой, сытые, но угнетаемые скукой жизни эстеты типа Шемякина,
женщины, которые читали историю Французской революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику
с кокетством, молодые литераторы, еще не облаянные и не укушенные критикой, собакой
славы, но уже
с признаками бешенства в их отношении к вопросу о социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные к той или иной партии, но, видимо, не уверенные, что программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.
Клим Самгин, прождав нежеланную гостью до полуночи,
с треском закрыл дверь и лег спать, озлобленно думая, что Лютов, может быть, не
пошел к невесте, а приятно проводит время в лесу
с этой не умеющей улыбаться
женщиной.
По тротуару величественно плыл большой коричневый ком сгущенной скуки, — пышно одетая
женщина вела за руку мальчика в матроске, в фуражке
с лентами; за нею
шел клетчатый человек, похожий на клоуна, и шумно сморкался в платок, дергая себя за нос.
Ночные
женщины кошмарно навязчивы, фантастичны, каждая из них обещает наградить прогрессивным параличом, а одна — высокая, тощая, в невероятной шляпе, из-под которой торчал большой, мертвенно серый нос, — долго
шла рядом
с Климом, нашептывая...
Люди
шли не торопясь, угрюмо оглядываясь назад, но некоторые бежали, толкая попутчиков, и у всех был такой растерянный вид, точно никто из них не знал, зачем и куда
идет он, Самгин тоже не знал этого. Впереди его шагала, пошатываясь,
женщина, без шляпки,
с растрепанными волосами, она прижимала к щеке платок, смоченный кровью; когда Самгин обогнал ее, она спросила...
Штольц не отвечал ему. Он соображал: «Брат переехал, хозяйство
пошло плохо — и точно оно так: все смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка за
женщина? Обломов хвалит ее! она смотрит за ним; он говорит о ней
с жаром…»
У этой
женщины впереди всего
шло уменье жить, управлять собой, держать в равновесии мысль
с намерением, намерение
с исполнением. Нельзя было застать ее неприготовленную, врасплох, как бдительного врага, которого, когда ни подкараульте, всегда встретите устремленный на вас, ожидающий взгляд.
Штольц, однако ж, говорил
с ней охотнее и чаще, нежели
с другими
женщинами, потому что она, хотя бессознательно, но
шла простым природным путем жизни и по счастливой натуре, по здравому, не перехитренному воспитанию не уклонялась от естественного проявления мысли, чувства, воли, даже до малейшего, едва заметного движения глаз, губ, руки.
Лишь только он вошел в длинную аллею, он видел, как
с одной скамьи встала и
пошла к нему навстречу
женщина под вуалью.
Между тем в доме у Татьяны Марковны все
шло своим порядком. Отужинали и сидели в зале, позевывая. Ватутин рассыпался в вежливостях со всеми, даже
с Полиной Карповной, и
с матерью Викентьева, шаркая ножкой, любезничая и глядя так на каждую
женщину, как будто готов был всем ей пожертвовать. Он говорил, что дамам надо стараться делать «приятности».
Играя
с тетками, я служил, говорю, твоему делу, то есть пробуждению страсти в твоей мраморной кузине,
с тою только разницею, что без тебя это дело
пошло было впрок. Итальянец, граф Милари, должно быть, служит по этой же части, то есть развивает страсти в
женщинах, и едва ли не успешнее тебя. Он повадился ездить в те же дни и часы, когда мы играли в карты, а Николай Васильевич не нарадовался, глядя на свое семейное счастье.
Он не забирался при ней на диван прилечь, вставал, когда она подходила к нему,
шел за ней послушно в деревню и поле, когда она
шла гулять, терпеливо слушал ее объяснения по хозяйству. Во все, даже мелкие отношения его к бабушке, проникло то удивление, какое вызывает невольно
женщина с сильной нравственной властью.
«Еще опыт, — думал он, — один разговор, и я буду ее мужем, или… Диоген искал
с фонарем „человека“ — я ищу
женщины: вот ключ к моим поискам! А если не найду в ней, и боюсь, что не найду, я, разумеется, не затушу фонаря,
пойду дальше… Но Боже мой! где кончится это мое странствие?»
— Бабушка! —
с радостью воскликнул Райский. — Боже мой! она зовет меня: еду, еду! Ведь там тишина, здоровый воздух, здоровая пища, ласки доброй, нежной, умной
женщины; и еще две сестры, два новых, неизвестных мне и в то же время близких лица… «барышни в провинции! Немного страшно: может быть, уроды!» — успел он подумать, поморщась… — Однако еду: это судьба
посылает меня… А если там скука?
Он
шел тихий, задумчивый,
с блуждающим взглядом, погруженный глубоко в себя. В нем постепенно гасли боли корыстной любви и печали. Не стало страсти, не стало как будто самой Софьи, этой суетной и холодной
женщины; исчезла пестрая мишура украшений; исчезли портреты предков, тетки, не было и ненавистного Милари.
Ему припомнились все жестокие исторические женские личности, жрицы кровавых культов,
женщины революции, купавшиеся в крови, и все жестокое, что совершено женскими руками,
с Юдифи до леди Макбет включительно. Он
пошел и опять обернулся. Она смотрит неподвижно. Он остановился.
И если, «паче чаяния», в ней откроется ему внезапный золотоносный прииск,
с богатыми залогами, — в
женщинах не редки такие неожиданности, — тогда, конечно, он поставит здесь свой домашний жертвенник и посвятит себя развитию милого существа: она и искусство будут его кумирами. Тогда и эти эпизоды, эскизы, сцены — все
пойдет в дело. Ему не над чем будет разбрасываться, жизнь его сосредоточится и определится.
По одной дороге
с нами
шли три черные
женщины.
Там то же почти, что и в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы
с густыми, прекрасными деревьями: так что
идешь по аллеям. У ворот домов стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем. В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно
женщины. У некоторых были дети за спиной или за пазухой.
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не к лицу. Однако ж пора было вернуться к деревне. Мы
шли с час все прямо, и хотя
шли в тени леса, все в белом
с ног до головы и легком платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и
женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
Вновь прибывший пастор, англичанин же, объявил, что судно пришло из Гонконга, употребив ровно месяц на этот переход, что
идет оно в Сан-Франциско
с пятьюстами китайцев, мужчин и
женщин.
Было раннее ненастное сентябрьское утро.
Шел то снег, то дождь
с порывами холодного ветра. Все арестанты партии, 400 человек мужчин и около 50
женщин, уже были на дворе этапа и частью толпились около конвойного-старшòго, раздававшего старостам кормовые деньги на двое суток, частью закупали съестное у впущенных на двор этапа торговок. Слышался гул голосов арестантов, считавших деньги, покупавших провизию, и визгливый говор торговок.
С женщинами шли на своих ногах дети, мальчики и девочки.
С края
шла раскрасневшаяся коротконогая черноглазая безобразная
женщина, подтыкавши халат за пояс, — это была Хорошавка.
Он
шел рядом
с женщинами и что-то горячо говорил.
Та, погубленная мной
женщина,
пойдет на каторгу, а я буду здесь принимать поздравления и делать визиты
с молодой женой.
— Как пройдете церковь, от двухъярусного дома направо второй. Да вот вам батожок, — сказал он, отдавая Нехлюдову длинную, выше роста палку,
с которой он
шел, и, шлепая своими огромными сапогами, скрылся в темноте вместе
с женщинами.
Нехлюдов отошел и
пошел искать начальника, чтоб просить его о рожающей
женщине и о Тарасе, но долго не мог найти его и добиться ответа от конвойных. Они были в большой суете: одни вели куда-то какого-то арестанта, другие бегали закупать себе провизию и размещали свои вещи по вагонам, третьи прислуживали даме, ехавшей
с конвойным офицером, и неохотно отвечали на вопросы Нехлюдова.
— Только помните одно: девицы не
идут в счет, от них мало толку. Нужно настоящую
женщину… Понимаете? Нужно
женщину, которая сумела бы завладеть Приваловым вполне. Для такой роли девицы не пригодны
с своим целомудрием, хотя бывают и между ними очень умные субъекты.
Если бы дело
шло о сравнениях, я сравнил бы влияние
женщины с той скрытой теплотой, которая, по учению физики, спаивает малейшие атомы материи и двигает мирами…
У него в городе громадная практика, некогда вздохнуть, и уже есть имение и два дома в городе, и он облюбовывает себе еще третий, повыгоднее, и когда ему в Обществе взаимного кредита говорят про какой-нибудь дом, назначенный к торгам, то он без церемонии
идет в этот дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимания на неодетых
женщин и детей, которые глядят на него
с изумлением и страхом, тычет во все двери палкой и говорит...
„Меня, меня вместе
с ним в каторгу
пошлите, я его до того довела, я больше всех виновата!“ — восклицала эта
женщина сама, уже в искреннем раскаянии, в минуту его ареста.