Неточные совпадения
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и
пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку
по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными
крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
В окно смотрело серебряное солнце, небо — такое же холодно голубое, каким оно было ночью, да и все вокруг так же успокоительно грустно, как вчера, только светлее раскрашено. Вдали на пригорке, пышно окутанном серебряной парчой, курились розоватым дымом трубы домов,
по снегу на
крышах ползли тени дыма, сверкали в небе кресты и главы церквей,
по белому полю тянулся обоз, темные маленькие лошади качали головами,
шли толстые мужики в тулупах, — все было игрушечно мелкое и приятное глазам.
За ним
пошли шестеро, Самгин — седьмой. Он видел, что всюду
по реке бежали в сторону города одинокие фигурки и они удивительно ничтожны на широком полотнище реки, против тяжелых дворцов, на
крыши которых опиралось тоже тяжелое, серокаменное небо.
Погода переменилась.
Шел клочьями спорый снег и уже засыпал дорогу, и
крышу, и деревья сада, и подъезд, и верх пролетки, и спину лошади. У англичанина был свой экипаж, и Нехлюдов велел кучеру англичанина ехать в острог, сел один в свою пролетку и с тяжелым чувством исполнения неприятного долга поехал за ним в мягкой, трудно катившейся
по снегу пролетке.
Внутри фанзы,
по обе стороны двери, находятся низенькие печки, сложенные из камня с вмазанными в них железными котлами. Дымовые ходы от этих печей
идут вдоль стен под канами и согревают их. Каны сложены из плитнякового камня и служат для спанья. Они шириной около 2 м и покрыты соломенными циновками. Ходы выведены наружу в длинную трубу, тоже сложенную из камня, которая стоит немного в стороне от фанзы и не превышает конька
крыши. Спят китайцы всегда голыми, головой внутрь фанзы и ногами к стене.
Движется «кобылка» сквозь шпалеры народа, усыпавшего даже
крыши домов и заборы… За ссыльнокаторжными, в одних кандалах,
шли скованные
по нескольку железным прутом ссыльные в Сибирь, за ними беспаспортные бродяги, этапные, арестованные за «бесписьменность», отсылаемые на родину. За ними вереница заваленных узлами и мешками колымаг, на которых расположились больные и женщины с детьми, возбуждавшими особое сочувствие.
В два «небанных дня» работы было еще больше
по разному домашнему хозяйству, и вдобавок хозяин
посылал на уборку двора своего дома, вывозку мусора, чистку снега с
крыши.
Я придумал: подстерег, когда кабатчица спустилась в погреб, закрыл над нею творило, запер его, сплясал на нем танец мести и, забросив ключ на
крышу, стремглав прибежал в кухню, где стряпала бабушка. Она не сразу поняла мой восторг, а поняв, нашлепала меня, где подобает, вытащила на двор и
послала на
крышу за ключом. Удивленный ее отношением, я молча достал ключ и, убежав в угол двора, смотрел оттуда, как она освобождала пленную кабатчицу и как обе они, дружелюбно посмеиваясь,
идут по двору.
—
Иду как-то великим постом, ночью, мимо Рудольфова дома; ночь лунная, молосная, вдруг вижу: верхом на
крыше, около трубы, сидит черный, нагнул рогатую-то голову над трубой и нюхает, фыркает, большой, лохматый. Нюхает да хвостом
по крыше и возит, шаркает. Я перекрестила его: «Да воскреснет бог и расточатся врази его», — говорю. Тут он взвизгнул тихонько и соскользнул кувырком с крыши-то во двор, — расточился! Должно, скоромное варили Рудольфы в этот день, он и нюхал, радуясь…
Утром было холодно и в постели, и в комнате, и на дворе. Когда я вышел наружу,
шел холодный дождь и сильный ветер гнул деревья, море ревело, а дождевые капли при особенно жестоких порывах ветра били в лицо и стучали
по крышам, как мелкая дробь. «Владивосток» и «Байкал», в самом деле, не совладали со штормом, вернулись и теперь стояли на рейде, и их покрывала мгла. Я прогулялся
по улицам,
по берегу около пристани; трава была мокрая, с деревьев текло.
С 7
по 18 декабря дни были особенно штормовые. Как раз в это время мы дошли до речки Холоми и тут нашли орочокский летник, построенный из древесного корья на галечниковой отмели. Летник был старый, покинутый много лет назад. Кора на
крыше его покоробилась и сквозила. Мы так обрадовались этим первым признакам человеческого жилья, как будто это была самая роскошная гостиница. Тут были люди! Правда, давно, но все же они сюда заходили. Быть может, и опять
пойдут навстречу.
Это звонили на моленье, и звонили в последний раз; Вихрову при этой мысли сделалось как-то невольно стыдно; он вышел и увидел, что со всех сторон села
идут мужики в черных кафтанах и черных поярковых шляпах, а женщины тоже в каких-то черных кафтанчиках с сборками назади и все почти повязанные черными платками с белыми каймами; моленная оказалась вроде деревянных церквей, какие прежде строились в селах, и только колокольни не было, а вместо ее стояла на
крыше на четырех столбах вышка с одним колоколом, в который и звонили теперь;
крыша была деревянная, но дерево на ней было вырезано в виде черепицы;
по карнизу тоже
шла деревянная резьба; окна были с железными решетками.
После полудня, разбитая, озябшая, мать приехала в большое село Никольское, прошла на станцию, спросила себе чаю и села у окна, поставив под лавку свой тяжелый чемодан. Из окна было видно небольшую площадь, покрытую затоптанным ковром желтой травы, волостное правление — темно-серый дом с провисшей
крышей. На крыльце волости сидел лысый длиннобородый мужик в одной рубахе и курил трубку.
По траве
шла свинья. Недовольно встряхивая ушами, она тыкалась рылом в землю и покачивала головой.
Извилистая стежка, протоптанная пешеходами, пересекала большое свекловичное поле. Вдали виднелись белые домики и красные черепичные
крыши города. Офицеры
пошли рядом, сторонясь друг от друга и ступая
по мясистой, густой, хрустевшей под ногами зелени. Некоторое время оба молчали. Наконец Николаев, переведя широко и громко, с видимым трудом, дыхание, заговорил первый...
Ромашов долго кружил в этот вечер
по городу, держась все время теневых сторон, но почти не сознавая,
по каким улицам он
идет. Раз он остановился против дома Николаевых, который ярко белел в лунном свете, холодно, глянцевито и странно сияя своей зеленой металлической
крышей. Улица была мертвенно тиха, безлюдна и казалась незнакомой. Прямые четкие тени от домов и заборов резко делили мостовую пополам — одна половина была совсем черная, а другая масляно блестела гладким, круглым булыжником.
— Да уж не туда ли пошли-с? — указал кто-то на дверь в светелку. В самом деле, всегда затворенная дверца в светелку была теперь отперта и стояла настежь. Подыматься приходилось чуть не под
крышу по деревянной, длинной, очень узенькой и ужасно крутой лестнице. Там была тоже какая-то комнатка.
Я воротился на двор, к Ардальону, — он хотел
идти со мною ловить раков, а мне хотелось рассказать ему об этой женщине. Но его и Робенка уже не было на
крыше; пока я искал их
по запутанному двору, на улице начался шум скандала, обычный для нее.
Матвей ждал Дыму, но Дыма с ирландцем долго не
шел. Матвей сел у окна, глядя, как
по улице снует народ, ползут огромные, как дома, фургоны, летят поезда. На небе, поднявшись над
крышами, показалась звезда. Роза, девушка, дочь Борка, покрыла стол в соседней комнате белою скатертью и поставила на нем свечи в чистых подсвечниках и два хлеба прикрыла белыми полотенцами.
Налево, как будто кто чиркнул
по небу спичкой, мелькнула бледная, фосфорическая полоска и потухла. Послышалось, как где-то очень далеко кто-то прошелся
по железной
крыше. Вероятно,
по крыше шли босиком, потому что железо проворчало глухо.
А за кладбищем дымились кирпичные заводы. Густой, черный дым большими клубами
шел из-под длинных камышовых
крыш, приплюснутых к земле, и лениво поднимался вверх. Небо над заводами и кладбищем было смугло, и большие тени от клубов дыма ползли
по полю и через дорогу. В дыму около
крыш двигались люди и лошади, покрытые красной пылью…
Люди вспыхивали около нее, как паруса на рассвете, когда их коснется первый луч солнца, и это верно: для многих Нунча была первым лучом дня любви, многие благодарно молчали о ней, видя, как она
идет по улице рядом со своею тележкой, стройная, точно мачта, и голос ее взлетает на
крыши домов.
Шел дождь,
по стеклам лились потоки воды, было слышно, как она течет с
крыши на землю и всхлипывает.
Мы
шли сначала
по берегу Чусовой, миновали часовню, чей-то высокий деревянный дом с зеленой железной
крышей и завернули за угол.
Справа
по обрыву стоял лес, слева блестело утреннее красивое море, а ветер дул на счастье в затылок. Я был рад, что
иду берегом. На гравии бежали, шумя, полосы зеленой воды, отливаясь затем назад шепчущей о тишине пеной. Обогнув мыс, мы увидели вдали, на изгибе лиловых холмов берега, синюю
крышу с узким дымком флага, и только тут я вспомнил, что Эстамп ждет известий. То же самое, должно быть, думал Дюрок, так как сказал...
— Я не угадала, я слышала, — сказала эта скуластая барышня (уже я был готов взреветь от тоски, что она скажет: «Это — я, к вашим услугам»), двигая перед собой руками, как будто ловила паутину, — так вот, что я вам скажу: ее здесь действительно нет, а она теперь в бордингаузе, у своей сестры.
Идите, — девица махнула рукой, — туда
по берегу. Всего вам одну милю пройти. Вы увидите синюю
крышу и флаг на мачте. Варрен только что убежал и уж наверно готовит пакость, поэтому торопитесь.
Две звезды большие сторожами в небесах
идут. Над горой в синем небе чётко видно зубчатую стену леса, а на горе весь лес изрублен, изрезан, земля изранена чёрными ямами. Внизу — завод жадно оскалил красные зубы: гудит, дымит, по-над
крышами его мечется огонь, рвётся кверху, не может оторваться, растекается дымом. Пахнет гарью, душно мне.
После обеда батенька с маменькой лягут в спальне опочивать, а дети
идут в сад, на улицу, лазят
по деревьям, плетням,
крышам изб и тому подобное.
Они свернули в сторону и
шли всё
по скошенному полю, то прямо, то забирая направо, пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад, потом красные
крыши амбаров; заблестела река, и открылся вид на широкий плес с мельницей и белою купальней. Это было Софьино, где жил Алехин.
— А на дворе дождь… Так и хлыщет, пылит, ручьи
пошли. Мы эту погоду клянем в поле, а им самое подходящее дело. Темно. Дождь
по крыше гремит, часовой в будку убрался да, видно, задремал. Окна без решеток. Выкинули они во двор свои узелки, посмотрели: никто не увидал. Полезли и сами…
Шли всю ночь. На заре вышли к реке, куда им было сказано, смотрят, а там — никого!
Лошадь, не сбиваясь,
пошла по занесенной дороге, и не проехали они
по ней сорока саженей, как зачернелась прямая полоса плетня риги под толсто засыпанной снегом
крышей, с которой не переставая сыпался снег.
Когда они
шли по селу, дряхлые старики, старухи выходили из изб и земно кланялись, дети с криком и плачем прятались за вороты, молодые бабы с ужасом выглядывали в окна; одна собака какая-то, смелая и даже рассерженная процессией, выбежала с лаем на дорогу, но Тит и староста бросились на нее с таким остервенением, что она, поджавши хвост, пустилась во весь опор и успокоилась, только забившись под
крышу последнего овина.
Дома в Москве уже все было по-зимнему, топили печи, и
по утрам, когда дети собирались в гимназию и пили чай, было темно, и няня ненадолго зажигала огонь. Уже начались морозы. Когда
идет первый снег, в первый день езды на санях, приятно видеть белую землю, белые
крыши, дышится мягко, славно, и в это время вспоминаются юные годы. У старых лип и берез, белых от инея, добродушное выражение, они ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже не хочется думать о горах и море.
Мороза не было, и уже таяло на
крышах, но
шел крупный снег; он быстро кружился в воздухе, и белые облака его гонялись друг за другом
по полотну дороги.
Были брат и сестра — Вася и Катя; и у них была кошка. Весной кошка пропала. Дети искали ее везде, но не могли найти. Один раз они играли подле амбара и услыхали, над головой что-то мяучит тонкими голосами. Вася влез
по лестнице под
крышу амбара. А Катя стояла внизу и все спрашивала: «Нашел? Нашел?» Но Вася не отвечал ей. Наконец, Вася закричал ей: «Нашел! наша кошка… и у нее котята; такие чудесные;
иди сюда скорее». Катя побежала домой, достала молока и принесла кошке.
Рысью пронеслась
по дороге батарея, за нею
пошли и мы. Солнце садилось; все зарумянилось. Мы спустились в лощину, где тек маленький ручеек. Десяток гигантских черных тополей будто бы
крышей закрывал место, где мы снова остановились. Лазаретные повозки расположились в несколько рядов. Доктора, фельдшера и санитары суетились и приготовлялись к перевязке. Пушечные выстрелы гремели невдалеке; удары становились все чаще и чаще.
А тут и
по хозяйству не по-прежнему все
пошло: в дому все по-старому, и затворы и запоры крепки, а добро рекой вон плывет, домовая утварь как на огне горит. Известно дело: без хозяйки дом, как без
крыши, без огорожи; чужая рука не на то, чтобы в дом нести, а чтоб из дому вынесть. Скорбно и тяжко Ивану Григорьичу. Как делу помочь?.. Жениться?
Он поиграл с ними на расчищенном току, поел овса из начатой кладушки, взобрался
по крыше, занесенной снегом, на овин и через плетень
пошел назад к своему оврагу.
— А ведь крестный мой точную правду сказал, как был у меня. Жениться вам надо, Петр Степаныч, молодую хозяюшку под
крышу свою привесть. Тогда все
пойдет по-хорошему.
Въезжаем на островок. Тут избушка без
крыши;
по мокрому навозу ходят две мокрые лошади. На зов Федора Павловича из избушки выходит бородатый мужик с длинной хворостиной и берется показать нам дорогу. Он молча
идет вперед, измеряет хворостиной глубину и пробует грунт, а мы за ним. Выводит он нас на длинную, узкую полосу, которую называет хребтом; мы должны ехать
по этому хребту, а когда он кончится, взять влево, потом вправо и въехать на другой хребет, который тянется до самого перевоза.
Гроза прошла мимо, но тучи захватили краем, дождь
шел и тихо стучал
по крыше. Жмухин встал и, охая от старости, потягиваясь, посмотрел в залу. Заметив, что гость не спит, он сказал...
Назаровна. Грозу бог
посылает. Ветер воет, а дождик так и хлещет, так и хлещет.
По крыше и в стекла словно горошком дробненьким. Чуешь? Разверзлись хляби небесные.
У первого господского амбара дорога раздваивалась: одна ветвь
шла прямо и исчезала в вечерней мгле, другая — вела вправо к господскому дому. Офицеры повернули вправо и стали говорить тише…
По обе стороны дороги тянулись каменные амбары с красными
крышами, тяжелые и суровые, очень похожие на казармы уездного города. Впереди светились окна господского дома.
Мы
шли,
шли… Никто из встречных не знал, где деревня Палинпу. На нашей карте ее тоже не было. Ломалась фура, мы останавливались, стояли, потом двигались дальше. Останавливались над провалившимся мостом, искали в темноте проезда
по льду и двигались опять. Все больше охватывала усталость, кружилась голова. Светлела в темноте ровно-серая дорога, слева непрерывно тянулась высокая городская стена, за нею мелькали вершины деревьев, гребни изогнутых
крыш, — тихие, таинственно чуждые в своей, особой от нас жизни.
Он быстро
пошел по направлению к дому. Монах следовал за ним. Поднявшись на невысокое крыльцо с тесовой
крышей, они прошли прихожую и вошли в первую комнату нового суворовского дома.
Сегодня проснулся раньше обыкновенного, так как
идет дождь и на лицо мое брызнул поток воды, протекающий сквозь
крышу в потолке. Расставил
по углам для стока воды всю имеющуюся у меня посуду и сижу в своей даче в калошах и под зонтиком и придумываю хитрости, чтобы завладеть табачницей, а с нею вместе и табачной лавкой.