Неточные совпадения
Месяца через полтора я заметил, что жизнь моего Квазимодо
шла плохо, он был подавлен горем, дурно правил корректуру, не оканчивал своей статьи «
о перелетных птицах» и был мрачно рассеян; иногда мне казались его глаза заплаканными. Это продолжалось недолго. Раз, возвращаясь домой через
Золотые ворота, я увидел мальчиков и лавочников, бегущих на погост церкви; полицейские суетились.
Пошел и я.
На кухне вместо сказок
о привидениях по вечерам повторяются рассказы
о «
золотых грамотах»,
о том, что мужики не хотят больше быть панскими, что Кармелюк вернулся из Сибири, вырежет всех панов по селам и
пойдет с мужиками на город.
Иду в собрание, долго обедаю там и слушаю, как за соседним столом говорят
о золоте,
о понтах,
о фокуснике, приезжавшем в Николаевск,
о каком-то японце, дергающем зубы не щипцами, а просто пальцами.
— Не ты, так другие
пойдут… Я тебе же добра желал, Родион Потапыч. А что касается Балчуговских промыслов, так они
о нас с тобой плакать не будут… Ты вот говоришь, что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков на самой грани да и будут скупать ваше балчуговское
золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое дело!
Ровно через неделю Кожин разыскал, где была спрятана Феня, и верхом приехал в Фотьянку. Сначала, для отвода глаз, он завернул в кабак, будто собирается
золото искать в Кедровской даче. Поговорил он кое с кем из мужиков, а потом
послал за Петром Васильичем. Тот не заставил себя ждать и, как увидел Кожина, сразу смекнул, в чем дело. Чтобы не выдать себя, Петр Васильич с час ломал комедию и сговаривался с Кожиным
о золоте.
Везде
шла самая горячая работа, хотя особенно богато
золота,
о котором гласила стоустая молва, и не оказалось.
В картине этой было что-то похожее на летний вечер в саду, когда нет ветру, когда пруд стелется, как металлическое зеркало,
золотое от солнца, небольшая деревенька видна вдали, между деревьев, роса поднимается, стадо
идет домой с своим перемешанным хором крика, топанья, мычанья… и вы готовы от всего сердца присягнуть, что ничего лучшего не желали бы во всю жизнь… и как хорошо, что вечер этот пройдет через час, то есть сменится вовремя ночью, чтоб не потерять своей репутации, чтоб заставить жалеть
о себе прежде, нежели надоест.
Около Думы народ.
Идет заседание. Пробрались в зал. Речь
о войне,
о помощи раненым. Какой-то выхоленный, жирный, так пудов на восемь, гласный, нервно поправляя
золотое пенсне, возбужденно, с привизгом, предлагает желающим «добровольно положить живот свой за веру, царя и отечество», в защиту угнетенных славян, и сулит за это земные блага и царство небесное, указывая рукой прямой путь в небесное царство через правую от его руки дверь, на которой написано: «Прием добровольцев».
За этим опять
шла минута молчания, после которой бабушка, понюхав щепотку табаку из жалованной Мариею Феодоровной
золотой табакерки, или заговаривала
о чем-нибудь вседневном, или несколько пониженным тоном добавляла
о свекре своем следующее...
— Никому не говорите
о том, что видели здесь. С тех пор как я выкупил ее и спаял, вы — первая, которой показываю. Теперь
пойдем. Да, выйдем, и я закрою эту
золотую змею.
— Сорока на хвосте принесла… Хе-хе! Нет, вы не ошиблись в выборе: самая пышная дивчина на всем прииске. Я не уступил бы вам ее ни за какие коврижки, да вот проклятый ревизор на носу… Не до Наськи!.. А вы слыхали, что ревизор уж был на Майне и нашел приписное
золото?
О, черт бы его взял… Где у этого Синицына только глаза были?.. Теперь и
пойдут шукать по всем приискам, кто продавал Синицыну
золото… Тьфу!.. А еще умным человеком считается… Вот вам и умный человек.
О прелестях казенного
золотого дела мы считаем излишним говорить, потому что чужими руками хорошо только жар загребать; наша экономическая политика
идет к погашению этого режима доброго старого времени, когда нагревали руки около казенного козла всесильные горные инженеры.
Я кое-как, наскоро, сунул все мои бумаги и всю мою кучу
золота в постель, накрыл ее и вышел минут десять после Полины. Я был уверен, что она побежала домой, и хотел потихоньку пробраться к ним и в передней спросить у няни
о здоровье барышни. Каково же было мое изумление, когда от встретившейся мне на лестнице нянюшки я узнал, что Полина домой еще не возвращалась и что няня сама
шла ко мне за ней.
— Вероятно он мне не желает зла, но зато я имею сильную причину его ненавидеть. Разве когда он сидел здесь против вас, блистая
золотыми эполетами, поглаживая белый султан, разве вы не чувствовали, не догадались с первого взгляда, что я должен непременно его ненавидеть?
О, поверьте, мы еще не раз с ним встретимся на дороге жизни и встретимся не так холодно, как ныне. Да, я
пойду к этому князю, какое-то тайное предчувствие шепчет мне, чтобы я повиновался указаниям судьбы.
— Мы?.. Мы малыми дорогами их обгоним всех… Хе-хе! Тут ведь дороги каждые десять минут… да. Я Пластунова
пошлю верхом
о двуконь, по-киргизски… Эх, жаль, у меня Воронка не стало! Вот была лошадь, скажу я вам, —
золото, клад… На ней я сам по сту верст верхом делал на проход. Если бы жива была, сам на ней поехал бы с заявкой… А мужичье-то, причинные-то мужики, что выделывают — слышали?
Великий, грозный и пресветлый царь!
Твой друг и брат, Аббас, владыка перский,
Здоровает тебе на государстве
И братский
шлет поклон. Ты держишь Русь
Единою могучею рукой —
Простри,
о царь, с любовию другую
На моего владыку и прими
От шах-Аббаса, в знак его приязни,
Сей кованный из
золота престол,
В каменьях самоцветных и в алмазах.
Наследье древних шахов — изо всех
Ценнейшее Аббасовых сокровищ!
Лариосик. Никол, когда речь
идет о Елене Васильевне, такие слова, как врезался, неуместны. Понял? Она
золотая!
Они гуляли и говорили
о том, как странно освещено море; вода была сиреневого цвета, такого мягкого и теплого, и по ней от луны
шла золотая полоса.
Нет, со священниками (да и с академиками!) у меня никогда не вышло. С православными священниками,
золотыми и серебряными, холодными как лед распятия — наконец подносимого к губам. Первый такой страх был к своему родному дедушке, отцову отцу, шуйскому протоиерею
о. Владимиру Цветаеву (по учебнику Священной истории которого, кстати, учился Бальмонт) — очень старому уже старику, с белой бородой немножко веером и стоячей, в коробочке, куклой в руках — в которые я так и не
пошла.
— Однако, — говорит, — дядюшка, при двухстах душах богадельня на сорок человек велика. Впрочем, я
о полевом хозяйстве упомянул только для примера, чтобы показать вам, как оно при отце было безрасчетно; я на него и вниманья не буду обращать, не стоит труда; пусть оно
идет, как
шло, лишь бы денег от меня не требовало; но у меня другое в виду, здесь
золотое дно — фабричное производство; вот здесь в чем капитальная сила именья заключается.
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки
о любви.
Я
послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
Долго ли время
шло, коротко ли, стали говорить хану думные люди его: «
О грозный, могучий хан
Золотой Орды, многих государств повелитель, многих царств обладатель!
В это время соседний царь, услыхав
о красоте драгоценных украшений, приготовляемых Панду,
послал к нему своего казначея, чтобы заказать корону чистого
золота, украшенную самыми драгоценными камнями Индии.
— А если во мне нет этого
золота,
о котором ты мечтаешь, — поднял он на нее грустный взгляд. — Нет его и нет. Я сам чувствую, что нет. И зачем, право, ты меня всегда растревожишь, душу мне только взволнуешь, а толку из этого никакого ни для меня, ни для тебя. Все опять по-старому
пойдет. Во мне для этого переворота чего-то нет, недостает.
Княжна Маргарита не договаривалась
о вознаграждении со своим поверенным. Отдав ему всецело самою себя, она также отдала в безотчетное распоряжение и доставшееся ей состояние, тем более, что считала его ничтожным волоском того
золотого руна, на поиски которого она
пошла с ним рука об руку.
Девятая группа изображала «мотовство и бедность». На знаке виден был опрокинутый рог изобилия, из которого сыпалось
золото; по сторонам курился фимиам. Надпись гласила: «Беспечность
о добре». Хор
шел в платьях, обшитых картами,
шли карты всех мастей, за ними следовала слепая Фортуна, затем счастливые и несчастные игроки. Брели и нищие с котомками.
Духовник
шел с дарами на лестницу; вслед за ним входил Антонио Фиоравенти; навстречу
шел хозяин дома, бледный, дрожащий, с растрепанной головой, с запекшимися губами. Был полдень; солнце ярко освещало лестницу, все предметы резко означались. Первым делом барона, гордого, спесивого, родственника королевского, было броситься к ногам итальянца и молить его
о спасении супруги.
Золото, поместья, почести, все сулил он ему, лишь бы спасти ту, которая была для него дороже самой жизни.
Слава о подвигах идеального для многих кутилы и бонвивана циркулировала среди петербургского офицерства в частности и среди «
золотой молодежи» столицы, в которую вступил и князь Виктор Гарин, вообще.
Не
шел о том,
Мы сегодня ж дадим ответ:
«Литза-Хун!
Наблюдайте за
золотом.
Больше приказов нет».