Щепотка пороха на горсть земли

Дарья Кузнецова, 2023

Рождественская губерния велика и неспокойна, и сил сыскной полиции на все её медвежьи углы не хватает. Поэтому расследовать убийство в тихий городок со звучным названием Шналь отправляется бывший флотский офицер, а ныне – вольный охотник за головами Дмитрий Косоруков. На здешних холмах пасутся мамонты, градоначальницей местные жители избрали себе девчонку двадцати лет, в лесу можно запросто встретить чжурского шамана и попасть на зуб упырю. И если бы только этим ограничивались странности тихого городка! Шналь и его хозяйка Анна Набель готовы открыть заезжему охотнику свои тайны. Вот только что они попросят взамен?

Глава 2. Перекати-поле

Анна не любила охотников за головами. Несмотря на то, что они защищали закон и действительно были полезны послевоенной губернии, вели себя немногим лучше тех, на кого охотились. Из бывших солдат, нахальные, вооружённые до зубов; Набель не бралась предполагать, что удерживало их по эту сторону закона, но точно не благородство. И ещё невольно тревожил вопрос, как предстоит бороться уже с ними, когда всё успокоится и необходимость в них отпадёт: вряд ли все они дисциплинированно вернутся к обычной мирной жизни.

Этот… Косоруков имел настолько разбойную физиономию и выглядел настолько типичным головорезом, что Анна в первый момент насторожилась и приготовилась встретить попытки облапить, сальные шуточки и всё остальное, чем блистало обычно подобное отребье. Даже встала так, чтобы в любой момент достать револьвер и использовать по назначению, и плевать, что там в Рождественске скажут.

Голова пегая — и волосы, и щетина, на правом виске шрам в форме буквы «У», руки — чёрные в странном крапе, не понять, не то грязь пятнами сошла, не то тоже шрамы. Роста высокого, сложения крепкого — не то чтобы здоровяк, но видно, что мужчина сильный. И взгляд злой, колючий, грозовой. Как есть — бандит из бывших служивых.

Только гость удивил. Не только приставать не стал, а и вовсе смотрел на неё брезгливо, словно это именно от неё за сажень несёт потом и горечью и это она ведёт себя непристойно. И когда уже сама начала нарываться — бровью не повёл.

А потом он привычным, ужасно естественным и столь же ужасно не вяжущимся с остальным образом движением распахнул перед ней дверь, едва заметно склонил голову и галантно уступил дорогу.

От одного этого движения привычный образ бандита с лицензией рассыпался, как развязанный сноп на ветру, и Анне стало стыдно. И перед Косоруковым, и перед теми, кто его послал. Она-то грешным делом решила, что в Рождественске просто издеваются, поручив поиски убийцы (вот тоже новости!) первому попавшемуся разбойнику, а оказывается, напрасно так дурно подумала о них всех. Может, не сыщик, но точно — не первый попавшийся. Из офицеров, что ли? Вот тоже странность, что его бандитов стрелять понесло!

Пока спускались по лестнице, Анна поглядывала на спутника, пытаясь что-то прочитать по его лицу, но нашла только, что походка у него больно странная, забавная какая-то. Не кавалерийская точно, но тоже чудная…

— Да, Дмитрий Михайлович, не сердитесь, но я должна об этом предупредить, — заговорила Анна. — Гнат Сергеич Милохин, хозяин трактира, злится, если его подавальщиц принимают за продажных девок. Девки у старухи Чин, это вон там, на окраине города, — она махнула рукой в сторону между банком и управой. — И Господь вас упаси косо глянуть и, паче того, тронуть Лизавету, его жену. За неё он убьёт, и следующему придётся двумя покойниками заниматься.

— Далась мне эта Лизавета, — поморщился тот.

— Вы её пока просто не видели, — хмыкнула она. И попробовала немного реабилитироваться в глазах собеседника запоздалым проявлением дружелюбия, тем более подвернулся повод: пришелец проводил взглядом пересекающего площадь ежа. — Не обращайте на этих внимания. У них начался сезон миграции, это на неделю, а то и две.

— На кого?

— На перекати-ёжиков. Они безвредные, — пояснила Анна. — Мы к ним привычные. Они только здесь водятся, вдоль Клубнички. У нас тут полно всяких замороченных мест, оттого, наверное, и живность своеобразная. Перед самой войной учёный приезжал их исследовать аж из Павлограда. Только он их как-то странно называл, я не помню, я тогда маленькая была, — виновато призналась она.

— Это называется аномалии, — огорошил собеседницу своими познаниями Косоруков и поймал её удивлённый взгляд, но продолжить разговор они не успели: мужчина в этот момент открыл дверь трактира.

Аномалия многое объясняла и обещала ещё массу сюрпризов, но — лично Дмитрию, а не его делу. Какая бы тут живность ни водилась — хоть перекати-ёжики, хоть карликовые летучие мамонты, — дробью она не стреляет.

Войдя за девушкой в тёмное нутро трактира, наполненное неожиданно приятными запахами — вкусной еды и, совсем немного, прелого сена, — охотник сощурился, опять привыкая к перемене освещения. Здесь не было окон, слабый свет давали четыре керосиновых лампы в разных углах помещения, но, несмотря на это, было странно свежо — кажется, не обошлось без чар. Обстановка была простой и добротной: прямоугольные столы с лавками вдоль стен и несколько квадратных посреди зала — со стульями, стойка в дальнем конце, с одной стороны от неё — узкая лестница, а с другой, в углу — совершенно неожиданное пианино, сейчас скучавшее, но загадочно отблёскивавшее чистым тёмным лаком.

Градоначальницу заметили, посыпались приветствия и вопросы — всем было интересно, кого она привела с собой. Анна только отмахивалась, мол, кого надо, того и привела, не к вам же. Никто не обижался, только посмеивались, и от этого в Дмитрии опять шевельнулось любопытство. Определённо, к госпоже Набель тут относились не так, как следовало бы ожидать.

Пока шли через большой квадратный зал с низкими поперечными балками к противоположному концу, где за стойкой на высоком стуле сидел хозяин заведения и что-то писал под керосинкой в счётную книгу, Дмитрий вполне привык к освещению, рассмотрел обстановку и запомнил людей. По послеобеденному времени народу в трактире было немного, всех Анна вполголоса отрекомендовала своему спутнику. Несколько припозднившихся с обедом добропорядочных горожан — банковский клерк, счетовод из приисковой конторы, скучающий мясник — глуповатый, но очень добрый здоровяк Митрофаныч, очевидно распродавший весь сегодняшний товар. Особняком держалась компания из пятерых тихих и хмурых с похмелья старателей — эти гуляли вчера, обмывая удачный улов, а теперь расплачивались за веселье. Этих Анна помнила в лицо, хотя и не знала по именам — они как прибились после войны в поисках лучшей доли, так и остались.

В углу, неподалёку от них, сидел старый пьяница Хрюн — тщедушный пропащий человечек, который раньше промышлял охотой, пока не спился. Он жил в старом доме на краю города, а здесь побирался — кто нальёт, а кто покормит. К нему настолько привыкли, что не обращали уже внимания и не помнили, как его зовут на самом деле. Сердобольный хозяин тоже не гнал — пьяница был тихим и безобидным, никому не мешал, не грубил и даже не вонял, так что вреда от него не было.

Лизавета тоже оказалась в зале, о чём-то негромко шушукалась с подавальщицей в дальнем углу. Анна уже понимала, что охотника оценила неправильно и вряд ли он потеряет голову от красивой женщины, но о предупреждении своём всё равно не жалела. Мало ли как отреагирует! Не обязательно распускать руки, чтобы найти неприятности, жена трактирщика не любила никакого лишнего внимания, даже если на неё просто глазели. И сам Игнат тоже этого не любил.

Анна уже приготовилась сглаживать неловкость, и совершенно напрасно: Лизавету Косоруков заметил, окинул взглядом с ног до головы и — отвернулся, к лёгкому смятению спутницы. Даже с шага не сбился.

А жена трактирщика, которая приветливо улыбнулась Анне, и правда была хороша. Смесь чжурской и славянской крови проявила себя в ней впечатляюще, подарив лучшее от каждой половины. Статная фигура с тонкой талией и высокой грудью, белая кожа, точёное лицо с выразительными тёмными глазами и по чжурскому обычаю — четыре длинных чёрных косы, стекающих змеями из-под очелья. А ещё, помимо наружности, было в ней что-то колдовское, что заставляло мужчин терять головы на беду самой красавице.

— Ну здравствуй, хозяюшка, — улыбнулся Игнат и встал, отодвинув записи. — И ты здравствуй, морячок, — тепло поприветствовал охотника, и даже вышел из-за стойки, чтобы сжать своей лапищей ладонь Косорукова и хлопнуть его по плечу. — Какими ветрами к нам? Неужто прямо с Рождественска?

— По делу. Спросить мне у вас кое-что надо… — начал пришелец, охотно ответив на крепкое рукопожатие. Трактирщик Милохин располагал: кряжистый, широкий, с аккуратно подстриженной седой бородой и лукаво блестящими глазами, он улыбался искренне и дружелюбно, так что тянуло улыбнуться в ответ.

— Да погоди, успеется! Ты на чём ходил?

— «Князь Светлицкий», — нехотя, но и без видимого недовольства ответил тот.

Игнат выразил своё отношение к этому только негромким присвистом, однако ничего не сказавшим Анне, с интересом наблюдавшей за разговором. Что Милохин всю войну на флоте прослужил — это она прекрасно знала, и Лизавету свою он откуда-то со стороны привёз, и была она первое время нелюдимой, шуганой, явно что-то очень нехорошее пережила. Но ничего, отогрелась, повеселела, да и сам Игнат, сын прошлого хозяина этого самого трактира, после возвращения с войны отлично развернулся на новом месте и навёл тут порядок, с чем не справлялся его старый отец. Но чем так знаменит «Князь Светлицкий» — Набель понятия не имела.

— А я боцманом на миноноске закончил, на «Александрии». Ох и славный был экипаж!

— Чародей? — всё же решил уточнить Дмитрий.

— С чего взял? — полюбопытствовал Милохин.

— Предположил.

Дмитрий не мог бы разумно объяснить, почему так уверен в одарённости трактирщика. Чуял. Сам он больше чародеем не был, но некоторые полезные таланты всё же не утратил. Чувство направления, чувство времени, восприимчивость к чарам, развитая интуиция — всё это не было частью дара, но развивалось вместе с ним, и потерять эти навыки было куда сложнее.

— Хорошее у тебя чутьё, — засмеялся трактирщик и не стал отпираться. — Так себе, конечно, но кое-чего умею. Тут вот чары сам поддерживаю, хотя наложить бы не смог, это другой хороший человек подсобил. У нас, думаешь, своих умников нет? Не дикие чай. А с тобой мы нынче таким вотом, друг, поступим. Ты давай-ка отдохни с дороги для начала, в чувство приди, потом я тебя накормлю, а потом уж вопросы. И не спорь, по лицу вижу, без роздыху от самого Рождественска, разве это дело? Облесел весь…

— Что сделал? — растерянно уточнил тот.

— Одичал, говорю, в лесу, — хохотнул Игнат. — Привыкай, местный говор. Марфа! Поди сюда. Гостя наверх проводи, покажи там что где и горячей воды ему сделай. Лошадь где, у коновязи? Марфа, кликни ещё Архипку, пусть скотину на конюшню сведёт. Ступайте, ступайте! — махнул он рукой и, проводив взглядом не ставшего спорить гостя, обернулся к градоначальнице: — А ты, Анна, тоже хороша хозяйка! Гостя надо в баньке выпарить, напоить-накормить с дороги, а после уж о делах.

— Он не гость, он охотник за головами, приехал убийство расследовать, — возразила она и взобралась на крайний из четырёх высоких стульев, стоявших у стойки со стороны зала. Сидя на них обычно не ели, а исключительно закусывали. Незамужней девушке, конечно, не полагалось так себя вести, но здесь некому было пенять ей на недостойное поведение. — Ты знал, что казначейского проверяющего, которого как будто упыри задрали, на деле пристрелили? Вот и я тоже удивилась. — Поучения от трактирщика слушать не хотелось, и она легко перевела разговор на другое. — Откуда ты взял, что этот Косоруков — моряк?

— По походке сразу видно. Давно на берегу, как я, только она не враз меняется, если вообще меняется. Да и по стати, по выправке… Моряк моряка видит издалека, — усмехнулся он. — Только этот из офицеров, верно. Мичман, а может, и лейтенант.

— Он чародей, что ли? — нахмурилась Анна.

Из города она дальше приисков никогда не выезжала, но о царящих в «большом мире» порядках прекрасно знала. И то, что флотских офицеров без чародейского дара не бывает — тоже знала крепко. Сухопутные ещё случаются, а вот моряков — ни одного.

— Если бы он был чародеем, притащился бы сюда с сомнительной службой? — резонно возразил трактирщик. — «Князя Светлицкого» разбомбили и затопили, там мало кто выжил, так что ты помалкивай про его чародейство. Ты девица неглупая, но уж больно прямолинейная. Как скажешь иногда…

— Ну не настолько я дикая, — недовольно нахмурилась она. — Я поняла, о чём ты. Он выгорел, это так называется, да? Понятно, что ничего приятного, не буду я его о службе расспрашивать. Да и зачем мне это вообще могло понадобиться! Больше интересно, кто мог казначейского убить?

— Да бес знает, — пожал плечами Милохин. — С приисковыми небось чего-то не поделил, больше негде. Где золото, там и… Ты глянь, лёгок на помине!

Золотые прииски принадлежали империи, но сами по себе они, конечно, работать не могли, за всем надзирал управляющий, который был если не самым, то одним из самых влиятельных людей в их краю. Прошлый, ворчливый жёлчный старик, умер в конце войны, и о нём искренне скорбели: он был неплохим, ответственным человеком, понимавшим нужды местных жителей и уважавшим аборигенов. Ему на смену из губернского Рождественска прибыл Старицкий Сергей Сергеевич.

Это был достаточно молодой, слегка за тридцать, холостой дворянин со столичными повадками и гардеробом, покоривший всех местных девиц на выданье, но до сих пор не преодолевший пропасть между собой и остальными жителями. Впрочем, он и не пытался. Кажется, вообще не замечал, что что-то не так. С ним почтительно раскланивались, многие даже откровенно лебезили, но и только. Старицкому этого будто бы хватало.

Вот и теперь сторонний наблюдатель легко отметил бы, что приветствовали его гораздо громче, чем градоначальницу, однако теплоты и искренности в этих приветствиях было куда меньше. А Лизавета, завидев управляющего, бесшумно скрылась на кухне: она столичного франта недолюбливала, несмотря на то, что рук он не распускал и к замужней женщине не приставал.

— Доброго дня, Игнат. Анна Павловна, счастлив вас видеть, — раскланялся он перед девушкой, припал к руке.

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Какими судьбами в этих местах? — спросила она ровно.

— Ехал мимо, а тут словно потянуло что-то — зайди, говорит, Серж, выпей квасу холодного, не пожалеешь! Как сердцем почувствовал, что вы тут, — разулыбался Старицкий, не спеша выпускать девичью ладонь, так что Анна сама аккуратно, но твёрдо забрала руку.

— Квас так квас, сейчас сделаю, — услужливо склонил голову трактирщик и вернулся за стойку, мигом растеряв свою вальяжность.

— Как ваша тяжкая служба, любезная Анна Павловна?

— Спокойно, Сергей Сергеевич, — прохладно отозвалась она. — Вы же знаете, у нас тихий город.

— Стойкая вы девушка, не устаю удивляться! Такая юная, такая прелестная — и тянете на плечах подобную ношу… Ваши горожане очень суровые люди, раз возложили её на вас. Неужели не нашлось другого достаточно ответственного лица?

— Если возложили — значит, доверяют, — ответила Анна.

Подобным образом начинался или заканчивался едва ли не каждый их разговор, и это давно перестало злить, скорее вызывало привычную досаду. И подкрепляло уверенность, что долго в роли управляющего Старицкий не продержится.

— Ну а вы, как же вы? Такая прекрасная девушка, солнце на нашей бренной земле, а вместо того, чтобы наслаждаться жизнью…

Вскоре Анна уже отвечала на все его вопросы, намёки и порывы привычно односложно и почти не вдумываясь. Было очевидно, к чему и зачем он каждый раз начинал этот разговор, рассыпался в любезностях и целовал руки, к месту и нет ввинчивал комплименты и сетовал, что она до сих пор не замужем: сам метил на это место.

Одного она не понимала: его настойчивости. Давно пора было заметить, что девушка не отвечает интересом на интерес и не отказывается от всяческих мелких подарков и знаков внимания только потому, что они действительно мелкие, ни к чему не обязывают, и отказаться от них — значит обидеть дарителя, а ругаться с ним не хотелось. Но нет, раз за разом натыкался на ответную холодность — и раз за разом словно не видел. Может быть, для него это тоже давно превратилось в привычку?..

Разумных причин, зачем бы ему проявлять такое упорство, Анна не видела. Да, она мила, но не роковая красотка. Да, хорошего происхождения, из старого дворянского рода, но ничем примечательным Набели похвалиться не могли. Да и приданое её, а вернее — всё имущество, оставшееся от отца, не было столь уж значительным. И не выглядел Старицкий отчаянно влюблённым, вообще влюблённым не казался. А если бы он хотел затеять аферу с привлечением её как главы города, то вряд ли так старательно давал бы понять, что в роли городского головы госпожа Набель его не устраивает. Однако и занять её место он как будто не стремился, и никого определённого на него поставить не предлагал…

В общем, такого поведения Анна не понимала и по возможности просто избегала общества управляющего. Поначалу она ещё рассматривала его как возможного жениха, потому что Старицкий представлялся достойной партией, был молод, учтив, к жестокости не склонен и хорош собой — статный, подтянутый, с точёными чертами гладко выбритого лица и всегда аккуратно постриженными и тщательно уложенными льняными волосами. Но мысль эта ушла довольно быстро, когда стало понятно, что к Шнали и его обитателям приезжий относится со снисходительной насмешкой: простить пренебрежение родной землёй Анна не могла. Тем более и земля отвечала взаимностью, так что этот вариант ей не подходил совсем.

Отдать должное, Старицкий своего пренебрежения не выпячивал, на словах и в манерах всегда был учтив, но постоянно проскальзывало в речах что-то этакое — не оскорбительное, но показательное. Хотя бы даже вот это «ваши горожане». Себя он жителем Шнали не считал, с сезонным прекращением добычи предпочитал отбывать в Рождественск, а не зимовать тут. Так стоило ли удивляться, что и жители отвечали ему взаимностью?

Анна не засекала, сколько управляющий тянул свой квас, а часов в трактире не было. Понимала, что вряд ли очень долго, но всё равно эти минуты казались бесконечными. И не отвяжешься! Попытаться уйти — так вызовется провожать, сослаться на необходимость проехаться по предместьям — тем более может последовать за ней: судя по начищенным сапогам и хлысту с медным оголовьем, который Старицкий теребил в левой руке, лошадь дожидалась у коновязи. А мягких намёков на то, что у неё есть другие дела, мужчина не слышал.

В таких обстоятельствах появление охотника Анна встретила с громадным облегчением, хотя в первый момент с трудом узнала его, опознала только по револьверам. И повторно укорила себя за поспешность в суждениях.

Забавно, что, по сути, в нём изменилось немногое. Косоруков не предстал вдруг блестящим кавалером в мундире с аксельбантами или франтом в цилиндре — почти такие же, как были, штаны, только менее потёртые, простая свежая рубашка из белёного льна, сапоги всё те же, давно ношенные, но явно почищенные. Да и породистым лицом не обзавёлся, и аккуратной стрижкой — тоже. Но гладко выбритый, с тщательно промытыми и причёсанными волосами, влажными после мытья, он уже совсем не напоминал разбойника.

Анна подумала, что скорость, с которой охотник умудрился привести себя в порядок, достойна не только восхищения, но отчаянной зависти. И наверняка холодной воды не убоялся, вряд ли Марфа успела бы подогреть…

— Ну вот, другой разговор, — улыбнулся ему трактирщик. — Садись, сейчас я тебя накормлю, потом за уши не оттянешь! — он крикнул жене, чтобы несла тарелки, а Старицкий тем временем окинул подошедшего офицера задумчивым взглядом.

— Доброго дня. Мы знакомы? — спросил с непонятным выражением в глазах.

— Не думаю. Косоруков, Дмитрий Михайлович, я…

— Сослуживец мой, на миноноске родной вместе ходили, — вдруг вмешался в разговор Игнат. — В гости вот приехал.

— Сергей Сергеевич Старицкий, управляющий здешними приисками, — назвался тот и протянул руку для пожатия, вежливо сняв перчатку, но едва заметно поджав губы.

Охотник за головами бросил на трактирщика короткий задумчивый взгляд, но оспаривать его версию не стал, пожал протянутую ладонь, а там из кухни выскочил худющий вихрастый парнишка — сын поварихи, во всём ей помогавший, — и очень аккуратно поставил на стойку перед гостем внушительную глиняную миску наваристой ароматной ухи. Развернулся, сделал шаг, опомнился, вернулся и, смущаясь, достал из кармана пару внушительных ломтей серого хлеба, виновато отёр их о рубаху. Дмитрий, глядя на это, рассмеялся и выразительно протянул руку, чем заслужил благодарную улыбку поварёнка.

Старицкий от этого поведения мальчишки опять недовольно поморщился, хотя и промолчал. Он ещё с минуту посидел между рассеянной Анной и проворно орудующим ложкой чужаком, попытался продолжить разговор, но и сам уже потерял нужный настрой, так что попрощался со всеми скопом, сослался на срочные дела и откланялся. Анна едва удержалась от едкого вопроса, а где же были эти дела минувшие полчаса, когда он донимал её пространными беседами. Полбеды, если бы обиделся; он же ещё мог неправильно понять и остаться!

Когда Старицкий вышел, трактирщик, исподлобья провожавший его взглядом, подался ближе к стойке, облокотился на неё и заговорил вполголоса:

— Ты извини, Мить, что я эдак тебя, не спросясь, в звании понизил. Только Аня сказала, казначейского пристрелили, а это всяко с прииском связано, больше не с чем.

— И у тебя есть основания для таких подозрений? — прожевав, невозмутимо спросил охотник, не обратив внимания на фамильярность.

Ел он быстро, но аккуратно, опять подтверждая собственное не самое простецкое происхождение. Да ещё так аппетитно, что Анна и сама поняла, что проголодалась.

— Игнат, а покорми меня тоже, — попросила она с лёгким смущением. Тот заговорщицки подмигнул, но кликнул жену и только после этого начал отвечать на вопрос Косорукова.

— Основания не основания, а опыт житейский. Он, вишь, человеком таким был…

Дмитрий ел отличную густую уху, изо всех сил стараясь не заглатывать её совсем уж жадно и не поперхнуться, но слушал трактирщика очень внимательно, тем более слова его подтверждали прежнюю картину, дополняя и расширяя её. В выражениях моряк не стеснялся и следил за языком разве только в том, чтобы не допускать совсем уж грубостей при девушке.

Шалюкову Антону Петровичу на момент смерти было сорок шесть лет. Почти местный, родился в Хинге в семье мелкого чиновника. Жили скромно, именно тогда он приучился тщательно считать деньги — об этом сыщикам рассказала соседка, потому что родители его давно умерли. Ребёнком был тихим и ответственным, учился хорошо и старательно, пошёл по отцовским стопам и проявил себя лучше того.

«Тихий и старательный» — это вообще была главная характеристика убитого. Замкнутый, семьи не имел, по женщинам не ходил, даже к старухе Чин не заглядывал, ни с кем не ссорился, вообще старался держаться в тени. Как работник был на хорошем счету, и никаких известных прегрешений за ним не водилось. В Шналь наведывался нередко, держался здесь точно так же — незаметно и тихо. Останавливался всегда в «Мамонтовой горке», хозяин сдавал несколько комнат. Хороших, светлых, с работающим водопроводом. Да и вариантов других не было, в Шнали не имелось гостиниц, сюда редко кто-то приезжал, а старатели жили в бараках при прииске. Гостей не водил, поддерживал чистоту и порядок, аккуратен был во всём, и как постояльцу ему цены не было.

Вещи его забрали полицейские, которые приезжали за трупом, но собирала их горничная, поэтому Милохин прекрасно знал список. Смена одежды, немного денег, бритвенный прибор и всякая мелочёвка в таком духе, которая обязательна для любого путешественника. Никаких компрометирующих и вообще интересных предметов и, главное, никаких документов. Последние, судя по всему, он имел при себе, но их забрал убийца — на теле и в окрестностях их не обнаружили, да и в приисковой конторе ничего не нашли. Местные изначально полагали, что лошадь с вещами куда-то удрала и там убилась, но, с учётом дроби, версия эта становилась крайне сомнительной.

Здесь заканчивались факты и начинались уже личные домыслы и впечатления трактирщика, которые Косоруков слушал едва ли не внимательнее. Полагаться только на них, конечно, не собирался, но глупо не принимать во внимание мнение весьма наблюдательного человека.

Личное же впечатление у Игната было неприятным. Не нравился ему этот тип, казался скрытным, сомнительным, и он всё ждал от казначейского какой-то пакости, потому что был свято уверен в справедливости поговорки про чертей в тихом омуте. И если верить ему, то экономность Шалюкова доходила зачастую до откровенной скупости, которую Игнат охарактеризовал как «за грош удавится». И именно из-за этого качества он считал, что убитый мог влезть в неприятности только из-за денег.

А ещё, и это уже вовсе не имело под собой никаких оснований, но трактирщик готов был поручиться: Шалюков подворовывал, как и все, связанные с приисками. «Да, — спокойно подтвердил он, — и Старицкий тоже ворует, иначе не сидел бы с его запросами в нашем диком краю. Потому при нём и не стал говорить». И у Игната имелась вполне связная версия: поначалу Шалюков знал меру, потом сорвался и хапнул больше, чем следовало, за что и поплатился.

Дмитрий отметил для себя, что управляющий прииском трактирщику тоже не нравился, причём гораздо сильнее. Но сложилось впечатление, что больше всего Игнат сердился на Старицкого за попытки приударить за Анной Набель. Но на ревность это не походило, скорее на отеческую опеку.

— А кто нашёл тело? — спросил Дмитрий, потому что в абы как составленном отчёте имени не стояло.

— Пастухи, — подала голос Анна. — Мамонтов через забоку гнали, и там его заметили.

— Забоку?..

— Луга сенокосные. Вдоль них дорога на прииск идёт, а дальше выпасы. Вот он в падушке у дороги лежал, там ручей мелкий, частью в нём даже.

— Падушка? — уточнил Дмитрий и улыбнулся. — Почему в Рождественске никто так не разговаривает?

— А там больно много офицеров из столицы, с правильным выговором, — вставил Игнат насмешливо. — Овражек это. Падь у нас — ущелье, а падушка, значит, овраг. А то и канава. Но там скорее овраг.

— Да. Овраг, неглубокий, но обрывистый, — поддержала Анна. — Решили, что его упыри задрали — там и кровищи было, и разодрано всё в клочья, руку оторвали, лицо тоже обглодали и полчерепа сковырнули. Они у нас тут любят мозгами полакомиться, правда, человечьими редко выпадает…

— Погодите! — встряхнулся Косоруков, слегка осоловевший от таких рассуждений из уст молодой девушки. — Вы что, всерьёз уверены, что его обглодали упыри?

— Я же говорила, их тут с войны полно. А что ж ваш судебный врач понаписал?

— Что причина смерти — выстрел с близкого расстояния дробью, а все прочие повреждения нанесены посмертно. Наверное, он не пытался выяснить, кто именно его объел… Я решил, про упырей была шутка, — растерянно пробормотал он. — Но никаких жалоб вроде не было, на нечисть и нежить быстро реагируют, особенно если её много!

— А чего на них жаловаться? Не мешают же, — пожала плечами Анна, и в её глазах было такое искреннее непонимание, что Дмитрий не нашёлся с возражениями. — Они в город не лезут, земля освящённая, куда им. Боятся. А за городом ночью никто не ходит, ну разве что пастухи, бывает, на дальние пастбища уходят. Но против мамонта и так ни один упырь не попрёт, а у нас им ещё и бивни не подрезают, как в городе. Упыри тоже хоть и дохлые, но соображают.

— Но ведь это упыри! — предпринял ещё одну попытку Дмитрий.

— Да ладно тебе, — махнул рукой Игнат. — Что они, не люди, что ли?

Этот оксюморон окончательно завёл разговор в тупик, поэтому Косоруков предпочёл вернуться к выяснению деталей происшествия, не связанных с нежитью, и потрясающей гречке с потрохами, которую ему принесли на второе. Кому эти потроха принадлежали раньше, он благоразумно решил не спрашивать, а то с подобным отношением к упырям можно было ждать разного.

Деталей оказалось немного, но зато почти что из первых рук. Потому что мальчишка-пастушонок помчался сразу к госпоже Набель, та отправила вестового в Хингу за полицией, потому что своих городовых в Шнали за ненадобностью не было, взяла лошадь и поехала смотреть что и как, прихватив по дороге первого попавшегося горожанина с телегой — не оставлять же труп гнить в овраге пару дней до прибытия полиции.

И так легко она об этом рассказывала, что Дмитрий, как ни старался сдерживаться, всё равно то и дело недоверчиво поглядывал на собеседницу. Симпатичная молодая девушка, явно с воспитанием и образованием — наверное, лучшим из того, что можно было получить в этом диком углу. Но когда она преспокойно начинала рассуждать о повреждениях объеденного трупа, не теряя от этого здорового аппетита, хотелось потрясти головой и прочистить уши. С таким выражением лица стоило бы о видах на урожай рассуждать, а не о том, что упыри выжрали бедолаге потроха. Косоруков многое повидал в жизни, но и ему от описания делалось неуютно!

Но зато теперь крупнокалиберный Торк в кобуре на девичьем бедре не выглядел чужеродным.

Однако назвать это болезненным смакованием подробностей тоже было бы неправильно. С хладнокровием судебного врача Анна рассказала о том, на что обратила внимание, похвалила полицейских, что сумели найти там повреждения от дроби. Опять подтвердила, что лошадь и вещи пропали бесследно.

Пропажи проверяющего никто не хватился по простой причине: на прииске знали, что он уехал засветло, и были уверены, что добрался до города, а в городе решили — заночевал там, в конторе, это порой случалось. Упырей Шалюков боялся и в ночи ни за какие коврижки никуда бы не поехал. Так, например, в предпоследний вечер его жизни вернулся уже в сумерках, чем был страшно напуган: лошадь захромала, так что он натерпелся страху. На следующий день с выездом опять замешкался, потому что утром пришлось показывать лошадь коновалу и менять подкову. Да и вообще в то утро был непривычно взволнованным и даже как будто слегка испуганным. Заутреню в церкви отстоял полностью, хотя раньше службы посещал редко и точно не по утрам, за завтраком накормил местного забулдыгу Хрюна — милость сделал, как будто о душе задумался. То есть напугался всерьёз.

А вот один ли поехал, не говорил ли чего приисковым о назначенных встречах, — это предстояло выяснить.

Но на прииск, послушавшись совета местных, Дмитрий решил ехать завтра по холодку. Тут было сравнительно недалеко, но если отправляться сейчас — ночевать пришлось бы там, да и не поговорить ночью со старателями. А сегодня можно было сделать кое-что полезное в городе.

Например, поговорить с управляющим здешнего банка и заглянуть в приисковую контору. Причём Дмитрию очень понравилась идея трактирщика не распространяться пока среди приисковых о цели прибытия, для начала осмотреться. На работу, например, наняться, раз уж он — неприкаянный сослуживец Милохина. На старателя не потянет, а вот в охрану можно и попробовать. Должна же там быть охрана, не могут же решительно все наплевательски относиться к безопасности! Ладно упыри, но, когда речь идёт о золоте, не стоит забывать про обычных бандитов.

— И много тут золота добывают? И самое главное, как на прииске контролируют, чтобы старатели себе ничего не прикарманили?

— Да много ли там прикарманишь, — хмыкнул Игнат. — Ты что думаешь, они там золото кусками величиной в кулак собирают? Шлих моют, песок такой чёрный, потом на месте на заводике его очищают, это по-умному аффинажем называют. И вот там уже золото. А если кому из старателей самородочек попадётся — так это чистое везение, редко такое бывает, а чтобы самородок приличного размера — так вообще пару раз на моей памяти. Но как к нам железную дорогу построят, так там вообще другая жизнь пойдёт, — поморщился он, явно не радуясь перспективе этой новой жизни.

— А что, собираются?

— Лет тридцать уже строят, ещё не начали, — со смешком пояснила Анна. — Отец рассказывал, он ещё мальчишкой был, когда тут по горам инженеры с измерениями своими ходили, потом с ним проект согласовывали, когда он уже градоначальником стал, но дальше проекта дело не ушло. И вряд ли скоро уйдёт, тут Гнат Сергеич уже ворчит.

— Но ведь так много не добудешь, разве нет?

— Конечно, не добудешь. Много ли угля на фурах натаскаешь! И прочих гадостей, которые они там на своём заводе используют. Да и зимой тут добыча останавливается, как наша речка замерзает, руками не больно-то из-под снега наколупаешь песка. Так что наш прииск сейчас так существует, между прочим, — махнул рукой трактирщик. — Ну да для города вполне хватает.

— А как прииск пережил войну? Неужели завод не растащили? — полюбопытствовал Дмитрий.

— В войну… — Игнат ухмыльнулся, бросил задумчивый взгляд на Анну и отмахнулся: — Да нормально пережил, повезло.

— Ладно, что это я, в самом деле, засиделся, — пробормотал себе под нос Косоруков. — Где приисковая контора находится, не подскажешь? Хочу зайти, вдруг охранником наймусь, — поделился он планом.

— Вряд ли возьмут, — легко уловил его идею трактирщик. — Но попробуй, мысль дельная, конечно. А контора…

— Я провожу, — вызвалась Анна.

— Тогда, может, и возьмут, — хохотнул трактирщик и уткнулся обратно в свои записи.

Дмитрий только молча кивнул девушке и не стал допытываться, что означали эти намёки и взгляды. Как и история прииска, тонкости местных взаимоотношений его не касались. Он отлично умел не задавать лишних вопросов и за время охотничьих разъездов неоднократно убеждался в полезности этого умения.