Неточные совпадения
— Осталось неизвестно, кто убил госпожу Зотову? Плохо работает ваша полиция. Наш Скотланд-ярд узнал бы, о да! Замечательная была русская женщина, — одобрил он. — Несколько… как это говорится? — обре-ме-не-на
знаниями, которые не имеют практического значения, но все-таки обладала сильным практическим умом. Это я замечаю у многих: русские как будто стыдятся практики и прячут ее, орнаментируют религией,
философией, этикой…
Его книга «Предмет
знания» — очень ценный вклад в русскую
философию.
Этим проникнута его критика отвлеченных начал, его искание целостного
знания, в основании
знания, в основании
философии лежит вера, самое признание реальности внешнего мира предполагает веру.
Они провозглашают конец отвлеченной
философии и стремятся к целостному
знанию.
Знание есть функция мировой жизни, и
философия органическая не должна выделять
знание и ставить его настолько до этой мировой жизни, что ее считать как бы результатом
знания.
В свете органической религиозной
философии старый спор
знания с верой получает совсем иной и новый смысл.
Вне суждений, из которых состоит
знание, не может быть никакой еще гносеологии, никакой
философии ценностей.
Отделение мышления от бытия,
знания от мира стало предпосылкой всякой
философии; в этом отделении философы видят всю гордость философской рефлексии, все свое преимущество — перед мышлением наивным.
Конкретный идеализм имеет свое питание в мистическом опыте и воссоединяет
знание с верой,
философию с религией.
Не только
философия и гносеология, но и сама наука снизу преодолевает множество идолов и божков и расшатывает те общепринятые основы
знания, которыми наивно питалась материалистическая и позитивистическая
философия.
Талантливая
философия Риккерта, столь ныне модная, есть reductio ad absurdum [Сведение к нелепости (лат).] критицизма, в ней окончательно упраздняется бытие и отрицается вековечная цель
знания.
Вся новая
философия, начиная с Декарта и кончая неокантианцами, отрицает необходимость посвящения и приобщения для стяжания
знания, гнозиса, и потому тайны бытия и таинства жизни для
философии закрываются.
Не должна ли открыть
философия будущего, что в основе
знания и в основе веры лежит одна и та же интуиция, непосредственное восприятие вещей, «обличение вещей невидимых»?
А с другой стороны,
философия и гносеология выяснили, что наука сама себя не может обосновать, не может укрепить себя в пределах точного
знания.
Религиозная
философия видит, что противоположность
знания и веры есть лишь аберрация слабого зрения.
Философия должна быть философской;
философия сама есть
знание, а не приживалка у науки.
Книга его характеризуется переходом от
философии формальной к
философии материальной, от индивидуалистического понимания процесса
знания к пониманию соборному.
Но думаю, что этот новый путь не может быть отвлеченным, он органический, он соединит
знание с верой, сделает
философию сознательно религиозной.
И наука, и
философия должны подчиниться свету религиозной веры не для упразднения своих истин, а для просветления этих истин в полноте
знания и жизни.
— Да, — произнес он, — много сделал он добра, да много и зла; он погубил было
философию, так что она едва вынырнула на плечах Гегеля из того омута, и то еще не совсем; а прочие
знания, бог знает, куда и пошли. Все это бросилось в детали, подробности; общее пропало совершенно из глаз, и сольется ли когда-нибудь все это во что-нибудь целое, и к чему все это поведет… Удивительно!
Знание жизни у них, вышвырнутых за борт ее, поражало меня своей глубиной, и я жадно слушал их рассказы, а Коновалов слушал их для того, чтобы возражать против
философии рассказчика и втянуть меня в спор.
Класс наполнялся вдруг разноголосными жужжаниями: авдиторы [Авдиторы — ученики старших классов, которым доверялась проверка
знаний учеников младших классов.] выслушивали своих учеников; звонкий дискант грамматика попадал как раз в звон стекла, вставленного в маленькие окна, и стекло отвечало почти тем же звуком; в углу гудел ритор, которого рот и толстые губы должны бы принадлежать, по крайней мере,
философии.
Поэтому-то
философия не исходит из догматов веры, но приходит к ним как подразумеваемым и необходимым основам философствования [Ср. определение взаимоотношения между верой и «наукой» (под которой он разумеет, в первую очередь,
философию) у Шеллинга: «Вера не должна быть представляема как необоснованное
знание; наоборот, следует сказать, что она есть самая обоснованная, ибо она одна имеет то, в чем побеждено всякое сомнение, нечто столь абсолютно позитивное, что отрезывается всякий дальнейший переход к другому.
Философия не есть мудрость мира, но познание не-мирового (Nichtweltlichen), не познание внешней меры, эмпирического бытия и жизни, но
знание того, что вечно, что есть Бог и что проистекает из его натуры…
Ошибочно поэтому думать, что вера соответствует лишь детскому состоянию религиозного сознания, а в более зрелом возрасте заменяется и вытесняется
знанием —
философией и наукой (хотя и «духовной»), вообще гнозисом.
Возможно, что для известной эпохи жизни человечества или для известного духовного уклада и
философия, и «духовное
знание» оказываются таким путем приуготовления.
Но из этого не следует, что она должна подчиняться наукам в своих высших созерцаниях и уподобляться им, соблазняться их шумными внешними успехами:
философия есть
знание, но невозможно допустить, что она есть
знание, во всем подобное науке.
Совершенно недостаточно определить
философию как учение о принципах, или как наиболее обобщенное
знание о мире как о целом, или даже как учение о сущности бытия.
Если оно составлялось не совсем так, как я мечтал, вина была не моя. А мой выбор остановился на нем потому, что он считался тогда в Петербурге самым замечательным энциклопедистом и по
философии, и по истории точных
знаний, и по общей истории, и по общественным наукам.
Будущее принадлежит не Когену — этой последней попытке абсолютизировать и математизировать научное
знание, а скорее Бергсону, глубокомысленно и революционно отвергшему математизм [Критика математизма — один из основных мотивов
философии Бергсона, который сам — разочарованный математик.