Неточные совпадения
Неужели между мной и этим офицером-мальчиком существуют и могут существовать какие-нибудь другие отношения, кроме тех, что бывают с каждым
знакомым?» Она презрительно усмехнулась и опять взялась за книгу, но уже решительно не могла понимать того, что читала.
Я поместился в некотором расстоянии на другой лавке, остановил двух
знакомых Д…
офицеров и начал им что-то рассказывать; видно, было смешно, потому что они начали хохотать как сумасшедшие.
Лариса. А вот какая, я вам расскажу один случай. Проезжал здесь один кавказский
офицер,
знакомый Сергея Сергеича, отличный стрелок; были они у нас, Сергей Сергеич и говорит: «Я слышал, вы хорошо стреляете». — «Да, недурно», — говорит
офицер. Сергей Сергеич дает ему пистолет, ставит себе стакан на голову и отходит в другую комнату, шагов на двенадцать. «Стреляйте», — говорит.
Выгнув грудь, закинув руки назад,
офицер встряхнул плечами, старый жандарм бережно снял с него пальто, подал портфель, тогда
офицер, поправив очки, тоже спросил тоном старого
знакомого...
Капитан и так называемый «дед», хорошо
знакомый читателям «Паллады», старший штурманский
офицер (ныне генерал), — оба были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал в каюту, к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели на оба берега, на море, в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на целую стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались к шведскому берегу, а мы шли почти посредине, несколько ближе к датскому.
— Очень рад вас видеть, мы были старые
знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас мальчиком и
офицером потом. Ну, садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, — говорил он, покачивая стриженой седой головой в то время, как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. — Говорите, говорите, я всё понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
Верстах в пятнадцати от моего имения живет один мне
знакомый человек, молодой помещик, гвардейский
офицер в отставке, Аркадий Павлыч Пеночкин.
Довольно вам сказать, что на днях я обедал у одного
знакомого, там был инженерный
офицер; хозяин спросил его, хочет ли он со мной познакомиться?
У одной из ее
знакомых был сын,
офицер, только что возвратившийся с Кавказа; он был молод, образован и весьма порядочный человек.
Пред нападавшим
офицером стоял боксер, автор
знакомой читателю статьи и действительный член прежней рогожинской компании.
Стоит перед ними
знакомый желтолицый
офицер и важно, растягивая слова, громко рассказывает о Павле, об Андрее.
Ромашов, до сих пор не приучившийся справляться со своим молодым сном, по обыкновению опоздал на утренние занятия и с неприятным чувством стыда и тревоги подходил к плацу, на котором училась его рота. В этих
знакомых ему чувствах всегда было много унизительного для молодого
офицера, а ротный командир, капитан Слива, умел делать их еще более острыми и обидными.
— За мое призвание, — продолжал студент, — что я не хочу по их дудке плясать и сделаться каким-нибудь
офицером, они считают меня, как и Гамлета, почти сумасшедшим. Кажется, после всего этого можно сыграть эту роль с душой; и теперь меня собственно останавливает то, что
знакомых, которые бы любили и понимали это дело, у меня нет. Самому себе доверить невозможно, и потому, если б вы позволили мне прочесть вам эту роль… я даже принес книжку… если вы только позволите…
Никто особенно рад не был, встретив на бульваре штабс-капитана Михайлова, исключая, мóжет быть, его полка капитана Обжогова и прапорщика Сусликова, которые с горячностью пожали ему руку, но первый был в верблюжьих штанах, без перчаток, в обтрепанной шинели и с таким красным вспотевшим лицом, а второй кричал так громко и развязно, что совестно было ходить с ними, особенно перед
офицерами в белых перчатках, из которых с одним — с адъютантом — штабс-капитан Михайлов кланялся, а с другим — штаб-офицером — мог бы кланяться, потому что два раза встречал его у общего
знакомого.
Пожав руки с
знакомыми, Козельцов присоединился к шумной группе
офицеров, игравших в карты, между которыми было больше всего его товарищей.
Но замечательно то, что не только князь Гальцин, но и все эти господа, расположившись здесь кто на окне, кто задравши ноги, кто за фортепьянами, казались совсем другими людьми, чем на бульваре: не было этой смешной надутости, высокомерности, которые они выказывали пехотным
офицерам; здесь они были между своими в натуре, особенно Калугин и Гальцин, очень милыми, простодушными, веселыми и добрыми ребятами. Разговор шел о петербургских сослуживцах и
знакомых.
Кружок этот составляли четыре
офицера: адъютант Калугин,
знакомый Михайлова, адъютант князь Гальцин, бывший даже немножко аристократом для самого Калугина, подполковник Нефердов, один из так называемых 122-х светских людей, поступивших на службу из отставки под влиянием отчасти патриотизма, отчасти честолюбия и, главное, того, что все это делали; старый клубный московский холостяк, здесь присоединившийся к партии недовольных, ничего не делающих, ничего не понимающих и осуждающих все распоряжения начальства, и ротмистр Праскухин, тоже один из 122-х героев.
Настала и среда. В гостиной Юлии Павловны собралось человек двенадцать или пятнадцать гостей. Четыре молодые дамы, два иностранца с бородами, заграничные
знакомые хозяйки да
офицер составляли один кружок.
В голову не могла ему прийти простая мысль о том, что самому Дрозду, или одному из других
офицеров училища, или каким-нибудь внеучилищным их
знакомым мог попасться под руку воскресный экземпляр «Вечерних досугов».
Зашел в пиварню «Империаль», где все столы были заняты полицией и
офицерами. Никто из
знакомых ко мне не подходил, все шушукались и дико на меня смотрели. А были
знакомые лица.
Так сделайте четыре раза и потом мне скажите, что увидите!..»
Офицер проделал в точности, что ему было предписано, и когда в первый раз взглянул в зеркальце, то ему представилась
знакомая комната забытой им панночки (при этих словах у капитана появилась на губах грустная усмешка)…
Такое же впечатление производили и нарядные чиновники и
офицеры, рассыпанные по платформе и зале 1-го класса. У стола, уставленного бутылками, в своем полувоенном мундире сидел губернатор, начальник всей экспедиции, и ел что-то и спокойно разговаривал о погоде с встретившимися
знакомыми, как будто дело, на которое он ехал, было такое простое и обыкновенное, что оно не могло нарушить его спокойствия и интереса к перемене погоды.
Он злился на Белецкого и на себя и против своей воли вставлял французские фразы в свой разговор, интересовался главнокомандующим и московскими
знакомыми и на основании того, что они оба в казачьей станице говорили на французском диалекте, с презрением относился о товарищах-офицерах, о казаках и дружески обошелся с Белецким, обещаясь бывать у него и приглашая заходить к нему.
Мы сидели за чаем на палубе. Разудало засвистал третий. Видим, с берега бежит
офицер в белом кителе, с маленькой сумочкой и шинелью, переброшенной через руку. Он ловко перебежал с пристани на пароход по одной сходне, так как другую уже успели отнять. Поздоровавшись с капитаном за руку, он легко влетел по лестнице на палубу — и прямо к отцу. Поздоровались. Оказались старые
знакомые.
Представление это было всего только один раз, и гимназистов было человек десять, попавших на «Максемьяна» только благодаря тому, что они были или дети, или
знакомые гарнизонных
офицеров.
Коляска подкатывала к крыльцу, где уже стояли встречавшие, а в коляске молодой
офицер в белой гвардейской фуражке, а рядом с ним — незабвенная фигура — жандармский полковник, с седой головой, черными усами и над черными бровями
знакомое золотое пенсне горит на солнце.
Показалась Юлия Сергеевна в черном платье и с большою брильянтовою брошью, которую прислал ей свекор после молебна; за нею шла ее свита: Кочевой, два
знакомых доктора,
офицер и полный молодой человек в студенческой форме, по фамилии Киш.
Она представила себе всех
знакомых мужчин — чиновников, педагогов,
офицеров, и одни из них были уже женаты и их семейная жизнь поражала своею пустотой и скукой, другие были неинтересны, бесцветны, неумны, безнравственны.
Он взял за руку француза и, отойдя к окну, сказал ему вполголоса несколько слов. На лице
офицера не заметно было ни малейшей перемены; можно было подумать, что он разговаривает с
знакомым человеком о хорошей погоде или дожде. Но пылающие щеки защитника европейского образа войны, его беспокойный, хотя гордый и решительный вид — все доказывало, что дело идет о назначении места и времени для объяснения, в котором красноречивые фразы и логика ни к чему не служат.
— А вот изволишь видеть: вчерась я шел от свата Савельича так около сумерек; глядь — у самых Серпуховских ворот стоит тройка почтовых, на телеге лежит раненый русской
офицер, и слуга около него что-то больно суетится. Смотрю, лицо у слуги как будто бы
знакомое; я подошел, и лишь только взглянул на
офицера, так сердце у меня и замерло! Сердечный! в горячке, без памяти, и кто ж?.. Помнишь, Андрей Васьянович, месяца три тому назад мы догнали в селе Завидове проезжего
офицера?
— Господин
офицер! — перервал кто-то
знакомым уже для меня хриплым басом, — вы ошибаетесь: мы не разбойники.
Все это происходило в конце сентября месяца, и около того же самого времени отряд под командою
знакомого нам артиллерийского
офицера, переходя беспрестанно с одного места на другое, остановился ночевать недалеко от большой Калужской дороги.
Было восемь часов утра — время, когда
офицеры, чиновники и приезжие обыкновенно после жаркой, душной ночи купались в море и потом шли в павильон пить кофе или чай. Иван Андреич Лаевский, молодой человек лет двадцати восьми, худощавый блондин, в фуражке министерства финансов и в туфлях, придя купаться, застал на берегу много
знакомых и между ними своего приятеля, военного доктора Самойленко.
Генерал занял место за столом
знакомых ему
офицеров, поклонился всем вставшим при его приходе и громко сказал: «Садитесь, господа!» — что относилось к нижним чинам. Мы молча кончили обед; Иван Платоныч приказал подать красного румынского вина и после второй бутылки, когда лицо у него повеселело и щеки и нос приняли яркий оттенок, обратился ко мне...
Показаться дома в мундире с золотыми галунами и в кепи, надетом набекрень, отдавать на улице честь
офицерам и видеть, как они в ответ, точно
знакомому, будут прикладывать руку к козырьку, вызвать удивленно-почтительные взгляды сестер и младшего брата — все эти удовольствия казались такими заманчивыми, что предвкушение их даже несколько стушевывало, оттирало на задний план предстоящее свидание с матерью.
У Ани еще блестели на глазах слезы, но она уже не помнила ни о матери, ни о деньгах, ни о своей свадьбе, а пожимала руки
знакомым гимназистам и
офицерам, весело смеялась и говорила быстро...
После казенной квартиры, охваченная впечатлениями света, пестроты, музыки, шума, Аня окинула взглядом залу и подумала: «Ах, как хорошо!» — и сразу отличила в толпе всех своих
знакомых, всех, кого она раньше встречала на вечерах или на гуляньях, всех этих
офицеров, учителей, адвокатов, чиновников, помещиков, его сиятельство, Артынова и дам высшего общества, разодетых, сильно декольтированных, красивых и безобразных, которые уже занимали свои позиции в избушках и павильонах благотворительного базара, чтобы начать торговлю в пользу бедных.
Было много веселых игр, смеха и песен — на следующее утро уезжал в Петербург сын Петра Ильича,
офицер, и
знакомые собрались проводить его.
Хотя в аристократических салонах — где, впрочем, пан Тадеуш с паном Анзельмом не встречались — он и не признался бы в приятельстве с безвестным
офицером, но в сферах пониже, и особенно в польских кружках, весьма охотно называл себя его хорошим
знакомым.
В кают-компании тоже сидели гости, наполнявшие сегодня корвет. Они были везде: и по каютам, и наверху. Почти около каждого
офицера, гардемарина и кондуктора группировалась кучка провожавших. Дамский элемент преобладал. Тут были и матери, и сестры, и жены, и невесты, и просто короткие
знакомые. Встречались и дети.
И, не дожидаясь ответа, вполне уверенный, вероятно, что ответ будет утвердительный, адмирал направился быстрой походкой к фронту
офицеров и, снова сняв фуражку, сделал общий поклон. Капитан называл фамилию каждого, и адмирал приветливо пожимал всякому руку. Поленова и Степана Ильича, с которыми раньше плавал, он приветствовал, как старых
знакомых.
«Ничего им в откровенности не сказано, — доносил он императрице, — а показал им любопытство, что я желаю знать о пребывании давно мне
знакомой женщины, а
офицеру приказано, буде может, и в службу войти к ней или к князю Радзивилу, волонтером, чего для и абшид (отставка) ему дан, чтобы можно было лучше ему прикрыться».
— Санитаров! Носилки! — слышится
знакомый охрипший среди этого ада голос
офицера, и он первый наклоняется к ближайшему раненому солдату.
Что-то
знакомое показалось Милице в бледноме тще этого
офицера…
Знакомое и дорогое… Да ведь это капитан Любавин! Это Павел Павлович! — подсказал ей внутренний голос. Неужели он опасно ранен? Может быть смертельно? Но почему же он здесь лежит?.. Вот он движется… Вот опять… Действительно, в эту минуту приподнялась окровавленная голова и снова тяжело опустилась на землю…
Но не он один был заправилой в клубе. В комитете председательствовал М.И.Семевский, тоже мой старый
знакомый. Я помнил его еще гвардейским
офицером, когда он в доме Штакеишнейдера отплясывал мазурку на том вечере, где я, еще студентом, должен был читать мою первую комедию"Фразеры", приехав из Дерпта на зимние вакации.
У одних
знакомых, где я не был давно, быть может, несколько лет, я неожиданно встретил сумасшедшего
офицера, возвращенного с войны.
Сегодня утром, просматривая в газете бесконечный список убитых, я встретил
знакомую фамилию: убит жених моей сестры,
офицер, призванный на военную службу вместе с покойным братом.
Вдоль поперечного прохода в кресла под амфитеатром уже встали в ряд: дежурный жандармский
офицер, частный, два квартальных, два-три не дежурных капельдинера в штатском, старичок из кассы, чиновник конторы и их
знакомые, еще несколько неизвестного звания людей, всегда проникающих в этот служебный ряд.
Это была его давнишняя
знакомая Людмила Петровна Рогожина. Он еще
офицером ездил в дом ее отца, читал ей книжки, немножко ухаживал. Тогда уже она обещала развернуться в роскошную женщину. Из небогатой купеческой семьи она попала за миллионера-мануфактуриста.
Знакомый врач, заведовавший дезинфекционным поездом, рассказывал мне. При отступлении от Мукдена в свободный вагон-теплушку набились раненые
офицеры.