Неточные совпадения
Но прошла неделя, другая, третья, и в обществе не было заметно никакого впечатления; друзья его, специалисты и ученые, иногда, очевидно из учтивости, заговаривали о ней. Остальные же его
знакомые, не интересуясь
книгой ученого содержания, вовсе не говорили с ним о ней. И в обществе, в особенности теперь занятом другим, было совершенное равнодушие. В литературе тоже в продолжение месяца не было ни слова о
книге.
Выступили
знакомые подробности: оленьи рога, полки с
книгами, зеркало печи с отдушником, который давно надо было починить, отцовский диван, большой стол, на столе открытая
книга, сломанная пепельница, тетрадь с его почерком.
Неужели между мной и этим офицером-мальчиком существуют и могут существовать какие-нибудь другие отношения, кроме тех, что бывают с каждым
знакомым?» Она презрительно усмехнулась и опять взялась за
книгу, но уже решительно не могла понимать того, что читала.
Когда привозила почта газеты, новые
книги и журналы и попадалось ему в печати
знакомое имя прежнего товарища, уже преуспевавшего на видном поприще государственной службы или приносившего посильную дань наукам и образованью всемирному, тайная тихая грусть подступала ему под сердце, и скорбная, безмолвно-грустная, тихая жалоба на бездействие свое прорывалась невольно.
— Вот — соседи мои и
знакомые не говорят мне, что я не так живу, а дети, наверное, сказали бы. Ты слышишь, как в наши дни дети-то кричат отцам — не так, все — не так! А как марксисты народников зачеркивали? Ну — это политика! А декаденты? Это уж — быт, декаденты-то! Они уж отцам кричат: не в таких домах живете, не на тех стульях сидите,
книги читаете не те! И заметно, что у родителей-атеистов дети — церковники…
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти
знакомое, вычитанное из
книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Пили чай со сливками, с сухарями и, легко переходя с темы на тему, говорили о
книгах, театре, общих
знакомых. Никонова сообщила: Любаша переведена из больницы в камеру, ожидает, что ее скоро вышлют. Самгин заметил: о партийцах, о революционной работе она говорит сдержанно, неохотно.
«Вождь», — соображал Самгин, усмехаясь, и жадно пил теплый чай, разбавленный вином. Прыгал коричневый попик. Тело дробилось на единицы, они принимали
знакомые образы проповедника с тремя пальцами, Диомидова, грузчика, деревенского печника и других, озорниковатых, непокорных судьбе. Прошел в памяти Дьякон с толстой
книгой в руках и сказал, точно актер, играющий Несчастливцева...
И было забавно видеть, что Варвара относится к влюбленному Маракуеву с небрежностью, все более явной, несмотря на то, что Маракуев усердно пополняет коллекцию портретов знаменитостей, даже вырезал гравюру Марии Стюарт из «Истории» Маколея, рассматривая у
знакомых своих великолепное английское издание этой
книги.
Клим видел, что обилие имен и
книг, никому, кроме Дмитрия, не
знакомых, смущает всех, что к рассказам Нехаевой о литературе относятся недоверчиво, несерьезно и это обижает девушку. Было немножко жалко ее. А Туробоев, враг пророков, намеренно безжалостно пытался погасить ее восторги, говоря...
Дома на него набросилась Варвара, ее любопытство было разогрето до кипения, до ярости, она перелистывала Самгина, как новую
книгу, стремясь отыскать в ней самую интересную, поражающую страницу, и легко уговорила его рассказать в этот же вечер ее
знакомым все, что он видел. Он и сам хотел этого, находя, что ему необходимо разгрузить себя и что полезно будет устроить нечто вроде репетиции серьезного доклада.
Ему казалось, что в нем зарождается некое новое настроение, но он не мог понять — что именно ново? Мысли самосильно принимали точные словесные формы, являясь давно
знакомыми, он часто встречал их в
книгах. Он дремал, но заснуть не удавалось, будили толчки непонятной тревоги.
Столь крутой поворот
знакомых мыслей Томилина возмущал Самгина не только тем, что так неожиданно крут, но еще и тем, что Томилин в резкой форме выразил некоторые, еще не совсем ясные, мысли, на которых Самгин хотел построить свою
книгу о разуме. Не первый раз случалось, что осторожные мысли Самгина предупреждались и высказывались раньше, чем он решался сделать это. Он почувствовал себя обворованным рыжим философом.
Он, между прочим, нехотя, но исполнил просьбу Марка и сказал губернатору, что
книги привез он и дал кое-кому из
знакомых, а те уж передали в гимназию.
Войдя в его маленькие две комнатки, Наталья Ивановна внимательно осмотрела их. На всем она увидала
знакомую ей чистоту и аккуратность и поразившую ее совершенно новую для него скромность обстановки. На письменном столе она увидала
знакомое ей пресс-папье с бронзовой собачкой; тоже знакомо аккуратно разложенные портфели и бумаги, и письменные принадлежности, и томы уложения о наказаниях, и английскую
книгу Генри Джорджа и французскую — Тарда с вложенным в нее
знакомым ей кривым большим ножом слоновой кости.
У Кирсанова было иначе: он немецкому языку учился по разным
книгам с лексиконом, как Лопухов французскому, а по — французски выучился другим манером, по одной
книге, без лексикона: евангелие —
книга очень
знакомая; вот он достал Новый Завет в женевском переводе, да и прочел его восемь раз; на девятый уже все понимал, — значит, готово.
Не предвидели, кто писал
книгу, не понимают, кто читает ее, что нынешние люди не принимают в число своих
знакомых никого, не имеющего такой души, и не имеют недостатка в
знакомых и не считают своих
знакомых ничем больше, как просто — напросто нынешними людьми, хорошими, но очень обыкновенными людьми.
Справьтесь по домовым
книгам, кто у меня гостил! псковская купчиха Савастьянова, моя
знакомая, вот вам и весь сказ!» Наконец, поругавшись, поругавшись, статский ушел и больше не показывался.
Книг он, вообще сказать, не любил читать; а если заглядывал иногда в гадательную
книгу, так это потому, что любил встречать там
знакомое, читанное уже несколько раз.
Я спустился в эту темноту, держась за руку моего
знакомого. Ничего не видя кругом, сделал несколько шагов. Щелкнул выключатель, и яркий свет электрической лампы бросил тень на ребра сводов. Желтые полосы заиграли на переплетах
книг и на картинах над письменным столом.
Но
знакомая добрая и скучная тьма усадьбы шумела только ласковым шепотом старого сада, навевая смутную, баюкающую, успокоительную думу. О далеком мире слепой знал только из песен, из истории, из
книг. Под задумчивый шепот сада, среди тихих будней усадьбы, он узнавал лишь по рассказам о бурях и волнениях далекой жизни. И все это рисовалось ему сквозь какую-то волшебную дымку, как песня, как былина, как сказка.
Позже, когда мне пришлось записывать все эти странные происшествия, я порылся в памяти, в
книгах — и теперь я, конечно, понимаю: это было состояние временной смерти,
знакомое древним и — сколько я знаю — совершенно неизвестное у нас.
Единственными лицами при церемонии были князь и муж баронессы. В качестве свидетелей они скрепили своей благородной подписью запись в брачной
книге. После венца у новобрачных, по петербургскому обычаю, был только чай с мороженым и фруктами для близких
знакомых, которые, выпив по нескольку заздравных бокалов, поспешили разъехаться.
Егор Егорыч, по своей торопливости, в совершенно темной передней знаменитого государственного деятеля чуть не расшиб себе лоб и затем повернул в хорошо ему
знакомый кабинет, в котором прежде всего кидались в глаза по всем стенам стоявшие шкапы, сверху донизу наполненные
книгами.
— Он тебя увел? — произнес Иван Васильевич, посматривая с удивлением на Кольцо. — А как же, — продолжал он, вглядываясь в него, — как же ты сказал, что в первый раз в этом краю? Да погоди-ка, брат, мы, кажется, с тобой старые
знакомые. Не ты ли мне когда-то про Голубиную
книгу рассказывал? Так, так, я тебя узнаю. Да ведь ты и Серебряного-то из тюрьмы увел. Как же это, божий человек, ты прозрел с того времени? Куда на богомолье ходил? К каким мощам прикладывался?
Эту правду, очень
знакомую мне и надоевшую в жизни,
книга показывала в освещении совершенно новом — незлобивом, спокойном.
Хорошо было читать русские
книги, в них всегда чувствовалось нечто
знакомое и печальное, как будто среди страниц скрыто замер великопостный звон, — едва откроешь
книгу, он уже звучит тихонько.
Иногда Пушкарь начинал говорить о своей службе, звучали
знакомые Матвею слова: «шип-прутены», «кивер», «скуси патрон», «зелёная улица», «кладсь»… Часто он спорил с Ключаревым, замахиваясь на него
книгой и счётами...
Беленькая, тонкая и гибкая, она сбросила с головы платок, кудрявые волосы осыпались на лоб и щёки ей, закрыли весёлые глаза; бросив
книгу на стул, она оправляла их длинными пальцами, забрасывая за уши, маленькие и розовые, — она удивительно похожа была на свою мать, такая же куколка, а старое, длинное платье, как будто
знакомое Кожемякину, усиливало сходство.
Человек рылся в
книге, точно зимняя птица в сугробе снега, и был бескорыстнее птицы она всё-таки искала зёрен, а он просто прятал себя. Ложились в память имена драчунов-князей, запоминалась человечья жадность, честолюбие, споры и войны, грабежи, жестокости, обманы и клятвопреступления — этот тёмный, кровавый хаос казался
знакомым, бессмысленным и вызывал невесёлую, но успокаивающую мысль...
Он не пошёл на поминки, но, придя домой, покаялся в этом, — было нестерпимо тошно на душе, и
знакомые, прочитанные
книги не могли отогнать этой угнетающей тоски. Кое-как промаявшись до вечера, он пошёл к Сухобаеву, застал его в палисаднике за чтением евангелия, и — сразу же началась одна из тех забытых бесед, которые тревожили душу, будя в ней неразрешимые вопросы.
Ровно в шесть часов вечера приехал добродушный немец в Голубиную Солободку, к
знакомому домику; не встретив никого в передней, в зале и гостиной, он хотел войти в спальню, но дверь была заперта; он постучался, дверь отперла Катерина Алексевна; Андрей Михайлыч вошел и остановился от изумления: пол был устлан коврами; окна завешены зелеными шелковыми гардинами; над двуспальною кроватью висел парадный штофный занавес; в углу горела свечка, заставленная
книгою; Софья Николавна лежала в постели, на подушках в парадных же наволочках, одетая в щегольской, утренний широкий капот; лицо ее было свежо, глаза блистали удовольствием.
Начиналось обыкновенно с того, что Орлов со смеющимися глазами заводил речь о каком-нибудь
знакомом, о недавно прочитанной
книге, о новом назначении или проекте; льстивый Кукушкин подхватывал в тон, и начиналась, по тогдашнему моему настроению, препротивная музыка.
Я воображал себе это, и тут же мне приходили на память люди, все
знакомые люди, которых медленно сживали со света их близкие и родные, припомнились замученные собаки, сходившие с ума, живые воробьи, ощипанные мальчишками догола и брошенные в воду, — и длинный, длинный ряд глухих медлительных страданий, которые я наблюдал в этом городе непрерывно с самого детства; и мне было непонятно, чем живут эти шестьдесят тысяч жителей, для чего они читают Евангелие, для чего молятся, для чего читают
книги и журналы.
Она занималась детьми, чтением
книг и деятельною перепискою с прежними
знакомыми, по большей части замечательными людьми, которые, быв только временными жителями или посетителями Уфы, навсегда сохранили к моей матери чувства почтительной дружбы.
Какая радость: идти по
знакомым и родным местам, где каждый столбик и канавка и каждая доска забора исписана воспоминаниями, как
книга, и все хранит ненарушимо, и все помнит, и обо всем может рассказать!
Она в самом деле отгадала: великие души имеют особенное преимущество понимать друг друга; они читают в сердце подобных себе, как в
книге, им давно
знакомой; у них есть приметы, им одним известные, и темные для толпы; одно слово в устах их иногда целая повесть, целая страсть со всеми ее оттенками.
Они сидели после завтрака в гостиной. Дядюшка рассказывал сотый раз свои выдумки про своих великосветских
знакомых. Лиза вязала кофточку и вздыхала, жалуясь на погоду и на боль в пояснице. Дядюшка посоветовал ей лечь, а сам попросил вина. В доме Евгению было ужасно скучно. Всё было слабое, скучающее. Он читал
книгу и курил, но ничего не понимал.
Я знал, что между
знакомыми он раздавал университетские
книги как свои собственные, и я далеко даже не знал всех его
знакомых.
Чтение
книги Милля не увлекало меня, скоро основные положения экономики показались очень
знакомыми мне, я усвоил их непосредственно, они были написаны на коже моей, и мне показалось, что не стоило писать толстую
книгу трудными словами о том, что совершенно ясно для всякого, кто тратит силы свои ради благополучия и уюта «чужого дяди».
С течением времени, однако, такого рода исключительно созерцательная жизнь начала ему заметно понадоедать: хоть бы сходить в театр, думал он, посмотреть, например, «Коварство и любовь» [«Коварство и любовь» — трагедия немецкого поэта И.Ф.Шиллера (1759—1805).]; но для этого у него не было денег, которых едва доставало на обыденное содержание и на покупку
книг; хоть бы в гости куда-нибудь съездить, где есть молодые девушки, но, — увы! —
знакомых он не имел решительно никого.
Вельчанинов давно уже, например, жаловался на потерю памяти: он забывал лица
знакомых людей, которые, при встречах, за это на него обижались;
книга, прочитанная им полгода назад, забывалась в этот срок иногда совершенно.
Я проспал — пошел на станцию за
книгами —
книги свои взять — и вижу, опять поезд подъехал, и опять того
знакомого мужика бьют.
Это, говорит, записано в одной древней индейской
книге, мой
знакомый бурят» — буряты, народ вроде мордвы — «бурят, говорит,
книгу эту читал и тайно мне рассказывал, как было: сошёл Исус во ад и предлагает: ну, Адам, выходи отсюда, зря отец мой рассердился на тебя, и сидишь ты тут неправильно, а настоящее по закону место твое, человек, в раю.
В последний раз разошлась семья, в последний раз я пришел в эту маленькую комнату и сел к столу, освещенному
знакомой низенькой лампой, заваленному
книгами и бумагой.
Тут фигурировали и Славнобубенск, и Москва, и Петербург, и общие
знакомые, и
книги, и новые сочинения, и студенты, и кой-какие маленькие сплетни, к которым кто ж не питает маленькой слабости? — и театр, и вопросы о жизни, о политике, о Лидиньке Затц, и музыка, и современные события, и те особенные полунамеки, полувзгляды, полуулыбки, которые очень хорошо и очень тонко бывают понятны людям, когда у них, при встрече, при взгляде одного на другого сильней и порывистей начинает биться сердце, и в этом сердце сказывается какое-то особенное радостно-щемящее, хорошее и светлое чувство.
— Целый год об этом только и думаю, — с увлеченьем ответила Дуня. — Сердцем жажду, душой алчу, умом горю, внутреннее чувство устремляет меня к исканию истины, — говорила она языком
знакомых ей мистических
книг.
Раздался звонок. Мужской голос спросил Елизавету Алексеевну. Ее не было дома. Гость сказал, что подождет, и прошел в ее каморку. Андрей Иванович оживился: ему вообще нравились
знакомые Елизаветы Алексеевны, а этот, к тому же, по голосу был как будто уже
знакомый Андрею Ивановичу. Он прислушался: гость сидел у стола и, видимо, читал
книгу. Андрею Ивановичу не сиделось.
Мне так хорошо было сидеть в ванне, как прежде, и слушать
знакомый голос, не вдумываясь в слова, и видеть все
знакомое, простое, обыкновенное: медный, слегка позеленевший кран, стены с
знакомым рисунком, принадлежности к фотографии, в порядке разложенные на полках. Я снова буду заниматься фотографией, снимать простые и тихие виды и сына: как он ходит, как он смеется и шалит. Этим можно заниматься и без ног. И снова буду писать об умных
книгах, о новых успехах человеческой мысли, о красоте и мире.
В буфете я старался сесть поближе к месту, где он пил чай, притворялся, что читаю
книгу, и с тайною враждою и завистью слушал, как он говорил о Плещееве, Надсоне и даже самом Михайловском как о личных
знакомых.