Неточные совпадения
И смерть, как единственное средство восстановить в его сердце любовь к ней, наказать его и одержать победу в той борьбе, которую поселившийся в ее сердце
злой дух
вел с ним, ясно и живо представилась ей.
—
«Рубить, что мне
велишь, моя такая доля»,
Смиренно отвечал Топор на окрик
злой:
«И так, хозяин мой,
Твоя святая воля,
Готов тебе я всячески служить...
Все, что Дронов рассказывал о жизни города, отзывалось непрерывно кипевшей злостью и сожалением, что из этой злости нельзя извлечь пользу, невозможно превратить ее в газетные строки.
Злая пыль
повестей хроникера и отталкивала Самгина, рисуя жизнь медленным потоком скучной пошлости, и привлекала, позволяя ему видеть себя не похожим на людей, создающих эту пошлость. Но все же он раза два заметил Дронову...
— Не все, — ответил Иноков почему-то виноватым тоном. — Мне Пуаре рассказал, он очень много знает необыкновенных историй и любит рассказывать. Не решил я — чем кончить? Закопал он ребенка в снег и ушел куда-то, пропал без
вести или — возмущенный бесплодностью любви — сделал что-нибудь
злое? Как думаете?
А вслед за ним не менее мощно звучал голос другого гения, властно и настойчиво утверждая, что к свободе
ведет только один путь — путь «непротивления
злу насилием».
События в доме, отвлекая Клима от усвоения школьной науки, не так сильно волновали его, как тревожила гимназия, где он не находил себе достойного места. Он различал в классе три группы: десяток мальчиков, которые и учились и
вели себя образцово; затем
злых и неугомонных шалунов, среди них некоторые, как Дронов, учились тоже отлично; третья группа слагалась из бедненьких, худосочных мальчиков, запуганных и робких, из неудачников, осмеянных всем классом. Дронов говорил Климу...
Барон
вел процесс, то есть заставлял какого-то чиновника писать бумаги, читал их сквозь лорнетку, подписывал и посылал того же чиновника с ними в присутственные места, а сам связями своими в свете давал этому процессу удовлетворительный ход. Он подавал надежду на скорое и счастливое окончание. Это прекратило
злые толки, и барона привыкли видеть в доме, как родственника.
Страшна и неверна была жизнь тогдашнего человека; опасно было ему выйти за порог дома: его, того гляди, запорет зверь, зарежет разбойник, отнимет у него все
злой татарин, или пропадет человек без
вести, без всяких следов.
Райский смотрел, как стоял директор, как говорил, какие
злые и холодные у него были глаза, разбирал, отчего ему стало холодно, когда директор тронул его за ухо, представил себе, как
поведут его сечь, как у Севастьянова от испуга вдруг побелеет нос, и он весь будто похудеет немного, как Боровиков задрожит, запрыгает и захихикает от волнения, как добрый Масляников, с плачущим лицом, бросится обнимать его и прощаться с ним, точно с осужденным на казнь.
Но пока им не растолковано и особенно не доказано, что им хотят добра, а не
зла, они боятся перемен, хотя и желают, не доверяют чужим и
ведут себя, как дети.
«Тщеславие, честолюбие и корысть», конечно, важные пороки, если опять-таки не посмотреть за детьми и дать усилиться
злу; между тем эти же пороки, как их называет автор, могут, при разумном воспитании,
повести к земледельческой, мануфактурной и промышленной деятельности, которую даже без них, если правду сказать, и не привьешь к краю.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно о стриженой, а она уж
велит своему мужу. И он сделает. Ты не думай, что я
злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им
зла не желаю.] Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь дома. Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь знаю, и Элен и вы все очень отстали в этом. Так до свиданья.
Ужасная
весть обтекает Россию
Об умысле
злом на царя…
Но чудо свершилось пред всеми в очию,
Венчанную жизнь сохраня…
— Бьет тихонько, анафема проклятый! Дедушка не
велит бить ее, так он по ночам.
Злой он, а она — кисель…
Утверждение свободы внутренней, свободы духа, свободы во Христе не может не
вести к творческому перерождению всего общества и всей природы, к творчеству истории как пути к спасению и избавлению от
зла и страданий.
Соблазн этот с роковой неизбежностью
ведет к отрицанию Творца и отнесению источника
зла к бессмысленному порядку природы, к внешней стихии, ни за что не отвечающей.
Жил у нас в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную, большие дела
вел. Ну, хоть что хочешь, нет нам от него прибыли, да и только! так держит ухо востро, что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами — вот и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку на дело натравить — не идет, да и все тут, даже
зло взяло. А купец видит это, смеяться не смеется, а так, равнодушествует, будто не замечает.
— Да, — произнес он, — много сделал он добра, да много и
зла; он погубил было философию, так что она едва вынырнула на плечах Гегеля из того омута, и то еще не совсем; а прочие знания, бог знает, куда и пошли. Все это бросилось в детали, подробности; общее пропало совершенно из глаз, и сольется ли когда-нибудь все это во что-нибудь целое, и к чему все это
поведет… Удивительно!
Где выражение
зла, которого должно избегать? Где выражение добра, которому должно подражать в этой
повести? Кто злодей, кто герой ее? Все хороши и все дурны.
Первое: вы должны быть скромны и молчаливы, аки рыба, в отношении наших обрядов, образа правления и всего того, что будут постепенно вам открывать ваши наставники; второе: вы должны дать согласие на полное повиновение, без которого не может существовать никакое общество, ни тайное, ни явное; третье: вам необходимо
вести добродетельную жизнь, чтобы, кроме исправления собственной души, примером своим исправлять и других, вне нашего общества находящихся людей; четвертое: да будете вы тверды, мужественны, ибо человек только этими качествами может с успехом противодействовать
злу; пятое правило предписывает добродетель, каковою, кажется, вы уже владеете, — это щедрость; но только старайтесь наблюдать за собою, чтобы эта щедрость проистекала не из тщеславия, а из чистого желания помочь истинно бедному; и, наконец, шестое правило обязывает масонов любить размышление о смерти, которая таким образом явится перед вами не убийцею всего вашего бытия, а другом, пришедшим к вам, чтобы возвести вас из мира труда и пота в область успокоения и награды.
— Непременно со слов Крапчика! — подхватил сенатор. — Он, я вам говорю, какой-то
злой дух для меня!.. Все, что он мне ни посоветовал, во всем я оказываюсь глупцом!.. Я
велю, наконец, не пускать его к себе.
У одного старца ты утопил блюдо, у другого удавил сына и разрушил потом пустое здание?..» Тогда ему ангел отвечал: «Мне
повелел это бог: блюдо было единая вещь у старца, неправильно им стяжанная; сын же другого, если бы жив остался, то великому бы
злу хотел быть виновен; а в здании пустом хранился клад, который я разорил, да никто, ища злата, не погибнет здесь».
Конечно, это осталось только попыткой и ограничивалось тем, что наверху залы были устроены весьма удобные хоры, поддерживаемые довольно красивыми колоннами; все стены были сделаны под мрамор; но для губернии, казалось бы, достаточно этого, однако нашлись
злые языки, которые стали многое во вновь отстроенном доме осуждать, осмеивать, и первые в этом случае восстали дамы, особенно те, у которых были взрослые дочери, они в ужас пришли от ажурной лестницы, которая
вела в залу.
Спи, усни, мое дитятко,
Покуль гроза пройдет,
Покуль беда минет!
Баю-баюшки-баю,
Баю, мое дитятко!
Скоро минет беда наносная,
Скоро царь
велит отсечь голову
Злому псу Малюте Скурлатову!
Баю-баюшки-баю,
Баю, мое дитятко!
— Ежели ты сюда пакостничать, мерзавец, приехал, так я тебя с лестницы
велю сбросить! — произнес Иудушка каким-то бесконечно
злым голосом.
Он верит теперь, что царство бога наступит тогда, когда люди будут исполнять 5 заповедей Христа, именно: 1) жить в мире со всеми людьми; 2)
вести чистую жизнь; 3) не клясться; 4) никогда не противиться
злу и 5) отказываться от народных различий».
Варвара решилась украсть письмо, хоть это было и трудно. Грушина торопила. Одна была надежда — вытащить письмо у Передонова, когда он будет пьян. А пил он много. Нередко и в гимназию являлся навеселе и
вел речи бесстыдные, вселявшие отвращение даже в самых
злых мальчишках.
Она с надменной самоуверенностью
повела головой снизу вверх, и в ее сузившихся глазах мелькнуло
злое торжество…
— Нет, уж это, — говорит, — мне обстоятельно известно; вы даже обо мне никогда ничего не говорите, и тогда, когда я к вам, как к товарищу, с общею радостною
вестью приехал, вы и тут меня приняли с недоверием; но Бог с вами, я вам все это прощаю. Мы давно знакомы, но вы, вероятно, не знаете моих правил: мои правила таковы, чтобы за всякое
зло платить добром.
На улице меня провожала толпа. В первый раз в жизни я был
зол на всех — перегрыз бы горло, разбросал и убежал. На все вопросы городовых я молчал. Они
вели меня под руки, и я не сопротивлялся.
Высокие ораторы правды, претендующие на «отречение от себя для великой идеи», весьма часто оканчивают тем, что отступаются от своего служения, говоря, что борьба со
злом еще слишком безнадежна, что она
повела бы только к напрасной гибели, и пр.
Первым делом шулера, которые
повели умелую атаку — сначала проигрывая мелкие суммы, а потом выигрывая тысячи… Втравили в беговую охоту, он завел рысистую конюшню, но призов выигрывал мало… Огромный дом у храма Христа Спасителя и другие дома отца были им спущены, векселя выкуплены за бесценок должниками, и в конце концов он трепался около ипподрома в довольно поношенном костюме, а потом смылся с горизонта, безумно и
зло разбросав миллион в самых последних притонах столицы.
— Фи, какой ты глупый,
злой, — гадкий! — презрительно сказала девушка и ушла, оставив его одного в саду. Он угрюмо и обиженно посмотрел вслед ей,
повел бровями и, опустив голову, медленно направился в глубь сада.
— Но десять процентов, кажется, берется, когда дело
ведут! — произнесла она с какой-то перекошенной и
злой улыбкой.
Я весь пылал отвагой, и ужасом, и радостью близкого желанного преступленья; я постоянно
поводил головою сверху вниз, я хмурил брови, я шептал: «Погодите!» Я грозил кому-то, я был
зол, я был опасен… и я избегал Давыда! Никто, ни даже он, не должен был иметь малейшее подозрение о том, что я собирался совершить…
Хозяйство Деренковых
вела сожительница домохозяина-скопца, высокая худощавая женщина с лицом деревянной куклы и строгими глазами
злой монахини. Тут же вертелась ее дочь, рыжая Настя; когда она смотрела зелеными глазами на мужчин — ноздри ее острого носа вздрагивали.
И так — всегда: плохие,
злые люди его рассказов устают делать
зло и «пропадают без
вести», но чаще Кукушкин отправляет их в монастыри, как мусор на «свалку».
В тот же день царица
злая,
Доброй
вести ожидая,
Втайне зеркальце взяла
И вопрос свой задала...
Митя. Знамши я все это, не могу своего сердца сообразить. «Любить друга можно, нельзя позабыть!..» (Говорит с сильными жестами.) «Полюбил я красну девицу, пуще роду, пуще племени!..
Злые люди не
велят,
велят бросить, перестать!»
Проклиная все учение и ученых, выдумавших его, мы, на
зло азбуке, дали свои наименования: «аз» стал у нас раскаряка, «буки» — горбун с рогом, «
веди» — пузан.
Отошел в угол, убито опустив голову, долго торчал там,
поводя плечами, выгнув спину, и, наконец, тихо ушел к работе. Весь день он был рассеян и
зол, вечером — безобразно напился, лез на всех с кулаками и кричал...
Не имея ни родных, ни собственного имения, я должна унижаться, чтобы получить прощение мужа. Прощения! мне просить прощения! Боже! ты знаешь дела человеческие, ты читал в моей и в его душе и ты видел, в которой хранился источник всего
зла!.. (Задумывается; потом подходит медленно к креслам и садится.) Аннушка! ходила ли ты в дом к Павлу Григоричу, чтоб разведывать, как я
велела? тебя там любят все старые слуги!.. Ну что ты узнала о моем муже, о моем сыне?
Кипит в нас быстро молодости кровь;
Хотел бы ты во что б ни стало доблесть
Свою скорее показать; но разум
Иного требует. Ты призван, сын,
Русийским царством править. Нам недаром
Величие дается. Отказаться
От многого должны мы. Обо мне
Со Ксенией вы вместе толковали —
В одном вы не ошиблись: неохотно
Ко строгости я прибегаю. Сердце
Меня склоняет милостивым быть.
Но если
злая мне необходимость
Велит карать — я жалость подавляю
И не боюсь прослыть жестоким.
Объявили царску волю —
Ей и сыну
злую долю,
Прочитали вслух указ
И царицу в тот же час
В бочку с сыном посадили,
Засмолили, покатили
И пустили в Окиян —
Так велел-де царь Салтан.
Mарина. Так конец, значит, что было, то уплыло. Позабыть
велишь! Ну, Никита, помни. Берегла я свою честь девичью пуще глаза. Погубил ты меня ни за что, обманул. Не пожалел сироту (плачет), отрекся от меня. Убил ты меня, да я на тебя
зла не держу. Бог с тобой. Лучше найдешь — позабудешь, хуже найдешь — воспомянешь. Воспомянешь, Никита. Прощай, коли так. И любила ж я тебя. Прощай в последний. (Хочет обнять его и берет за голову.)
Ну, ну, ну,
веди лошадей-то твоих», — ворчал Трофим (человек не
злой, но любивший припугнуть форейтора Сидорку), уводя в конюшню четверку вспаренных коней.
— Видишь, — ответил поп несколько смущенно, — весы нужны, чтобы взвесить добро и
зло, какое ты сделал при жизни. У всех остальных людей
зло и добро приблизительно уравновешивают чашки; у одних чалганцев грехов так много, что для них Тойон
велел сделать особые весы с громадной чашкой для грехов.
Русаков. Я ее теперь и видеть не хочу, не
велю и пускать к себе, живи она, как хочешь! (Молчание.) Я уж не увижу ее… Коли кто из вас увидит ее, так скажите ей, что отец ей
зла не желает, что коли она, бросивши отца, может быть душой покойна, жить в радости, так бог с ней! Но за поругание мое, моей седой головы, я видеть ее не хочу никогда. Дуня умерла у меня! Нет, не умерла, ее и не было никогда! Имени ее никто не смей говорить при мне!..
— Чем более вы от природы имеете способностей и дарований, — сказал он Алеше, — тем скромнее и послушнее вы должны быть. Не для того дан вам ум, чтоб вы во
зло его употребляли. Вы заслуживаете наказания за вчерашнее упрямство, а сегодня вы еще увеличили вину вашу тем, что солгали. Господа! — продолжал учитель, обратясь к пансионерам. — Запрещаю вам говорить с Алешею до тех пор, пока он совершенно исправится. А так как, вероятно, для него это небольшое наказание, то
велите подать розги.
Но больше всего, даже больше бубнового неженатого короля, моего жениха через девять лет, даже больше пикового короля, — грозного, тайного, — Лесного Царя, как я его звала, даже больше червонного валета сердца и бубнового валета дорог и
вестей (дам я, вообще, не любила, у всех у них были
злые, холодные глаза, которыми они меня, как знакомые дамы — мою мать, судили), больше всех королей и валетов я любила — пиковый туз!