Неточные совпадения
В какой-то дикой задумчивости бродил он
по улицам, заложив
руки за спину и бормоча под нос невнятные слова. На пути встречались ему обыватели, одетые в самые разнообразные лохмотья, и кланялись в пояс. Перед некоторыми он останавливался, вперял непонятливый взор в лохмотья и произносил...
А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время
по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» — и заорал во все горло, указывая на него
рукой, — молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился
за свою шляпу.
Несколько часов ходьбы
по улицам дали себя знать, — Самгин уже спал, когда Анфимьевна принесла стакан чаю. Его разбудила Варвара, дергая
за руку с такой силой, точно желала сбросить на пол.
Через час Самгин шагал рядом с ним
по панели, а среди
улицы за гробом шла Алина под
руку с Макаровым;
за ними — усатый человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой в
руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув
руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
— Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль,
за шофера сидел солдат с забинтованной шеей, в фуражке, сдвинутой на правое ухо, рядом с ним — студент, в автомобиле двое рабочих с винтовками в
руках, штатский в шляпе, надвинутой на глаза, и толстый, седобородый генерал и еще студент. На
улице стало более шумно, даже прокричали ура, а в ограде — тише.
Для того, чтоб попасть домой, Самгин должен был пересечь
улицу,
по которой шли союзники, но, когда он хотел свернуть в другой переулок — встречу ему из-за угла вышел, широко шагая, Яков Злобин с фуражкой в
руке, с распухшим лицом и пьяными глазами; размахнув
руки, как бы желая обнять Самгина, он преградил ему путь, говоря негромко, удивленно...
Самгин пошел с ним. Когда они вышли на
улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой человек с выпученным животом, в рыжем жилете, в оборванных,
по колени, брюках, в
руках он нес измятую шляпу и, наклоня голову, расправлял ее дрожащими пальцами. Остановив его
за локоть, Макаров спросил...
Часа через полтора Самгин шагал
по улице, следуя
за одним из понятых, который покачивался впереди него, а сзади позванивал шпорами жандарм. Небо на востоке уже предрассветно зеленело, но город еще спал, окутанный теплой, душноватой тьмою. Самгин немножко любовался своим спокойствием, хотя было обидно идти
по пустым
улицам за человеком, который, сунув
руки в карманы пальто, шагал бесшумно, как бы не касаясь земли ногами, точно он себя нес на
руках, охватив ими бедра свои.
По двору один
за другим, толкаясь, перегоняя друг друга, бежали в сарай Калитин, Панфилов и еще трое; у калитки ворот стоял дворник Николай с железным ломом в
руках, глядя в щель на
улицу, а среди двора — Анфимьевна крестилась в пестрое небо.
— Я ходила
по Невскому, Вера Павловна; только еще вышла, было еще рано; идет студент, я привязалась к нему. Он ничего не сказал а перешел на другую сторону
улицы. Смотрит, я опять подбегаю к нему, схватила его
за руку. «Нет, я говорю, не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А я вас прошу об этом, оставьте меня», он говорит. «Нет, пойдемте со мной». «Незачем». «Ну, так я с вами пойду. Вы куда идете? Я уж от вас ни
за что не отстану». — Ведь я была такая бесстыдная, хуже других.
Вахрушка только махнул
рукой и летел
по улице, точно
за ним гналась стая волков. У него в мозгу сверлила одна мысль: мертвяк… мертвяк… мертвяк. Вот нагонит Полуянов и сгноит всех в остроге
за мертвое тело. Всех изведет.
Гроб между тем подняли. Священники запели, запели и певчие, и все это пошло в соседнюю приходскую церковь. Шлепая
по страшной грязи, Катишь шла
по средине
улицы и вела только что не
за руку с собой и Вихрова; а потом, когда гроб поставлен был в церковь, она отпустила его и велела приезжать ему на другой день часам к девяти на четверке, чтобы после службы проводить гроб до деревни.
Но я не докончил. Она вскрикнула в испуге, как будто оттого, что я знаю, где она живет, оттолкнула меня своей худенькой, костлявой
рукой и бросилась вниз
по лестнице. Я
за ней; ее шаги еще слышались мне внизу. Вдруг они прекратились… Когда я выскочил на
улицу, ее уже не было. Пробежав вплоть до Вознесенского проспекта, я увидел, что все мои поиски тщетны: она исчезла. «Вероятно, где-нибудь спряталась от меня, — подумал я, — когда еще сходила с лестницы».
Мы всё ходили
по улицам, до самого вечера, и мамаша все плакала и все ходила, а меня вела
за руку.
Но я не мог оставить мою мысль. Я слишком верил в нее. Я схватил
за руку Нелли, и мы вышли. Был уже третий час пополудни.. Находила туча. Все последнее время погода стояла жаркая и удушливая, но теперь послышался где-то далеко первый, ранний весенний гром. Ветер пронесся
по пыльным
улицам.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни!
За пятнадцать верст, как
по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней станции выедешь — всё перед глазами, словно вот
рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую
улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Однажды Николаев был приглашен к командиру полка на винт. Ромашов знал это. Ночью, идя
по улице, он услышал
за чьим-то забором, из палисадника, пряный и страстный запах нарциссов. Он перепрыгнул через забор и в темноте нарвал с грядки, перепачкав
руки в сырой земле, целую охапку этих белых, нежных, мокрых цветов.
«Хоть бы с
улицы, хоть бы махонького какого-нибудь генералика!» — частенько думал он про себя, расхаживая взад и вперед
по комнате, с заложенными
за спину
руками.
С горы спускается деревенское стадо; оно уж близко к деревне, и картина мгновенно оживляется; необыкновенная суета проявляется
по всей
улице; бабы выбегают из изб с прутьями в
руках, преследуя тощих, малорослых коров; девчонка лет десяти, также с прутиком, бежит вся впопыхах, загоняя теленка и не находя никакой возможности следить
за его скачками; в воздухе раздаются самые разнообразные звуки, от мычанья до визгливого голоса тетки Арины, громко ругающейся на всю деревню.
В настоящий свой проезд князь, посидев со старухой, отправился, как это всякий раз почти делал, посетить кой-кого из своих городских знакомых и сначала завернул в присутственные места, где в уездном суде, не застав членов, сказал небольшую любезность секретарю, ласково поклонился попавшемуся у дверей земского суда рассыльному, а встретив на
улице исправника, выразил самую неподдельную, самую искреннюю радость и
по крайней мере около пяти минут держал его
за обе
руки, сжимая их с чувством.
Несколько мгновений спустя Санин уже бежал
по улице к себе на квартиру. Он и не заметил того, что вслед
за ним из двери кондитерской, весь растрепанный, выскочил Панталеоне — и что-то кричал ему, и потрясал, и как будто грозил высоко поднятой
рукою.
Тут он упал, потому что я с силой вырвался у него из
рук и побежал
по улице. Липутин увязался
за мной.
Пастух гнал
по улице стадо; бабы, растрепанные, заспанные, бежали, с прутьями в
руках,
за коровами, которые останавливались везде, где замечались признаки какой-нибудь растительности.
Весною я все-таки убежал: пошел утром в лавочку
за хлебом к чаю, а лавочник, продолжая при мне ссору с женой, ударил ее
по лбу гирей; она выбежала на
улицу и там упала; тотчас собрались люди, женщину посадили в пролетку, повезли ее в больницу; я побежал
за извозчиком, а потом, незаметно для себя, очутился на набережной Волги, с двугривенным в
руке.
Изо дня в день он встречал на
улицах Алёшу, в длинной, холщовой рубахе, с раскрытою грудью и большим медным крестом на ней. Наклоня тонкое тело и вытянув вперёд сухую чёрную шею, юродивый поспешно обегал
улицы, держась правою
рукою за пояс, а между пальцами левой неустанно крутя чурочку, оглаженную до блеска, — казалось, что он преследует нечто невидимое никому и постоянно ускользающее от него. Тонкие, слабые ноги чётко топали
по доскам тротуаров, и сухой язык бормотал...
— О нет, нет… Я буду в лесу в это время, никуда из хаты не выйду… Но я буду сидеть и все думать, что вот я иду
по улице, вхожу в ваш дом, отворяю двери, вхожу в вашу комнату… Вы сидите где-нибудь… ну хоть у стола… я подкрадываюсь к вам сзади тихонько… вы меня не слышите… я хватаю вас
за плечо
руками и начинаю давить… все крепче, крепче, крепче… а сама гляжу на вас… вот так — смотрите…
Он быстро пошёл вон из магазина и в двери зачем-то снял с головы картуз. Илья выскочил из-за прилавка вслед
за ним, но Грачёв уже шёл
по улице, держа картуз в
руке и возбуждённо размахивая им.
— Я-то? — Саша подумала и сказала, махнув
рукой: — Может, и не жадная — что в том? Я ведь еще не совсем… низкая, не такая, что
по улицам ходят… А обижаться — на кого? Пускай говорят, что хотят… Люди же скажут, а мне людская святость хорошо известна! Выбрали бы меня в судьи — только мертвого оправдала бы!.. — И, засмеявшись нехорошим смехом, Саша сказала: — Ну, будет пустяки говорить… садись
за стол!..
Тогда только что приступили к работам
по постройке канала. Двое рабочих подняли на
улице железную решетку колодца, в который стекают вода и нечистоты с
улиц. Образовалось глубокое, четырехугольное, с каменными, покрытыми грязью стенами отверстие, настолько узкое, что с трудом в него можно было опуститься. Туда спустили длинную лестницу. Один из рабочих зажег бензиновую лампочку и, держа ее в одной
руке, а другой придерживаясь
за лестницу, начал спускаться.
Вспомнил он, как его не пустили в церковь, как он пошел в трактир, напился пьян, неделю без просыпу пил, как его выгнали со службы
за пьянство и как он, спустив с себя приличное платье, стал завсегдатаем погребка… Вот уж с лишком год, как он день сидит в нем, а на ночь выходит на угол
улицы и протягивает
руку за пятаком на ночлег, если не получает его от загулявшего в погребке гостя или если товарищи
по «клоповнику» не раздобудутся деньгами.
Он не слышал, что ему сказали, попятился назад и не заметил, как очутился на
улице. Ненависть к фон Корену и беспокойство — все исчезло из души. Идя домой, он неловко размахивал правой
рукой и внимательно смотрел себе под ноги, стараясь идти
по гладкому. Дома, в кабинете, он, потирая
руки и угловато поводя плечами и шеей, как будто ему было тесно в пиджаке и сорочке, прошелся из угла в угол, потом зажег свечу и сел
за стол…
Девки и молодки в красных и синих кумачных сарафанах,
по четыре и более, держа друг друга
за руки, ходили взад и вперед
по улице, ухмыляясь и запевая веселые песни; а молодые парни, следуя
за ними, перешептывались и порою громко отпускали лихие шутки на счет дородности и румянца красавиц.
Был солнечный, прозрачный и холодный день; выпавший
за ночь снег нежно лежал на
улицах, на крышах и на плешивых бурых горах, а вода в заливе синела, как аметист, и небо было голубое, праздничное, улыбающееся. Молодые рыбаки в лодках были одеты только для приличия в одно исподнее белье, иные же были голы до пояса. Все они дрожали от холода, ежились, потирали озябшие
руки и груди. Стройно и необычно сладостно неслось пение хора
по неподвижной глади воды.
Он был уже вдов, был уже в отставке, уже не щеголял, не хвастал, не задирался, любил только пить чай и болтать
за ним всякий вздор; ходил
по комнате, поправлял сальный огарок; аккуратно
по истечении каждого месяца наведывался к своим жильцам
за деньгами; выходил на
улицу с ключом в
руке, для того, чтобы посмотреть на крышу своего дома; выгонял несколько раз дворника из его конуры, куда он запрятывался спать; одним словом, человек в отставке, которому после всей забубенной жизни и тряски на перекладных остаются одни пошлые привычки.
Напившись чаю на скорую
руку, Коротков потушил примус и побежал на службу, стараясь не опоздать, и опоздал на пятьдесят минут из-за того, что трамвай вместо шестого маршрута пошел окружным путем
по седьмому, заехал в отдаленные
улицы с маленькими домиками и там сломался.
Непрерывно, один
за другим, подъезжали извозчики и
по мановению
руки величественного, как статуя, городового, описав полукруг, отъезжали дальше, в темноту, где длинной вереницей стояли вдоль
улицы сани и кареты.
Ковалев догадался и, схватив со стола красную ассигнацию, сунул в
руки надзирателю, который, расшаркавшись, вышел
за дверь, и в ту же почти минуту Ковалев слышал уже голос его на
улице, где он увещевал
по зубам одного глупого мужика, наехавшего с своею телегою как раз на бульвар.
На
улице с народом.
Узнали все и обступили с криком.
Кто
за руки берет, кто обнимает,
Ступить ему ни шагу не дают,
По старостам скорей гонцов послали,
Хотят его честь честью, с хлебом-солью,
У нашего крыльца встречать. Аксеныч
На старости торопится сюда ж.
Ты, матушка, всей радости не знаешь:
Наш новый царь — пошли ему здоровья,
И счастия, и радости Господь —
Пожаловал отца дворянством думным.
Погуляев. Да и мне все равно, только если вы ее любите, так одну не пускайте
по улицам ходить. Кто захочет впутываться в историю, заступаться на
улице за постороннюю девушку; а обидеть охотники всегда найдутся. Вот нынче, сейчас, какие-то господа подхватили ее на бульваре под
руки, она так испугалась, что и слова не вымолвит, а они идут, песенки распевают да на всех посматривают. Хорошо, что я подъехал.
Вот ведь недавно, полчаса каких-нибудь, был я честный человек, чиновник; хоть бедный, а обыватель; идешь это
по улице и ничего; тот
руку подает, другой
руку подает: «здравствуйте», говорит; на рынок ходишь, в праздник в церкви стоишь, что другие, то и ты; а теперь
за железную решетку, в серое сукно оденут.
— На постоялый тебе? — сказал дядя Елистрат, ухватясь
рукою за край Алексеевой тележки. — А ты вот бери отселева прямо… Все прямо, вдоль
по набережной… Переулок там увидишь налево, налево и ступай. Там
улица будет, на
улице базар; ты ее мимо… Слышь?.. Мимо базара под самую, значит, гору, тут тебе всякий мальчишка постоялый двор укажет. А не то поедем заодно, я те и путь укажу и все, что тебе надобно, мигом устрою.
Один раз, ночью, он пошел
по острогу и увидал, что из-под одной нары сыплется земля. Он остановился посмотреть. Вдруг Макар Семенов выскочил из-под нары и с испуганным лицом взглянул на Аксенова. Аксенов хотел пройти, чтоб не видеть его; но Макар ухватил его
за руку и рассказал, как он прокопал проход под стенами и как он землю каждый день выносит в голенищах и высыпает на
улицу, когда их гоняют на работу. Он сказал...
Почти на всех
улицах,
по которым проходил Володя, он видел среди анамитских хижин и китайские дома с лавчонками, около которых в тени навесов сидели китайцы
за работой. Все ремесленники в Сайгоне — китайцы: они и прачки, и торгаши, и комиссионеры… Вся торговля в Кохинхине издавна была в
руках этих «евреев Востока», предприимчивых, трудолюбивых и крайне неприхотливых. В Сайгоне их было много, и Володя на другой же день, осматривая город, видел
за городом целый китайский поселок.
Серж по-прежнему стоял на
улице, но когда я стал приближаться, он тронулся с места и хотел уйти. Я ускорил шаг и, нагнав его, слегка тронул его
за руку и подал письмо, которое он взял молча и нетерпеливо бросился с ним к фонарю.
Поезд пригородной дороги, колыхаясь, мчался
по тракту. Безлюдные
по будням
улицы кипели пьяною, праздничною жизнью, над трактом стоял гул от песен криков, ругательств. Здоровенный ломовой извозчик, пьяный, как стелька, хватался
руками за чугунную ограду церкви и орал во всю глотку: «Го-о-оо!! Ку-ку!! Ку-ку!!». Необъятный голос раскатывался
по тракту и отдавался
за Невою.
Брама-Глинский (так он зовется
по театру, в паспорте же он значится Гуськовым) отошел к окну, заложил
руки в карманы и стал глядеть на
улицу. Перед его глазами расстилалась громадная пустошь, огороженная серым забором, вдоль которого тянулся целый лес прошлогоднего репейника.
За пустошью темнела чья-то заброшенная фабрика с наглухо забитыми окнами. Около трубы кружилась запоздавшая галка. Вся эта скучная, безжизненная картина начинала уже подергиваться вечерними сумерками.
Он помолчал и внезапно набросился на меня, стараясь повалить меня на землю, и его холодные пальцы жадно нащупывали мое горло, но путались в одежде. Я укусил его
за руку, вырвался и побежал, и он долго гнался
за мной
по пустынным
улицам, громко стуча сапогами. Потом отстал — должно быть, ему было больно от укуса.
Невдалеке от себя увидел он и тещу свою, Ланцюжиху, с одним заднепровским пасечником, о котором всегда шла недобрая молва, и старую Одарку Швойду, торговавшую бубликами на Подольском базаре, с девяностолетним крамарем Артюхом Холозием, которого все почитали чуть не
за святого: так этот окаянный ханжа умел прикидываться набожным и смиренником; и нищую калеку Мотрю, побиравшуюся
по улицам киевским, где люди добрые принимали ее
за юродивую и прозвали Дзыгой; а здесь она шла
рука об
руку с богатым скрягою, паном Крупкою, которого незадолго перед тем казаки выжили из Киева и которого сами земляки его, ляхи, ненавидели
за лихоимство.
Путь же Тении отсюда пролегал
по улице, где помещался дом, занятый для вельможи Милия, и случилось так, что когда Тения проходила мимо этого дома, то ее увидал Милий и, схватившись
рукою за сердце, воскликнул...