Неточные совпадения
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву. На фабриках у меня
работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска
хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее
свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
Слушая, как в редакции говорят о необходимости политических реформ, разбирают достоинства европейских конституций, утверждают и оспаривают возникновение в России социалистической крестьянской республики, Самгин думал, что эти беседы, всегда горячие, иногда озлобленные, — словесная игра, которой развлекаются скучающие, или ремесло профессионалов, которые
зарабатывают хлеб свой тем, что «будят политическое и национальное самосознание общества».
«Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то? А поди тысяч пять в год
заработает! Это
хлеб! Да писать-то все, тратить мысль, душу
свою на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать
свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать покоя и все куда-то двигаться… И все писать, все писать, как колесо, как машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет — а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!»
Вчера уже на одной станции, Урядской или Уряхской, хозяин с большим семейством, женой, многими детьми благословлял
свою участь, хвалил, что
хлеб родится, что надо только
работать, что из конопли они делают себе одежду, что чего недостает, начальство снабжает всем:
хлебом, скотом; что он всем доволен, только недостает одного… «Чего же?» — спросили мы.
Хлебом арестант платит тому, кто убирает камеру, кто
работает вместо него, кто мирволит его слабостям;
хлебом он платит за иголки, нитки и мыло; чтобы разнообразить
свою скудную, крайне однообразную, всегда соленую пищу, он копит
хлеб и потом меняет в майдане на молоко, белую булку, сахар, водку…
Восьми лет он осиротел, а с десяти начал
зарабатывать себе кусок
хлеба своим искусством.
Бабы-мочеганки действительно заговорили о
своем хлебе раньше мужиков, и бабьи языки
работали с особенным усердием.
— Намедни, — продолжал Рыбин, — вызвал меня земский, — говорит мне: «Ты что, мерзавец, сказал священнику?» — «Почему я — мерзавец? Я
зарабатываю хлеб свой горбом, я ничего худого против людей не сделал, — говорю, — вот!» Он заорал, ткнул мне в зубы… трое суток я сидел под арестом. Так говорите вы с народом! Так? Не жди прощенья, дьявол! Не я — другой, не тебе — детям твоим возместит обиду мою, — помни! Вспахали вы железными когтями груди народу, посеяли в них зло — не жди пощады, дьяволы наши! Вот.
— Сделайте милость, Михайло Сергеич; вы менее, чем кто-либо, имеете право судить об этом: вы никогда не
зарабатывали себе
своей рукой куска
хлеба, и у вас не было при этом на руках капризной женщины.
Презрение и омерзение начинал он чувствовать к себе за
свое тунеядство: человек деятельный по натуре, способный к труду, он не мог
заработать какого-нибудь куска
хлеба и питался последними крохами
своей бедной любовницы — это уж было выше всяких сил!
Там он жил в последней степени унижения, никогда не наедался досыта и
работал на
своего антрепренера с утра до ночи; а в каторге работа легче, чем дома,
хлеба вдоволь и такого, какого он еще и не видывал; по праздникам говядина, есть подаяние, есть возможность
заработать копейку.
«Вот, говорит, чтоб не попрекнули меня потом, что я даром
хлеб ел, буду землю копать и
свой хлеб, что здесь ел,
заработаю, а потом и уйду.
— А вот за чтò: за то, что у тебя двор раскрыт, навоз не запахан, плетни поломаны, а ты сидишь дома да трубку куришь, а не
работаешь; за то, что ты
своей матери, которая тебе всё хозяйство отдала, куска
хлеба не даешь, позволяешь ее
своей жене бить и доводишь до того, что она ко мне жаловаться приходила.
— Ага, договорились! — сказал Лаптев и засмеялся, сердито глядя на брата. — Да не принадлежи я к вашему именитому роду, будь у меня хоть на грош воли и смелости, я давно бы швырнул от себя эти доходы и пошел бы
зарабатывать себе
хлеб. Но вы в
своем амбаре с детства обезличили меня! Я ваш!
— Вот смотрите: что это такое? Это —
хлеб. Я его
заработал, и я его съем; съем и водицей запью. Так? Значит, пообедаю и никого не обижу. Рыба и птица тоже хотят пообедать… У вас, значит,
своя пища! Зачем же ссориться? Воробей Воробеич откопал червячка, значит, он его
заработал, и, значит, червяк — его…
Пётр ничего не сказал ему, даже не оглянулся, но явная и обидная глупость слов дворника возмутила его. Человек
работает, даёт кусок
хлеба не одной сотне людей, день и ночь думает о деле, не видит, не чувствует себя в заботах о нём, и вдруг какой-то тёмный дурак говорит, что дело живёт
своей силой, а не разумом хозяина. И всегда человечишка этот бормочет что-то о душе, о грехе.
До слез смешны длинные вереницы грузчиков, несущих на плечах
своих тысячи пудов
хлеба в железные животы судов для того, чтобы
заработать несколько фунтов того же
хлеба для
своего желудка.
Чем жила Галактионовна — трудно сказать; но она жила в
своей собственной избушке, и ей оставалось
заработать на
хлеб, чего она достигала при помощи швейной машины, стучавшей в ее избушке по вечерам; если не было работы, Галактионовна посвящала
свои досуги поэзии, и в ее стихах из года в год проходили события и лица Пеньковского завода.
— У нас, — говорит, — кто ест
свой хлеб, тот и голоден. Вон мужики весь век
хлеб сеют, а есть его — не смеют. А что я
работать не люблю — верно! Но ведь я вижу: от работы устанешь, а богат не станешь, но кто много спит, слава богу — сыт! Ты бы, Матвей, принимал вора за брата, ведь и тобой чужое взято!
Было ясно — он не хотел говорить. Полагая, что такое настроение не продлится у него долго, я не стал надоедать ему вопросами. Он весь день молчал, только по необходимости бросая мне краткие слова, относящиеся к работе, расхаживал по пекарне с понуренной головой и всё с теми же туманными глазами, с какими пришел. В нем точно погасло что-то; он
работал медленно и вяло, связанный
своими думами. Ночью, когда мы уже посадили последние
хлебы в печь и, из боязни передержать их, не ложились спать, он попросил меня...
Хозяин смотрел на
своих работников как на вьючных скотов, которые обязаны за кусок насущного
хлеба работать на него до истощения сил; работники, в
свою очередь, видели в хозяине
своего злодея, который истощает и мучит их, пользуется их трудами и не дает им ни малейшего участия в выгодах, ими же ему доставляемых.
Надя. Да, она была права… Она
работала и ела
свой хлеб. А вы… что вы делаете? Чей
хлеб едите вы?
Мне бы теперь
работать, добывать
хлеб в поте лица, искупать
свои ошибки.
Я сделаю из тебя работника! Мы будем людьми, Мишель! Мы будем есть
свой хлеб, мы будем проливать пот, натирать мозоли… (Кладет голову ему на грудь.) Я буду
работать…
— Сам к нему поехал… Что понапрасну на черта клепать! — засмеялся Патап Максимыч. —
Своя охота была… Да не про то я тебе говорю, а то сказываю, что иночество самое пустое дело.
Работать лень, трудом
хлеба добывать не охота, ну и лезут в скиты дармоедничать… Вот оно и все твое хваленое иночество!.. Да!..
«Не перестарки, — думал он, — пусть год, другой за родительский
хлеб на
свою семью работа́ют.
При этом я видел, что труд мой прямо нужен больнице и что любезность, с которою мне «позволяли» в ней
работать, была любезностью предпринимателя, «дающего
хлеб»
своим рабочим; разница была только та, что за мою работу мне платили не
хлебом, а одним лишь позволением
работать.
Про себя говорят: «
Хлеба не сеем, работы не
работаем, потому что сеем слово Господне и
работаем на Бога, по вся дни живота
своего в трудах и в молитве пребываем».
Когда
работаешь десять лет и ничего не добьешься, кроме зависимости… тратишь
свой талант на то, чтобы кусочек
хлеба иметь, лучше же на это одни руки употреблять или просто сидеть где-нибудь в конторе от десяти до трех.
Не беспокойтесь за меня, милые, я приложу все
свои старания, чтобы дать приличное образование Сереже и Маше сделать их людьми, предоставить им возможность
зарабатывать самим кусок
хлеба.
— Я стара, но я сказала тебе, мой старый муж томится в каменоломнях, я ем
хлеб, который
зарабатываю себе моими руками, и мои сыновья и сыновья моих дочерей тоже трудятся — из них есть ткачи и канатчики, и кожевенники, и все они едва питались
своими трудами, а христиане теперь завели у себя мастерские в особых огражденных местах, где они молятся, а другие их за это кормят, и они на даровом
хлебе берут работу дешевле нашего…
От посла взяли принесенный им по обычаю букет «говорящих цветов», в знак миролюбивости посольства, и писание, в котором правитель изъяснял ему, в чем заключается дело, и потом тут же укорял его за то, что христиане ткачи и коверщики раздражают рабочих, принимая в
свои общины всяких ленивых и ничтожных людей, которые приходят просить крещения без всяких убеждений, единственно из-за одного того, чтобы жить в общине на счет верующих, и потом, пользуясь общественными приношениями в виде
хлеба, и мяса, и рыб, эти даром накормленные люди могут
работать дешевле, чем прочие трудолюбивые мастера, имеющие на
своем содержании целые семейства.
Да, таков более или менее конец этих обыкновенных историй, а их начало в той семейной и родственной жадности, в той деревенской глупости и безрасчетливости, с которой сами родители не дают детям окрепнуть на ногах и созреть в силах до способности принести семье в
свое время действительную помощь, которая бы стала полезнее узелочков сахару и кофе, истощающих средства девочки, когда она еще еле-еле начинает
зарабатывать на кусок
хлеба.