Неточные совпадения
Как больно здесь, как сердцу тяжко стало!
Тяжелою обидой, словно камнем,
На сердце пал цветок, измятый Лелем
И брошенный. И я как будто тоже
Покинута и брошена, завяла
От слов его насмешливых. К другим
Бежит пастух; они ему милее;
Звучнее смех у них, теплее речи,
Податливей они
на поцелуй;
Кладут ему
на плечи руки, прямо
В глаза глядят и смело, при народе,
В объятиях у Леля
замирают.
Веселье там и радость.
«Телеграмма» вернулась, а за ней пришла и Нюрочка. Она бросилась
на шею к Самойлу Евтихычу, да так и
замерла, — очень уж обрадовалась старику, которого давно не видала. Свой, родной человек… Одета она была простенько, в ситцевую кофточку,
на плечах простенький платок, волосы зачесаны гладко. Груздев долго гладил эту белокурую головку и прослезился: бог счастье послал Васе за родительские молитвы Анфисы Егоровны. Таисья отвернулась в уголок и тоже плакала.
Поднятые иконы несли все туляки, опоясанные через
плечо белыми полотенцами. Вся площадь глухо
замерла. Место для молебна было оцеплено лесообьездчиками и приехавшими с исправником казаками, которые гарцевали
на своих мохноногих лошадках и помахивали
на напиравшую толпу нагайками.
Букин угрюмо опустился
на скамью. Было огромное, важное в его темных словах, было что-то грустно укоряющее и наивное. Это почувствовалось всеми, и даже судьи прислушивались, как будто ожидая, не раздастся ли эхо, более ясное, чем эти слова. И
на скамьях для публики все
замерло, только тихий плач колебался в воздухе. Потом прокурор, пожав
плечами, усмехнулся, предводитель дворянства гулко кашлянул, и снова постепенно родились шепоты, возбужденно извиваясь по залу.
Но когда акробат неожиданно поставил мальчика
на колена, повернул его к себе спиною и начал выгибать ему назад
плечи, снова надавливая пальцами между лопатками, когда голая худенькая грудь ребенка вдруг выпучилась ребром вперед, голова его опрокинулась назад и весь он как бы
замер от боли и ужаса, — Варвара не могла уже выдержать; она бросилась отнимать его. Прежде, однако ж, чем успела она это сделать, Беккер передал ей Петю, который тотчас же очнулся и только продолжал дрожать, захлебываясь от слез.
Какие
плечи! что за Геркулес!..
А сам покойник мал был и щедушен,
Здесь, став
на цыпочки, не мог бы руку
До своего он носу дотянуть.
Когда за Эскурьялом мы сошлись,
Наткнулся мне
на шпагу он и
замер,
Как
на булавке стрекоза — а был
Он горд и смел — и дух имел суровый…
А! вот она.
Он быстро стал протирать глаза — мокрый песок и грязь были под его пальцами, а
на его голову,
плечи, щёки сыпались удары. Но удары — не боль, а что-то другое будили в нём, и, закрывая голову руками, он делал это скорее машинально, чем сознательно. Он слышал злые рыдания… Наконец, опрокинутый сильным ударим в грудь, он упал
на спину. Его не били больше. Раздался шорох кустов и
замер…
Пузич за волосы его сгреб, а Фомка под ногу подшибает, и Петруха —
на моих глазах это было — раза два их отпихивал, так Фомка и поотстал, а Пузич все лезет: сила-то не берет, так кусаться стал, впился в
плечо зубами, да и
замер.
Аннушка положила
на плечо соседа свою голову и
замерла в этой позе, потупив глаза в землю. Гармонист задумчиво покручивал ус, а человек в пиджаке отошёл к окну и стал там, прислонясь к стене и смешно вытянув голову по направлению к певцам, точно он ртом ловил звуки песни. Толпа в дверях шуршала платьем и глухо ворчала, слившись в одно большое животное.
Дом, в котором она жила со дня рождения и который в завещании был записан
на ее имя, находился
на окраине города, в Цыганской слободке, недалеко от сада «Тиволи»; по вечерам и по ночам ей слышно было, как в саду играла музыка, как лопались с треском ракеты, и ей казалось, что это Кукин воюет со своей судьбой и берет приступом своего главного врага — равнодушную публику; сердце у нее сладко
замирало, спать совсем не хотелось, и, когда под утро он возвращался домой, она тихо стучала в окошко из своей спальни и, показывая ему сквозь занавески только лицо и одно
плечо, ласково улыбалась…
— О судьбе твоей все думаю… Недолго мне, Фленушка,
на свете жить. Помру, что будет с тобой?.. Душа мутится, дух
замирает, только об этом подумаю. Всякий тебя обидит, никакой у тебя заступы не будет… Горько будет тебе в злобе мира, во всех суетах его… — Так, взволнованным голосом, склонив голову
на плечо Фленушки, говорила Манефа.
Откинула покров она с чела,
И месяц светом лик ей обдал чистый.
Уже моих колен ее пола
Касается своей волной пушистой,
И
на плечо ко мне она легла,
И разом круг объял меня душистый:
И молодость, и дрожь, и красота,
И в поцелуе
замерли уста.
— Пустите меня! нас непременно увидят… — чуть слышно прошептала Лара, в страхе оборачивая лицо к двери теткиной комнаты. Но лишь только она сделала это движение, как, обхваченная рукой Горданова, уже очутилась
на подоконнике и голова ее лежала
на плече Павла Николаевича. Горданов обнимал ее и жарко целовал ее трепещущие губы, ее шею,
плечи и глаза,
на которых дрожали и
замирали слезы.
Уходит. Георгий Дмитриевич выходит
на террасу и становится, опершись
плечом о столб. Луна освещает его непокрытую голову. Екатерина Ивановна играет — звуки рояля далеки и нежны. Осторожно открывается дверь, и выходит Ментиков в своем белом костюмчике. Оглядывается и
на носках, стараясь не скрипеть, проходит комнату — видит
на террасе Георгия Дмитриевича и в страхе
замирает. Оправляет костюмчик и прическу и выходит
на террасу, здоровается,
на всякий случай, однако, не протягивая руки.
— Валечка! — донесся жалобный крик из комнаты Настасьи Филипповны. Она показалась
на пороге с глазами, опухшими от слез, и, всплеснув руками, бросилась к мальчику, встала
на колени и
замерла, положив голову
на его
плечо, — только дрожали и переливались бриллианты в ее ушах.
— Возврати же скорее мне мой разум! — прошептала Нефора и, положив
на плечи ему свои обнаженные руки, судорожно вздрогнула и
замерла в поцелуе.
И услышав то, Кирибеевич
Побледнел в лице, как осенний снег:
Бойки очи его затуманились,
Между сильных
плеч пробежал мороз,
На раскрытых устах слово
замерло…