Неточные совпадения
Так окончил свое административное поприще градоначальник, в котором страсть к законодательству находилась в непрерывной
борьбе с страстью к пирогам. Изданные им
законы в настоящее время, впрочем, действия не имеют.
«Откуда взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того, что надо любить ближнего и не душить его? Мне сказали это в детстве, и я радостно поверил, потому что мне сказали то, что было у меня в душе. А кто открыл это? Не разум. Разум открыл
борьбу за существование и
закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно».
Прежде бывало, — говорил Голенищев, не замечая или не желая заметить, что и Анне и Вронскому хотелось говорить, — прежде бывало вольнодумец был человек, который воспитался в понятиях религии,
закона, нравственности и сам
борьбой и трудом доходил до вольнодумства; но теперь является новый тип самородных вольнодумцев, которые вырастают и не слыхав даже, что были
законы нравственности, религии, что были авторитеты, а которые прямо вырастают в понятиях отрицания всего, т. е. дикими.
— В логике есть
закон исключенного третьего, — говорил он, — но мы видим, что жизнь строится не по логике. Например: разве логична проповедь гуманизма, если признать
борьбу за жизнь неустранимой? Однако вот вы и гуманизм не проповедуете, но и за горло не хватаете никого.
— Коренной сибиряк более примитивен, более серьезно и успешно занят делом самоутверждения в жизни. Толстовцы и всякие кающиеся и вообще болтуны там — не водятся. Там понимают, что ежели основной
закон бытия —
борьба, так всякое я имеет право на бесстыдство и жестокость.
В этом проблематика Достоевского, Ибсена была моей нравственной проблематикой, как и пережитое Белинским восстание против гегелевского мирового духа, как некоторые мотивы Кирхегардта, которого я, впрочем, очень поздно узнал и не особенно люблю, как и
борьба Л. Шестова против необходимых
законов логики и этики, хотя и при ином отношении к познанию.
На одной стороне оказался властный сатрап, хватающий за ухо испуганного мальчишку, на другой —
закон, отделенный от власти, но вооружающий скромного директора на
борьбу и победу.
— Да, бывает… Все бывает. Слопаете все отечество, а благодарных потомков пустите по миру… И на это есть
закон, и, может быть, самый страшный:
борьба за существование. Оберете вы все Зауралье, ваше степенство.
Но существует во всей живущей, никогда не умирающей мировой природе какой-то удивительный и непостижимый
закон, по которому заживают самые глубокие раны, срастаются грубо разрубленные члены, проходят тяжкие инфекционные болезни, и, что еще поразительнее, — сами организмы в течение многих лет вырабатывают средства и орудия для
борьбы со злейшими своими врагами.
Но ведь мы знаем, как делаются
законы, мы все были за кулисами, мы все знаем, что
законы суть произведения корысти, обмана,
борьбы партий, — что в них нет и не может быть истинной справедливости.
«Милостивый государь, — пишет он редактору «Revue des Revues», — вы спрашиваете моего мнения насчет успеха всемирного конгресса мира. Я верю так же, как и Дарвин, что насильственная
борьба есть
закон природы, управляющий всеми существами.
Естественные науки в наше время скрепили таинственный
закон, открывшийся Жозефу де Мэстру вдохновением его гения и обдумыванием первобытных догматов; он видел, как мир искупляет свои наследственные падения жертвою; науки показывают нам, как мир совершенствуется
борьбой и насильственным подбором; это утверждение с двух сторон одного и того же декрета, редактированного в различных выражениях.
— Дайте нам, простым людям, достаточно свободы, мы попытаемся сами устроить иной порядок, больше человечий; оставьте нас самим себе, не внушайте, чтоб давили друг друга, не говорите, что это — один
закон, для нас и нет другого, — пусть люди поищут
законов для общей жизни и
борьбы против жестокости…
Он еще в кадетском корпусе слышал, что есть на свете явление, именующееся
борьбою с
законом.
— Для него жизнь —
борьба за расширение знаний,
борьба за подчинение таинственных энергий природы человеческой воле, все люди должны быть равносильно вооружены для этой
борьбы, в конце которой нас ожидает свобода и торжество разума — самой могучей из всех сил и единственной силы мира, сознательно действующей. А для нее жизнь была мучительным приношением человека в жертву неведомому, подчинением разума той воле,
законы и цели которой знает только священник.
Сторонник вульгарного материализма, Зайцев не придавал значения классовой
борьбе и полагал, что ход исторического процесса определяется биологическими
законами.
«…Вы пишете, что
борьба за любовь есть
закон природы, и предлагаете мне своего рода поединок…
Но как искусство олицетворяет все в отдельных образах, то обыкновенно
борьба двух требований нравственного
закона представляется в искусстве
борьбою двух лиц.
Итак, я нахожусь под наблюденьем
Святых отцов. Мне по сердцу
борьба!
Я обществу, и церкви, и
законуПерчатку бросил. Кровная вражда
Уж началась открыто между нами.
Взойди ж, моя зловещая звезда!
Развейся, моего восстанья знамя!
Без цели за него идет у нас
борьба,
Теперь бы отдохнуть могли мы;
Влияний наших нет — влечет его судьба
И неизбежности
закон неумолимый!
— Только этим можно связать человека! Не любя — невозможно понять жизнь. Те же, которые говорят:
закон жизни —
борьба, это — слепые души, обреченные на гибель. Огонь непобедим огнем, так и зло непобедимо силою зла!
— Следует то, что
закон природы будет и самозащита от всего того, что угрожает уничтожением. А из этого вывод тот, что
борьба и, как последствие всякой
борьбы, гибель слабейшего есть
закон природы, а этим
законом, несомненно, оправдывается и война, и насилие, и судебное возмездие; так что прямой вывод и последствие
закона самосохранения — тот, что самозащита законна, а потому учение о неупотреблении насилия неверно, так как оно противно природе и неприменимо к условиям жизни на земле.
Но нравственность, предполагающая греховное раздвоение,
борьбу добра и зла в человеке, не может иметь безусловного религиозного значения, она есть Ветхий Завет, период подзаконности, который преодолевается (хотя и не отменяется) Новым Заветом, царством благодати [В русской литературе «сравнительный анализ» Ветхого и Нового заветов впервые был произведен митрополитом Иларионом (XI в.) в «Слове о
Законе и Благодати».
Мораль
закона и мораль творческой энергии постоянно находятся в
борьбе между собой.
Чисто отрицательной аскезой, усилием воли, направленным к
борьбе с половой страстью, не заменяющим ее ничем положительным, нельзя победить половой страсти и никакой греховной страсти в силу
закона, который современная психология называет la loi de l’éffort converti.
Оно принимает форму
борьбы против власти, разума, нормы,
закона.
Этика Канта есть законническая этика потому, что она интересуется общеобязательным нравственным
законом, нравственно-разумной природой человека, одинаковой у всех, и совершенно не интересуется самим живым человеком, его нравственным опытом, его духовной
борьбой, его судьбой.
«Путь».] Апостол Павел ведет страстную
борьбу с властью
закона и раскрывает религию благодати.
— Ведь дрались же люди и прежде и всегда, и ничего не было такого?
Борьба —
закон жизни, — говорят они уверенно и спокойно, а сами бледнеют, а сами ищут глазами врача, а сами кричат торопливо: — Воды, скорей стакан воды!
Условия всякой драмы, по
законам, установленным теми самыми критиками, которые восхваляют Шекспира, заключаются в том, чтобы действующие лица были, вследствие свойственных их характерам поступков и естественного хода событий, поставлены в такие положения, при которых, находясь в противоречии с окружающим миром, лица эти боролись бы с ним и в этой
борьбе выражали бы присущие им свойства.
Люди эти, не понимая того, что для греков
борьба и страдания их героев имели религиозное значение, вообразили себе, что стоит только откинуть стеснительные
законы трех единств, и, не вложив в нее никакого религиозного соответственного времени содержания, драма будет иметь достаточное основание в изображении различных моментов жизни исторических деятелей и вообще сильных страстей людских.
Знаю, что, что бы ни делал человек, он не получит блага до тех пор, пока не будет жить сообразно
закону своей жизни.
Закон же его жизни не есть
борьба, а, напротив, взаимное служение существ друг другу.
Сколько бы ни уверяли людей суеверия религиозные и научные о таком будущем золотом веке, в котором всего всем будет довольно, разумный человек видит и знает, что
закон его временного и пространственного существования есть
борьба всех против каждого, каждого против каждого и против всех.
Закон начинает
борьбу со злом и грехом, искупление завершает эту
борьбу, в творчестве же свободном и дерзновенном призван человек творить мир новый и небывалый, продолжать творенье Божье.
У нас она отступила от вечных своих
законов и представила пример
борьбы неслыханно великодушной,
борьбы не за приобретение власти, а за отречение от нее.
Бедственное положение это усиливается еще тем, что, так как это состояние неверия продолжается уже много времени, сделалось то, что среди людей христианского мира те из них, которым это положение безверия выгодно, все властвующие классы, либо самым бессовестным образом притворяются, что верят в то, чему не верят и не могут верить, либо, в особенности наиболее развращенные из них ученые, прямо проповедуют, что для людей нашего времени совсем и не нужно ни какого бы то ни было объяснения смысла жизни — веры, ни какого бы то ни было вытекающего из веры руководства поступков, а что единственный основной
закон жизни человеческой есть
закон развития и
борьбы за существование и что поэтому жизнь людей может и должна быть руководима только похотями и страстями людскими.
Борьба за существование: вот
закон!
Еще труднее догадаться, что та самая клятва, к которой приводят всех людей блюстители
закона Христа, прямо запрещена этим
законом; но догадаться, что то, что в нашей жизни считается не только необходимым и естественным, но самым прекрасным и доблестным — любовь к отечеству, защита, возвеличение его,
борьба с врагом и т. п., — суть не только преступления
закона Христа, но явное отречение от него, — догадаться, что это так — ужасно трудно.