Неточные совпадения
Отец и
мать Грэя были надменные невольники своего положения, богатства и
законов того общества, по отношению к которому могли говорить «мы».
— Ненависть — я не признаю. Ненавидеть — нечего, некого. Озлиться можно на часок, другой, а ненавидеть — да за что же? Кого? Все идет по
закону естества. И — в гору идет. Мой отец бил мою
мать палкой, а я вот… ни на одну женщину не замахивался даже… хотя, может, следовало бы и ударить.
Он сказал, что деньги утащил сегодня у
матери из шкатулки, подделав ключ, потому что деньги от отца все его, по
закону, и что она не смеет не давать, а что вчера к нему приходил аббат Риго увещевать — вошел, стал над ним и стал хныкать, изображать ужас и поднимать руки к небу, «а я вынул нож и сказал, что я его зарежу» (он выговаривал: загхэжу).
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да
матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
Мать, не понимая глупого
закона, продолжала просить, ему было скучно, женщина, рыдая, цеплялась за его ноги, и он сказал, грубо отталкивая ее от себя: «Да что ты за дура такая, ведь по-русски тебе говорю, что я ничего не могу сделать, что же ты пристаешь».
В 8 1/2 часов отцу подавали бричку, и он отправлялся в должность. Это повторялось ежедневно и казалось нам
законом природы, как и то, что часов около трех
мать уже хлопочет около стола. В три часа опять раздавался грохот колес, и отец входил в дом, а из кухни несли суповую миску…
И говорили это тоже люди «простодушной веры» в бога и в его
законы. Никогда ни у
матери, ни у всей семьи нашей не возникало и тени таких сомнений.
— Да это
закон, а вы-то, вы-то сами что предоставили женщине? Чтό у вас женщина в семье?
Мать, стряпуха, нянька ваших плаксивых ребят, и только.
— Это вздор: родительская любовь предрассудок — и только. Связь есть потребность,
закон природы, а остальное должно лежать на обязанностях общества. Отца и
матери, в известном смысле слова, ведь нет же в естественной жизни. Животные, вырастая, не соображают своих родословных.
— И это запрещено
законом! И это запрещено
законом! — воскликнула отчаянная
мать.
— Что прикажете — женщина-с… А впрочем,
мать — все права ее-с. Так и в законе-с…
Ну, и старцы тоже приговорили, что ничего
закону противного нет; только старуха
мать ровно по покойнике голосила, как я на завод отправлялся.
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было
законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем
мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
— Оно ваше, и по
закону вы сейчас же могли бы его получить, — произнес он с ударением, — но вы вспомните, кузина, что выйдет страшная вражда, будет огласка — вы девушка, и явно идете против
матери!
—
Закон у нас не милует никого, и, чтобы избежать его, мне надобно во что бы то ни стало доказать, что я Тулузов, не убитый, конечно, но другой, и это можно сделать только, если я представлю свидетелей, которые под присягой покажут, что они в том городе, который я им скажу, знали моего отца,
мать и даже меня в молодости… Согласны будут показать это приисканные тобою лица?
Выпустив из присутственной комнаты последних лиц, за которыми наступала очередь разобрать дело старушки, он помедлил некоторое время и сидел молча, с целью восстановить в себе все свои духовные силы и призвать спокойную ясность своему рассудку, и затем велел ввести
мать и детей, которые стали в ряд перед зерцалом
закона, портретом царя и освещенным лампадою ликом небесного судии, под которым внизу помещался судия земной.
И вот для женщины только два выхода: один — сделать из себя урода, уничтожить или уничтожать в себе по мере надобности способность быть женщиной, т. е.
матерью, для того чтобы мужчина мог спокойно и постоянно наслаждаться; или другой выход, даже не выход, а простое, грубое, прямое нарушение
законов природы, который совершается во всех так называемых честных семьях.
Она сказала между прочим, «что верно, только в их гимназии существует такой варварский
закон, что
матери везде прилично быть, где лежит ее больной сын, и что она здесь с дозволения директора, непосредственного начальника его, г. главного надзирателя, и что ему остается только повиноваться».
Для острого словца шутить и над
законом,
Не уважать отцом, ни
матерью, ни троном...
Монархиня давала
законы:
Мать подданных благотворила полезными учреждениями.
Но особенно рельефно выразился всеобщий энтузиазм того времени к великому начинанию — в речи, которая произнесена была представителем всех депутатов, 27 сентября 1767 года, при поднесении императрице титула Премудрой, Великой,
Матери отечества. Мы приведем из этой речи, помещенной в Полном собрании
законов (№ 12978), две тирады: одна изображает мрачное положение России пред вступлением на престол Екатерины, другая — благоденствие отечества под ее правлением.
— Я пришел с вами, Фекла Зиновьевна, посоветоваться. Как бы ни было, вы мне жена, друг, сожительница и советница,
законом мне данная, а притом
мать своих и моих детей. Что мне с ними делать? присоветуйте, пожалуйте.
Закон нас соединил; так когда у меня режут, то у вас должно болеть. Дайте мне совет, а у меня голова кругом ходит, как будто после приятельской гульни.
Мигачева (берет ухват). В
мать, что ли? Дурак, дурак! Непочтительный! Неуважительный! Супротивник ты для всего настоящего, что по
закону требовается.
И дики тех ущелий племена,
Им бог — свобода, их
закон — война,
Они растут среди разбоев тайных,
Жестоких дел и дел необычайных;
Там в колыбели песни
матерейПугают русским именем детей;
Там поразить врага не преступленье;
Верна там дружба, но вернее мщенье;
Там за добро — добро, и кровь — за кровь,
И ненависть безмерна, как любовь.
— Говорил, да! — крестясь, молвил старик и, загибая пальцы рук, начал считать: — Ну, учитель, это ничего, человек полезный, сельское дело знает и
законы. И Яков Ильич — ничего, барин хозяйственный. А какой тебе друг Стёпка Рогачёв? Бобылкин сын, батрак, лентяй, никого не уважает…
Мать — колдунья…
— Было время, и вы помните его, — продолжала Марфа, — когда
мать ваша жила единственно для супруга и семейства в тишине дома своего, боялась шума народного и только в храмы священные ходила по стогнам, не знала ни вольности, ни рабства, не знала, повинуясь сладкому
закону любви, что есть другие
законы в свете, от которых зависит счастие и бедствие людей.
По сей день слышу свое настойчивое и нудное, всем и каждому: «Давай помечтаем!» Под бред, кашель и задыхание
матери, под гулы и скрипы сотрясаемого отъездом дома — упорное — сомнамбулическое — и диктаторское, и нищенское: «Давай помечтаем!» Ибо прежде, чем поймешь, что мечта и один — одно, что мечта — уже вещественное доказательство одиночества, и источник его, и единственное за него возмещение, равно как одиночество — драконов ее
закон и единственное поле действия — пока с этим смиришься — жизнь должна пройти, а я была еще очень маленькая девочка.
Когда, например, один сосед подал на нее в суд жалобу, что к ней в именье убежала когда-то его крепостная баба и вышла там замуж за крепостного Болотовых мужика, то
мать Болотова крайне перепугалась, собрала домашнее совещание, и, убедившись, что соседа требование правое, что он свою бабу требовать назад во всякое время и по всем
законам может, помещица решилась стараться только об одном: склонить соседа к миру, хотя бы и с большими уступками с ее стороны.
— А тебя, матушка, взять и всех ваших
матерей и белиц… Не исполнили же ведь вы
закону, не пошли замуж, — весело усмехаясь, подхватил Самоквасов.
— Слушай-ка, что я скажу тебе, — положив руку на плечо Алексея и зорко глядя ему в глаза, молвил Патап Максимыч. — Человек ты молодой, будут у тебя другой отец, другая
мать… Их-то станешь ли любить?.. Об них-то станешь ли так же промышлять, будешь ли покоить их и почитать по
закону Божьему?..
Мать Феозву из Минодориной обители Юдифа с собой привезла; острая разумом, сведуща в царских
законах была, не токмо в тех, что в Кормчей печатаны, но и в нынешних всеобдержных.
Тебе же подходит пора и
закон совершить, так надо тебе, Алексей, об отце с
матерью порадеть.
Силен Вакха сок волшебный,
Дивно нас врачует он…»
Мать, вкуси струи целебной
И забудь судеб
закон.
Калерия и ее мозжила. Ничего она не могла по совести иметь против этой девушки. Разве то, что та еще подростком от старой веры сама отошла, а Матрена Ниловна тайно оставалась верна
закону, в котором родилась, больше, чем Ефим Галактионыч. Не совладала она с ревностью
матери. Калерия росла «потихоней» и «святошей» и точно всем своим нравом и обликом хотела сказать...
—
Мать уже намекала мне, что после отца не окажется больших денег. Завещание он вряд ли написал… Старого
закона люди завещаний не охотники составлять. На словах скажет или из рук в руки отдаст.
Мать меня любит больше всех… Ведь и ей жить нужно… Ежели и половину мне отдаст… не знаю, что это составит?
Она замужем, желает жить"в
законе", блюдет свое достоинство, гордость и хочет оставить детям имя добродетельной
матери.
Человеку, понимающему свою жизнь, как известное особенное отношение к миру, с которым он вступил в существование и которое росло в его жизни увеличением любви, верить в свое уничтожение всё равно, что человеку, знающему внешние видимые
законы мира, верить в то, что его нашла
мать под капустным листом и что тело его вдруг куда-то улетит, так что ничего не останется.
Я заболел оттого, что залетели туда-то такие-то микробы; или дети на глазах
матери раздавлены поездом потому, что сырость так-то действует на железо; или Верный провалился оттого, что существуют такие-то геологические
законы.
Воспитание Наталья Федоровна получила чисто домашнее: русской грамоте и
закону Божьему, состоявшему в чтении Евангелии и изучении молитв, обучала ее
мать, а прочим наукам и французскому языку, которого не знала Дарья Алексеевна, нанятая богобоязненная старушка-француженка Леонтина Робертовна Дюран, которую все в доме в лицо звали мамзель, а заочно Левонтьевной.
В наше время хорошее воспитание, где оно есть, уроки
матери и наставницы, избранное чтение, изучение с малолетства
закона божия с нравственным применением к жизни, связи общественные — все это остерегает заранее сердце девушки от подводных камней, мимо которых оно должно плыть, приучает ум ее быть всегда на страже против обольщений и различать ложь от истины, пагубное от полезного.
Да! никто не помешает: ее ангела-хранителя уж нет; сумасшедшая
мать сидит в яме. Что ей
мать? У ней в мире никого нет, кроме него; он один для нее все —
закон, родство, природа, начало и конец, альфа и омега ее бытия, все, все.
— Не мое дело разбирать поступки моей
матери, — я их и не ведаю; не знаю и того, что думает она делать из меня, знаю только, что долг детей свято повиноваться воле родителей. Кроме
закона природы, это повелевает нам и заповедь Божия.
— Еще молодым офицером я страстно полюбил твою
мать и женился на ней против воли своих родителей, которые не ждали никакого добра от брака с женщиной другой религии. Они оказались правы: брак был в высшей степени несчастным и кончился разводом по моему требованию. Я на это имел неоспоримое право,
закон отдал сына мне. Более я не могу тебе сказать, потому что не хочу обвинять
мать перед сыном. Удовольствуйся этим.
Слово нежной
матери было для него
закон, — сколько священный, столь же и приятный, — потому что он во всем согласовался с потребностями собственного нежного сердца ребенка.
Человек тонущий, который хватается за другого и потопляет его, или изнуренная кормлением ребенка голодная
мать, крадущая пищу, или человек, приученный к дисциплине, который по команде в строю убивает беззащитного человека, представляются менее виновными, т. е. менее свободными и более подлежащими
закону необходимости, тому, кто знает те условия, в которых находились эти люди, и более свободными тому, кто не знает, что тот человек сам тонул, что
мать была голодна, солдат был в строю и т. д.
И, называя друзей моих «вероломными изменниками, предателями», не мог я, несчастный юноша, понять того мудрого
закона жизни, по которому не вечны ни дружба, ни любовь, ни даже нежнейшая привязанность сестры и
матери.
Написали чиновники или собрания, что всякий молодой человек должен быть готов на поругание, смерть и на убийство других, и все отцы и
матери, вырастившие сыновей, повинуются такому
закону, написанному вчера продажным чиновником и завтра могущему быть измененным.