Неточные совпадения
— Ну, ступайте теперь к папа, дети, да скажите ему, чтобы он непременно
ко мне зашел, прежде чем пойдет на гумно.
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта не улика, вот что требуется доказать! Это точь-в-точь как сначала они забрали и заподозрили этих, как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу! Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня
ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж знаешь, еще до болезни случилось, ровно накануне того, как ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
Так вот если бы ты не был дурак, не пошлый дурак, не набитый дурак, не перевод с иностранного… видишь, Родя,
я сознаюсь, ты малый умный, но ты дурак! — так вот, если б ты не был дурак, ты бы лучше
ко мне зашел сегодня, вечерок посидеть, чем даром-то сапоги топтать.
— Из Брянска попал в Тулу. Там есть серьезные ребята. А ну-ко, думаю,
зайду к Толстому?
Зашел. Поспорили о евангельских мечах. Толстой сражался тем тупым мечом, который Христос приказал сунуть в ножны. А
я — тем, о котором было сказано: «не мир, но меч», но против этого меча Толстой оказался неуязвим, как воздух. По отношению к логике он весьма своенравен. Ну, не понравились мы друг другу.
—
Я, может быть, объясню вам… И тогда мы простимся с вами иначе, лучше, как брат с сестрой, а теперь…
я не могу! Впрочем, нет! — поспешно заключила, махнув рукой, — уезжайте! Да окажите дружбу,
зайдите в людскую и скажите Прохору, чтоб в пять часов готова была бричка, а Марину пошлите
ко мне. На случай, если вы уедете без
меня, — прибавила она задумчиво, почти с грустью, — простимтесь теперь! Простите
меня за мои странности… (она вздохнула) и примите поцелуй сестры…
Лучше вот что: если вы решились
ко мне зайти и у
меня просидеть четверть часа или полчаса (
я все еще не знаю для чего, ну, положим, для спокойствия матери) — и, сверх того, с такой охотой со
мной говорите, несмотря на то что произошло внизу, то расскажите уж
мне лучше про моего отца — вот про этого Макара Иванова, странника.
— «Да зачем мы
заходили сюда?» — приставал он
ко мне.
— У него денег нет, нет ни капли. Слушай, Алеша,
я полежу ночь и обдумаю, а ты пока ступай. Может, и ее встретишь… Только
зайди ты
ко мне завтра наверно поутру; наверно.
Я тебе завтра одно словечко такое скажу;
зайдешь?
— Лошадок тебе? Изволь, батюшка, изволь… Да не хочешь ли
ко мне сперва чайку
зайти напиться?
— А
ко мне зайди погостить.
— Прекрасно. Приходит
ко мне знакомый и говорит, что в два часа будет у
меня другой знакомый; а
я в час ухожу по делам;
я могу попросить тебя передать этому знакомому, который
зайдет в два часа, ответ, какой ему нужен, — могу
я просить тебя об этом, если ты думаешь оставаться дома?
Остаться у них
я не мог;
ко мне вечером хотели приехать Фази и Шаллер, бывшие тогда в Берне;
я обещал, если пробуду еще полдня,
зайти к Фогтам и, пригласивши меньшего брата, юриста, к себе ужинать, пошел домой. Звать старика так поздно и после такого дня
я не счел возможным. Но около двенадцати часов гарсон, почтительно отворяя двери перед кем-то, возвестил нам: «Der Herr Professor Vogt», —
я встал из-за стола и пошел к нему навстречу.
— Ты что же
ко мне только заглядываешь, а не
зайдешь! Небось, не укушу.
— Марья Маревна! — от времени до времени перекликалась через дорогу с Золотухиной, своею соседкой, Слепушкина, —
зашла бы ты
ко мне.
В тот день, когда произошла история с дыркой, он подошел
ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти
меня в своем экипаже до дому.
Я отказывался, говоря, что еду на Самотеку, а это ему не по пути, но он уговорил
меня и, отпустив кучера, лихо домчал в своем шарабане до Самотеки, где
я зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
— Вижу-с. Вот потому-то
я хотел, чтобы вы
ко мне в комнату
зашли. Там отдельный выход. Приятели собрались… В картишки поиграть. Ведь
я здесь не живу…
— Что? Досталось? Ну, ничего! Никаких последствий из этого, разумеется, не будет. Но вы, господа, действительно, принялись не так.
Зайдите сегодня
ко мне с Ждановым…
«
Зайди, — говорит, — дедушка,
ко мне…» Это, значит, Телятников говорит.
— Да как это ты надумал-то
ко мне зайти, Самойло Евтихыч? Ах, батюшки, неужели ты пешком?
Между нами было и не без шалостей. Случалось,
зайдет он
ко мне. Вместо «здравствуй»,
я его спрашиваю: «От нее
ко мне или от
меня к ней?» Уж и это надо вам объяснить, если пустился болтать.
Бывало, задавал обеды,
Шампанское лилось рекой,
Теперь же нету корки хлеба,
На шкалик нету, братец мой.
Бывало,
захожу в «Саратов»,
Швейцар бежит
ко мне стрелой,
Теперь же гонят все по шее,
На шкалик дай
мне, братец мой.
— А
я нарочно вышла посмотреть, не
заходили ли вы куда-нибудь и прямо ли
ко мне спешите, — говорила она, грозя ему пальчиком.
— До сих пор
я не могла быть у Наташи, — говорила
мне Катя, подымаясь на лестницу. —
Меня так шпионили, что ужас. Madame Albert [мадам Альбер (франц.)]
я уговаривала целых две недели, наконец-то согласилась. А вы, а вы, Иван Петрович, ни разу
ко мне не
зашли! Писать
я вам тоже не могла, да и охоты не было, потому что письмом ничего не разъяснишь. А как
мне надо было вас видеть… Боже мой, как у
меня теперь сердце бьется…
—
Зайди, голубчик, сейчас туда, куда ты хотел вечером
зайти, а вечером
ко мне. Потому, Ваня, и вообразить не можешь, какие
я вещи тебе сообщу.
— Да все то же. Вино мы с ним очень достаточно любим. Да не
зайдете ли к нам, сударь:
я здесь, в Европейской гостинице, поблизности, живу. Марью Потапьевну увидите; она же который день
ко мне пристает: покажь да покажь ей господина Тургенева. А он, слышь, за границей. Ну, да ведь и вы писатель — все одно, значит. Э-эх! загоняла
меня совсем молодая сношенька! Вот к французу послала, прическу новомодную сделать велела, а сама с «калегвардами» разговаривать осталась.
Помнится,
я пробродил целый день, но в сад не
заходил и ни разу не взглянул на флигель — а вечером
я был свидетелем удивительного происшествия: отец мой вывел графа Малевского под руку через залу в переднюю и, в присутствии лакея, холодно сказал ему: «Несколько дней тому назад вашему сиятельству в одном доме указали на дверь; а теперь
я не буду входить с вами в объяснения, но имею честь вам доложить, что если вы еще раз пожалуете
ко мне, то
я вас выброшу в окошко.
В голове у
меня крутилось, гудело динамо. Будда — желтое — ландыши — розовый полумесяц… Да, и вот это — и вот это еще: сегодня хотела
ко мне зайти О. Показать ей это извещение — относительно I-330?
Я не знаю: она не поверит (да и как, в самом деле, поверить?), что
я здесь ни при чем, что
я совершенно… И знаю: будет трудный, нелепый, абсолютно нелогичный разговор… Нет, только не это. Пусть все решится механически: просто пошлю ей копию с извещения.
На другой день старик пришел к сыну, с часочек посидел у него по обыкновению, потом
зашел к нам и подсел
ко мне с прекомическим таинственным видом.
Подумал-подумал
я; вижу, точно мои вожжи; ну, и мир, знашь, лаяться на
меня зачал: вспомнили туточки, что какая-то старуха накануне по селу шаталась, что она и в избу-то
ко мне заходила — как тут запрешься?
— Не
зайдете ли вечерком
ко мне?
Я в ночь уезжаю.
— И то пожалуй; только, смотри, пораньше; и скажи господам учителям, чтоб оделись почище в мундиры и
ко мне зашли бы: вместе пойдем. Да уж и сам побрейся, сапоги валяные тоже сними, а главное — щи твои, — смотри ты у
меня!
Липочка. Ах, голубушка, Устинья Наумовна,
зайди ужо
ко мне в комнату:
мне нужно поговорить с тобой. Пойдем, Фоминишна.
Зашел в пиварню «Империаль», где все столы были заняты полицией и офицерами. Никто из знакомых
ко мне не подходил, все шушукались и дико на
меня смотрели. А были знакомые лица.
Шли дни. Разговор — по всей Москве, а в московских газетах ни строчки об этом ужасном факте.
Ко мне зашел сотрудник одной газеты, человек весьма обделистый, и начал напевать о том, что
я напрасно обидел фирму, что из провинции торговцы наотрез отказываются брать их чай и даже присылают его обратно. Он
мне открыто предложил взять взятку наличными деньгами и, кроме того, принять на несколько тысяч объявлений для газеты.
— Представь себе,
ко мне Алексей Степаныч
заходил и то же самое советовал!
Зашел он
ко мне однажды вечером, а мы сидим и с сыщиком из соседнего квартала в табельку играем. Глаза у нас до того заплыли жиром, что мы и не замечаем, как сыщик к нам в карты заглядывает. То есть, пожалуй, и замечаем, но в рожу его треснуть — лень, а увещевать — напрасный труд: все равно и на будущее время подглядывать будет.
— Ты что
ко мне не
заходишь? — настойчиво спрашивал Шкалик, не глядя в глаза и посапывая. — Ты
заходи, али
я бесчестнее других? С
меня знакомства начал, а не
заходишь!
— И
ко мне заходи. С мёртвым побеседовать — милое дело, не соврёт, не обидит…
На днях приезжает
ко мне из Петербурга К***, бывший целовальник, а ныне откупщик и публицист. Обрадовались; сели, сидим.
Зашла речь об нынешних делах. Что и как. Многое похвалили, иному удивились, о прочем прошли молчанием. Затем перешли к братьям-славянам, а по дороге и «больного человека» задели. Решили, что надо пустить кровь. Переговорив обо всем, вижу, что уже три часа, время обедать, а он все сидит.
Пока
я курил и думал, пришел Тоббоган. Он обратился
ко мне, сказав, что Проктор просит
меня зайти к нему в каюту, если
я сносно себя чувствую.
Я вышел. Волнение стало заметно сильнее к ночи. Шхуна, прилегая с размаха, поскрипывала на перевалах. Спустясь через тесный люк по крутой лестнице,
я прошел за Тоббоганом в каюту Проктора. Это было чистое помещение сурового типа и так невелико, что между столом и койкой мог поместиться только мат для вытирания ног. Каюта была основательно прокурена.
— Вот барин
зашел… Пытает дорогу, — пояснила старуха. — Ну, батюшка, — с решительным видом обернулась она
ко мне, — будет тебе прохлаждаться. Напился водицы, поговорил, да пора и честь знать. Мы тебе не компания…
— А чтò Лукашка, весел? Не
зайдет он
ко мне? — спросил он.
— Ты
ко мне зайди. Поговорим, выпьем, а утром ступай.
— А что
я сказывал Гордею Евстратычу, то и тебе скажу… Больше ничего не знаю. Плохо тогда
мне пришлось, больно плохо; а тут Михалко в Полдневскую приехал, ну,
ко мне зашел… Думал, думал, чем пропадать жилке задарма — пусть уж ей владеет хоть хороший человек.
— Сейчас
я не могу… А вы
заходите завтра в эти часы
ко мне. Впрочем, нет, пойдемте.
Когда
я занимал уже хорошее положение в московской печати,
ко мне зашел Саша Яковлев в какую-то тяжелую для него минуту жизни.
Я лично чувствую себя отлично, за исключением лишь того, что все кости как будто палочьем перебиты. Терся поначалу оподельдоком — не помогает; теперь стараюсь не думать — полегчало. До такой степени полегчало, что дядя Григорий Семеныч от души позавидовал
мне. Мы с ним, со времени бабенькинова пирога, очень сдружились, и он частенько-таки захаживает
ко мне.
Зашел и на днях.
Поезд отходит через два часа, в одиннадцать ночи. Пошел в «Славянский базар» поесть да с Лубянской площади вдруг и повернул на Солянку. Думаю:
зайду на Хиву, в «вагончик», где
я жил, угощу старых приятелей и прямо на курьерский, еще успею. А на другой день проснулся на нарах в одной рубашке… Друзья подпустили
ко мне в водку «малинки». Даже сапог и шпор не оставили… Как рак мели. Теперь переписываю пьесы — и счастлив.
— Экий ты нескладный! Чёрт знает как говоришь! Ну, старика нам не надо, конечно. А
я живу с двумя товарищами,
ко мне тоже неудобно
заходить. Давай, уговоримся, где встретиться…