Неточные совпадения
За ужином Термосесов, оставив дам, подступил поближе к
мужчинам и выпил со всеми. И выпил как должно, изрядно, но не охмелел, и тут же внезапно сблизился
с Ахиллой,
с Дарьяновым и
с отцом Захарией. Он
заговаривал не раз и
с Туберозовым, но старик не очень поддавался на сближение. Зато Ахилла после часовой или получасовой беседы, ко всеобщему для присутствующих удивлению, неожиданно перешел
с Термосесовым на «ты», жал ему руку, целовал его толстую губу и даже сделал из его фамилии кличку.
Но порою он чувствовал, что ей удается
заговаривать его любовь, как знахарки
заговаривают боль, и дня два-три она казалась ему любимой сестрой: долго ждал он её, вот она явилась, и он говорит
с нею обо всём — об отце, Палаге, о всей жизни своей, свободно и просто, как
с мужчиной.
Вам ничего не нужно, кроме сущности, вы и берете ее, но
с тех пор, как вы начитались повестей, вам стало стыдно брать, и вы мечетесь из стороны в сторону, меняете очертя голову
мужчин и, чтобы оправдать эту сумятицу,
заговорили о ненормальностях брака.
Глумов. Гуляет в саду
с молодыми людьми. Вот вам доказательство, что я женюсь не по склонности. Мне нужны деньги, нужно положение в обществе. Не все же мне быть милым молодым человеком, пора быть милым
мужчиной. Посмотрите, каким молодцом я буду, каких лошадей заведу. Теперь меня не замечают, а тогда все вдруг
заговорят: «Ах, какой красавец появился!» — точно как будто я из Америки приехал. И все будут завидовать вам.
Мановский, все это, кажется, заметивший, сейчас же подошел
с разговором к дамам, а
мужчины, не осмеливаясь говорить
с графом, расселись по уголкам. Таким образом, Сапега опять
заговорил с Анной Павловной. Он рассказывал ей о Петербурге, припомнил
с нею старых знакомых, описывал успехи в свете ее сверстниц. Так время прошло до обеда. За столом граф поместился возле хозяйки. Мановский продолжал занимать прочих гостей.
Владимир Сергеич толковал ей о своих чувствах, а она либо не отвечала ему вовсе, либо обращала его внимание на платья дам, на смешные лица иных
мужчин, на ловкость,
с которой танцевал ее брат, на красоту Марьи Павловны,
заговаривала о музыке, о вчерашнем дне, о Егоре Капитоныче и супруге его Матрене Марковне… и только при самом конце мазурки, когда Владимир Сергеич начал
с ней раскланиваться,
с иронической улыбкой на губах и во взоре проговорила...
— Представьте, многие изумляются, —
заговорил он
с неправильными ударениями, — но вы не подумайте, товарищ, что я имею что-либо общее
с этим бандитом. О, нет. Горькое совпадение, больше ничего. Я уже подал заявление об утверждении моей новой фамилии — Соцвосский. Это гораздо красивее и не так опасно. Впрочем, если вам неприятно, —
мужчина обидчиво скривил рот, — я не навязываюсь. Мы всегда найдем людей. Нас ищут.
— Да, пять лет! — вздохнула Таня. — Много воды утекло
с тех пор. Скажите, Андрюша, по совести, — живо
заговорила она, глядя ему в лицо, — вы отвыкли от нас? Впрочем, что же я спрашиваю? Вы
мужчина, живете уже своею, интересною жизнью, вы величина… Отчуждение так естественно! Но как бы ни было, Андрюша, мне хочется, чтобы вы считали нас своими. Мы имеем на это право.
На пороге кабака находился сам хозяин; это был дюжий, жирный
мужчина с черною, как смоль, бородою и волосами, одетый в красную рубаху
с синими ластовицами и в широкие плисовые шаровары. Он беспрерывно
заговаривал с тем или другим, а иногда просто, подмигнув кому-нибудь в толпе, покрикивал: «Эй, парень! А что ж хлебнуть-то? Ась?.. Э-ге-ге, брат! Да ты, как я вижу, алтынник!»
— Никогда, мой друг, не помышляйте о земной, страстной любви к какому бы то ни было
мужчине, —
с жаром
заговорила Марья Ивановна.
Но три недели назад Лестман неожиданно сделал ей предложение выйти за него замуж; Александра Михайловна отказала сразу, решительно,
с неожиданною для нее самой быстротой; как будто тело ее вдруг возмутилось и, не дожидаясь ума, поспешно ответило: «Нет! нет!» До тех пор она словно не замечала, что этот участливый, тускло-серый человек —
мужчина, но когда он
заговорил о любви, он вдруг стал ей противно-чужд.
— А за тебя нет? — Она опять подошла к кровати и стала у ног. — Помни, Вася, —
заговорила она
с дрожью нахлынувших сдержанных рыданий, — помни… Ты уж предал меня… Бог тебя знает, изменил ты мне или нет; но душа твоя, вот эта самая душа, про которую жалуешься, что я не могу ее понять… Помни и то, что я тебе сказала в прошлом году там, у нас, у памятника, на обрыве, когда решилась пойти
с тобой… Забыл небось?.. Всегда так, всегда так бывает!
Мужчина разве может любить, как мы любим?!
Она все еще была смущена. Почему же она не защитила Николая Никанорыча? Ведь он ей нравится, она близка
с ним. Такие „вольности“ позволяют только жениху. А сегодня он ей точно совсем чужой. Почему же такой хороший человек, как этот Василий Иваныч, и вдруг
заговорил о нем в таком тоне? Неспроста же? Или догадывается, что между ними есть уже близость, и ревнует? Все
мужчины ревнивы. Вот глупости!
С какой стати будет он входить в ее сердечные дела?..
«Помни, что дозволение свободно обращаться
с собой порождает пренебрежение; берегись этого. Приучайся к естественной вежливости, избегая людей, любящих блистать остроумием, по большей части это люди извращенных нравов. Будь сурова
с мужчинами и говори
с ними немного, а когда они станут
с тобой
заговаривать, отвечай на похвалы их скромным молчанием… Когда будешь в придворных собраниях и если случится, что тебя обступят старики, показывай вид, что хочешь поцеловать у них руку, но своей не давай».
Он
заговорил со своей невестой о трусости женщин, вообще, сравнительно
с мужчинами.