Неточные совпадения
Слегка улыбнувшись, Вронский продолжал говорить со Свияжским, очевидно не имея никакого желания вступать в разговор
с Левиным; но Левин, говоря
с братом, беспрестанно оглядывался на Вронского, придумывая, о чем бы
заговорить с ним, чтобы загладить свою грубость.
—
Брат! —
заговорила она через минуту нежно, кладя ему руку на плечо, — если когда-нибудь вы горели, как на угольях, умирали сто раз в одну минуту от страха, от нетерпения… когда счастье просится в руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас оставалась одна последняя надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет
с ней…
— Нельзя нашему
брату, Василий Карлыч, —
заговорил остроносый худой старик. — Ты говоришь, зачем лошадь пустил в хлеб, а кто ее пускал: я день-деньской, а день — что год, намахался косой, либо что заснул в ночном, а она у тебя в овсах, а ты
с меня шкуру дерешь.
— И я тебя тоже, Lise. Послушайте, Алексей Федорович, — таинственно и важно быстрым шепотом
заговорила госпожа Хохлакова, уходя
с Алешей, — я вам ничего не хочу внушать, ни подымать этой завесы, но вы войдите и сами увидите все, что там происходит, это ужас, это самая фантастическая комедия: она любит вашего
брата Ивана Федоровича и уверяет себя изо всех сил, что любит вашего
брата Дмитрия Федоровича. Это ужасно! Я войду вместе
с вами и, если не прогонят меня, дождусь конца.
Но он
с негодованием отверг даже предположение о том, что
брат мог убить
с целью грабежа, хотя и сознался, что эти три тысячи обратились в уме Мити в какую-то почти манию, что он считал их за недоданное ему, обманом отца, наследство и что, будучи вовсе некорыстолюбивым, даже не мог
заговорить об этих трех тысячах без исступления и бешенства.
Алеша, все слушавший его молча, под конец же, в чрезвычайном волнении, много раз пытавшийся перебить речь
брата, но видимо себя сдерживавший, вдруг
заговорил, точно сорвался
с места.
Глуп, скажу я вам, один, как пара купеческих лошадей, а изволили бы вы поглядеть, как снисходительно он
с нашим
братом заговаривает, как великодушно изволит улыбаться на любезности наших голодных матушек и дочек!..
— Что? грозить мне вздумал? —
с сердцем
заговорил он. — Ты думаешь, я тебя боюсь? Нет,
брат, не на того наткнулся! чего мне бояться?.. Я везде себе хлеб сыщу. Вот ты — другое дело! Тебе только здесь и жить, да наушничать, да воровать…
Все наконец расселись в ряд на стульях напротив князя, все, отрекомендовавшись, тотчас же нахмурились и для бодрости переложили из одной руки в другую свои фуражки, все приготовились говорить, и все, однако ж, молчали, чего-то выжидая
с вызывающим видом, в котором так и читалось: «Нет,
брат, врешь, не надуешь!» Чувствовалось, что стоит только кому-нибудь для началу произнести одно только первое слово, и тотчас же все они
заговорят вместе, перегоняя и перебивая друг друга.
— Вот, уж никак не ожидал вас встретить здесь, —
заговорил он, здороваясь
с обоими
братьями.
— Ничего я тебе не скажу! —
заговорил хохол, тепло лаская враждебный взгляд Весовщикова грустной улыбкой голубых глаз. — Я знаю — спорить
с человеком в такой час, когда у него в сердце все царапины кровью сочатся, — это только обижать его; я знаю,
брат!
Он замолчал и в этот вечер уже больше не сказал ни слова. Но
с этих пор он искал каждый раз говорить со мной, хотя сам из почтения, которое он неизвестно почему ко мне чувствовал, никогда не
заговаривал первый. Зато очень был рад, когда я обращался к нему. Я расспрашивал его про Кавказ, про его прежнюю жизнь.
Братья не мешали ему со мной разговаривать, и им даже это было приятно. Они тоже, видя, что я все более и более люблю Алея, стали со мной гораздо ласковее.
Подъехал Лукашка, остановил лошадь, бойко произнес обычное приветствие, и ногайки видимо обрадовались и
заговорили с ним свободно, как
с своим
братом.
— Что,
брат,
заговорил! — перервал запорожец. — Так говори же все! Если ты покаешься, мы тебя помилуем; а если нет, так прощайся навсегда
с белым светом! Сказывай, много ли у тебя товарищей в засаде?
Ее глаза
с напряженным ожиданием остановились на спокойном лице
брата. Он взглянул на нее, повозился на кресле и, опустив голову, спокойно и внушительно
заговорил...
— Пойдем, Васильевна, —
заговорил он, — тутотка всё святые; к ним не ходи. И тот, что вон там в футляре лежит, — он указал на Давыда, — тоже святой. А мы,
брат,
с тобою грешные. Ну, чу… простите, господа, старичка
с перчиком! Вместе крали! — закричал он вдруг. — Вместе крали! вместе крали! — повторил он
с явным наслаждением: язык наконец послушался его.
Старуха заплакала, утираясь кончиками черного шерстяного платка. И
с привычкою, которая была у него и его
братьев, кричать на мать, которая ничего не понимает, он остановился и, дрожа от холода, сердито
заговорил...
Но
брат, должно быть, не слышал его слов, оглушённый своими мыслями; он вдруг тряхнул угловатым телом, точно просыпаясь; ряса потекла
с него чёрными струйками, кривя губы, он
заговорил очень внятно и тоже как будто сердясь...
Владимир Сергеич толковал ей о своих чувствах, а она либо не отвечала ему вовсе, либо обращала его внимание на платья дам, на смешные лица иных мужчин, на ловкость,
с которой танцевал ее
брат, на красоту Марьи Павловны,
заговаривала о музыке, о вчерашнем дне, о Егоре Капитоныче и супруге его Матрене Марковне… и только при самом конце мазурки, когда Владимир Сергеич начал
с ней раскланиваться,
с иронической улыбкой на губах и во взоре проговорила...
— Максим здесь? Хочешь ко мне эсаулом? — прервав свою песню,
заговорил он, протягивая мне руку. — Я,
брат, совсем готов… Набрал шайку себе… вот она… Потом еще будут люди… Найдем! Это н-ничего! Пилу и Сысойку призовем… И будем их каждый день кашей кормить и говядиной… хорошо? Идешь? Возьми
с собой книги… будешь читать про Стеньку и про других… Друг! Ах и тошно мне, тошно мне… то-ошно-о!..
На пороге кабака находился сам хозяин; это был дюжий, жирный мужчина
с черною, как смоль, бородою и волосами, одетый в красную рубаху
с синими ластовицами и в широкие плисовые шаровары. Он беспрерывно
заговаривал с тем или другим, а иногда просто, подмигнув кому-нибудь в толпе, покрикивал: «Эй, парень! А что ж хлебнуть-то? Ась?.. Э-ге-ге,
брат! Да ты, как я вижу, алтынник!»
Он на первой же лекции горячо
заговорил о равенстве людей, о Христе, ходившем по песчаным степям, посреди нищей
братии и блудниц; кроме того, стал приглашать к себе на дом студентов, читал
с ними, толковал им разные свои задушевные убеждения.
А Половецкий стоял бледный,
с искаженным от бешенства лицом и смотрел на него дикими, ничего невидевшими глазами. В этот момент дверь осторожно приотворилась, и показалась голова
брата Ираклия. Половецкий, как дикий зверь, одним прыжком бросился к нему, схватил его за тонкую шею, втащил в комнату и, задыхаясь,
заговорил...
Рассказ Матвея, по-видимому, не произвел никакого впечатления. Сергей Никанорыч ничего не сказал и стал убирать
с прилавка закуску, а жандарм
заговорил о том, как богат
брат Матвея, Яков Иваныч.
— Умею… — кивнул босяк рыжей головой и, вытерев ладонью мокрые усы,
заговорил поучительно: — Умею,
брат! Я все делаю скоро и прямо. Без изворотов — валяй прямо и все! А куда попадешь — это все равно!
С земли, кроме как в землю, никуда не соскочишь…
Дело в том, что он только что вернулся из гостей, где сказано было много неприятных и обидных для него вещей. Сначала
заговорили о пользе образования вообще, потом же незаметно перешли к образовательному цензу служащей
братии, причем было высказано много сожалений, упреков и даже насмешек по поводу низкого уровня. И тут, как это водится во всех российских компаниях,
с общих материй перешли к личностям.
Сколько ни
заговаривал дядя
с братáнишнами, они только весело улыбались, но ни та ни другая словечка не проронила. Крепко держа друг дружку за рубашки, жались они к матери, посматривали на дядю и посмеивались старому ли смеху, что под лавкой был, обещанным ли пряникам, Господь их ведает.
Бульварная пресса
заговорила о нем, — о каком-то громаднейшем процессе, который намерен повести Зайниц против Пельцеров, о сестре, которая легально ограбила
брата; начали печататься ни
с того ни
с сего анекдоты и маленькие романы из жизни Артура фон Зайниц или его отца.
— Что… било восемь часов? —
заговорила, порываясь
с постели, Лариса и, получив подтверждение, спросила Синтянину, — где
брат? где Иосаф?
— Во мне, —
заговорил он, не поднимая на нее глаз, — нет никакого против… тебя, — слово не сразу сошло
с губ его, — сердца… Все перегорело… Может быть, мне первому следует просить у тебя прощения, я это говорю, как
брат сказал бы сестре…
Почитать старушкам? Она предлагала. Они долго просидят. А ей надо дожидаться
брата Нику. Ника приедет поздно, часу во втором, а то и позднее. Днем она никак его не схватит. И смелости у нее нет настоящей, а ночью, когда все уснут, вот тут-то она и
заговорит с ним как должно.
— Чего, чего? —
заговорил дьякон. — Как не заботился? А ты вот посмотри-ка: он, однако, своей семье и угол и продовольствие оставил, да и ты в его доме сидишь и его блины ешь; а своих у тебя нет, — и умрешь ты — не будет у тебя ни дна, ни покрышки, и нечем тебя будет помянуть. Что же, кто лучше семью-то устроил? Разумей-ка это… ведь
с нами,
брат, этак озорничать нельзя, потому
с нами бог.
— Но, однако… Бывало,
брат мой Лука… Он независим, и никогда не был либерал, и ему нечего за себя бояться… Он, бывало,
заговорит о чем угодно, но теперь он ни за что-с! Он самым серьезным образом отвернулся от нас и благоволит к Лидии, и это ужасно, потому что у него все состояние благоприобретенное, и он может отдать его кому хочет.
Давид Брук собирался вечером поговорить
с братом, но после обеда Иван уехал
с главным врачом в корпусное казначейство. Давид ужасно волновался, — вдруг Иван в дороге опять
заговорит с главным врачом о дележке.
— Государь-батюшка стал ноне совсем как при царице Анастасии, царство ей небесное, место покойное, —
заговорил князь Никита, — доступен, ласков и милостив ко всем, а ко мне нечего и молвить, уж так-то милостив все это время
с твоего,
брат, отъезда был, как никогда; шутить все изволил, женить меня собирается… О тебе расспрашивал, о женихе, о невесте… Я все ему, что знал, доподлинно доложил…
— И ничего нет в том доброго, —
с жаром
заговорила Домаша. —
С их
братом нашей сестре тоже держать ухо востро нужно, раз помилуешь, они тебе на шею сядут и поедут. Тогда аминь. Прощай, вольная волюшка.
Малюта вошел вместе
с прибывшими
с ним опричниками. Все уселись на лавках в передней избе. Слуги стали обносить гостей заморским вином в драгоценных кубках. Хитрый князь Никита, зная происшедшее в доме его
брата, ни слова не спросил об участи последнего и своей племянницы. Григорий Лукьянович
заговорил об этом первый...
В груди ее
заговорила ревность — она упрекала
брата, упрекала милого иноземца,
с которым не говорила еще слова, но которого считала уже своим; тосковала, сердилась, бранила себя за холодность, плакала.