Неточные совпадения
Разговор между обедавшими, за исключением погруженных в мрачное молчание доктора, архитектора и управляющего, не умолкал, где скользя, где цепляясь и задевая кого-нибудь за живое. Один
раз Дарья Александровна была задета за живое и так разгорячилась, что даже покраснела, и потом уже вспомнила, не сказано ли ею чего-нибудь лишнего и неприятного. Свияжский
заговорил о Левине, рассказывая его странные суждения о том, что машины только вредны в русском хозяйстве.
Анна легла на свою постель и ждала каждую минуту, что он еще
раз заговорит с нею.
Алексей Александрович задумался, как показалось приказчику, и вдруг, повернувшись, сел к столу. Опустив голову на руки, он долго сидел в этом положении, несколько
раз пытался
заговорить и останавливался.
И она стала желать этого и решилась согласиться в первый же
раз, как он или Стива
заговорят ей об этом.
Алексей Александрович, окончив подписку бумаг, долго молчал, взглядывая на Михаила Васильевича, и несколько
раз пытался, но не мог
заговорить. Он приготовил уже фразу: «вы слышали о моем горе?» Но кончил тем, что сказал, как и обыкновенно: «так вы это приготовите мне», и с тем отпустил его.
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я
заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий
раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..
Заговорил о превратностях судьбы; уподобил жизнь свою судну посреди морей, гонимому отовсюду ветрами; упомянул о том, что должен был переменить много мест и должностей, что много потерпел за правду, что даже самая жизнь его была не
раз в опасности со стороны врагов, и много еще рассказал он такого, из чего Тентетников мог видеть, что гость его был скорее практический человек.
Он пытался несколько
раз с нею
заговорить, но как-то не пришлось так.
В первый
раз, как Сережа
заговорил со мной, я до того растерялся от такого неожиданного счастия, что побледнел, покраснел и ничего не мог отвечать ему.
— Ведь этакой! Я нарочно о вашем деле с вами не
заговаривал, хоть меня, разумеется, мучит любопытство. Дело фантастическое. Отложил было до другого
раза, да, право, вы способны и мертвого раздразнить… Ну, пойдемте, только заранее скажу: я теперь только на минутку домой, чтобы денег захватить; потом запираю квартиру, беру извозчика и на целый вечер на острова. Ну куда же вам за мной?
Негодование-то в вас уж очень сильно кипит-с, благородное-с, от полученных обид, сперва от судьбы, а потом от квартальных, вот вы и мечетесь туда и сюда, чтобы, так сказать, поскорее
заговорить всех заставить и тем все
разом покончить, потому что надоели вам эти глупости и все подозрения эти.
Под подушкой его лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет
заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни
разу не
заговаривала об этом, ни
разу даже не предложила ему Евангелия. Он сам попросил его у ней незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу. До сих пор он ее и не раскрывал.
–…Не верю! Не могу верить! — повторял озадаченный Разумихин, стараясь всеми силами опровергнуть доводы Раскольникова. Они подходили уже к нумерам Бакалеева, где Пульхерия Александровна и Дуня давно поджидали их. Разумихин поминутно останавливался дорогою в жару разговора, смущенный и взволнованный уже тем одним, что они в первый
раз заговорили об этом ясно.
Они перекидывались всегда короткими словами и ни
разу не
заговорили о капитальном пункте, как будто между ними так само собою и условилось, чтобы молчать об этом до времени.
Одинцова
раза два — прямо, не украдкой — посмотрела на его лицо, строгое и желчное, с опущенными глазами, с отпечатком презрительной решимости в каждой черте, и подумала: «Нет… нет… нет…» После обеда она со всем обществом отправилась в сад и, видя, что Базаров желает
заговорить с нею, сделала несколько шагов в сторону и остановилась.
— Спасибо, — усиленно
заговорил он, — я этого не ожидал. Это доброе дело. Вот мы еще
раз и увиделись, как вы обещали.
«Вот тебе
раз! бабы испугался!» — подумал он и, развалясь в кресле не хуже Ситникова,
заговорил преувеличенно развязно, а Одинцова не спускала с него своих ясных глаз.
За три года Игорь Туробоев ни
разу не приезжал на каникулы. Лидия молчала о нем. А когда Клим попробовал
заговорить с нею о неверном возлюбленном, она холодно заметила...
«Русский. Я его где-то видел», — отметил Самгин и стал наклонять голову каждый
раз, когда этот человек оглядывался. Но в антракте человек встал рядом с ним и
заговорил глухим, сиповатым голосом...
И тотчас началось нечто, очень тягостно изумившее Клима: Макаров и Лидия
заговорили так, как будто они сильно поссорились друг с другом и рады случаю поссориться еще
раз. Смотрели они друг на друга сердито, говорили, не скрывая намерения задеть, обидеть.
— Трудно поумнеть, — вздохнула Дуняша. — Раньше, хористкой, я была умнее, честное слово! Это я от мужа поглупела. Невозможный! Ему скажешь три слова, а он тебе — триста сорок! Один
раз, ночью, до того
заговорил, что я его по-матерному обругала…
Каждый
раз после свидания с Ритой Климу хотелось уличить Дронова во лжи, но сделать это значило бы открыть связь со швейкой, а Клим понимал, что он не может гордиться своим первым романом. К тому же случилось нечто, глубоко поразившее его: однажды вечером Дронов бесцеремонно вошел в его комнату, устало сел и
заговорил угрюмо...
— Странно они осматривали все, — снова
заговорила Татьяна, уже с оттенком недоумения, — точно первый
раз видят Кремль, а ведь, конечно, многие, если не все, бывали в нем пасхальными ночами.
— Старика этого мы давно знаем, он как
раз и есть, —
заговорил штатский, но раздалось несколько выстрелов, солдат побежал, штатский, вскинув ружье на плечо, тоже побежал на выстрелы. Прогремело железо, тронутое пулей, где-то близко посыпалась штукатурка.
Опять полились на Захара «жалкие» слова, опять Анисья
заговорила носом, что «она в первый
раз от хозяйки слышит о свадьбе, что в разговорах с ней даже помину не было, да и свадьбы нет, и статочное ли дело? Это выдумал, должно быть, враг рода человеческого, хоть сейчас сквозь землю провалиться, и что хозяйка тоже готова снять образ со стены, что она про Ильинскую барышню и не слыхивала, а разумела какую-нибудь другую невесту…».
— Брат! —
заговорила она через минуту нежно, кладя ему руку на плечо, — если когда-нибудь вы горели, как на угольях, умирали сто
раз в одну минуту от страха, от нетерпения… когда счастье просится в руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас оставалась одна последняя надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет с ней…
— Ну, иной
раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!»
Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
Она была покойна, свежа. А ему втеснилось в душу, напротив, беспокойство, желание узнать, что у ней теперь на уме, что в сердце, хотелось прочитать в глазах, затронул ли он хоть нервы ее; но она ни
разу не подняла на него глаз. И потом уже, когда после игры подняла,
заговорила с ним — все то же в лице, как вчера, как третьего дня, как полгода назад.
Он послал ей рукой поцелуй и получил в ответ милый поклон.
Раза два он уже подъезжал верхом к ее окну и
заговорил с ней, доложив ей, как она хороша, как он по уши влюблен в нее.
Он отворачивался от нее, старался
заговорить о Леонтье, о его занятиях, ходил из угла в угол и десять
раз подходил к двери, чтоб уйти, но чувствовал, что это не легко сделать.
«Должно быть, это правда: я угадал!» — подумал он и разбирал, отчего угадал он, что подало повод ему к догадке? Он видел один
раз Милари у ней, а только когда
заговорил о нем — у ней пробежала какая-то тень по лицу, да пересела она спиной к свету.
А Татьяна Марковна не
раз уже
заговаривала с ним о ней.
Как нарочно, кляча тащила неестественно долго, хоть я и обещал целый рубль. Извозчик только стегал и, конечно, настегал ее на рубль. Сердце мое замирало; я начинал что-то
заговаривать с извозчиком, но у меня даже не выговаривались слова, и я бормотал какой-то вздор. Вот в каком положении я вбежал к князю. Он только что воротился; он завез Дарзана и был один. Бледный и злой, шагал он по кабинету. Повторю еще
раз: он страшно проигрался. На меня он посмотрел с каким-то рассеянным недоумением.
Впрочем,
раза два-три мы как бы
заговаривали и об насущном. Я спросил его
раз однажды, вначале, вскоре после отказа от наследства: чем же он жить теперь будет?
— А вот вчера, когда мы утром кричали с ним в кабинете перед приездом Нащокина. Он в первый
раз и совершенно уже ясно осмелился
заговорить со мной об Анне Андреевне. Я поднял руку, чтоб ударить его, но он вдруг встал и объявил мне, что я с ним солидарен и чтоб я помнил, что я — его участник и такой же мошенник, как он, — одним словом, хоть не эти слова, но эта мысль.
В другой
раз мы как-то
заговорили о маме...
Он как
раз заговорил в этом роде, только что я пришел в это утро.
Замечу, между прочим, что в том, что он
заговорил со мной про французскую революцию, я увидел какую-то еще прежнюю хитрость его, меня очень забавлявшую: он все еще продолжал считать меня за какого-то революционера и во все
разы, как меня встречал, находил необходимым
заговорить о чем-нибудь в этом роде.
Он
раза два принимался было говорить со мною и наконец не вытерпел и в третий
раз заговорил, нужды нет, что я не знаю по-голландски.
«Осмелюсь доложить, — вдруг
заговорил он, привстав с постели, что делал всякий
раз, как начинал разговор, — я боюсь пожара: здесь сена много, а огня тушить на очаге нельзя, ночью студено будет, так не угодно ли, я велю двух якутов поставить у камина смотреть за огнем!..» — «Как хотите, — сказал я, — зачем же двух?» — «Будут и друг за другом смотреть».
Сам Привалов не хотел
заговаривать о своей новой жизни, потому что,
раз, это было слишком тяжело, а второе — ему совсем не хотелось раскрывать перед Костей тайны своей семейной жизни.
— О нет… тысячу
раз нет, Софья Игнатьевна!.. — горячо
заговорил Половодов. — Я говорю о вашем отце, а не о себе… Я не лев, а вы не мышь, которая будет разгрызать опутавшую льва сеть. Дело идет о вашем отце и о вас, а я остаюсь в стороне. Вы любите отца, а он, по старческому упрямству, всех тащит в пропасть вместе с собой. Еще
раз повторяю, я не думаю о себе, но от вас вполне зависит спасти вашего отца и себя…
— Послушай, папа… я никогда и ни о чем не просила тебя, —
заговорила она, и чарующая нежность зазвенела в ее дрожащем голосе. — Мы расстаемся, может быть, навсегда… Еще
раз прошу тебя — успокойся…
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего.
Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она
заговорила с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
Лоскутов бросил недокуренную папиросу в угол, прошелся по комнате несколько
раз и, сделав крутой поворот на каблуках, сел рядом с Приваловым и
заговорил с особенной отчетливостью...
Но в этот
раз у него было особое, прехлопотливое дело, и он предчувствовал, как трудно ему будет
заговорить о нем, а между тем он очень торопился: было у него еще другое неотложное дело в это же утро в другом месте, и надо было спешить.
— Ну вот, ну вот, экой ты! — укоризненно воскликнула Грушенька. — Вот он такой точно ходил ко мне, — вдруг
заговорит, а я ничего не понимаю. А один
раз так же заплакал, а теперь вот в другой — экой стыд! С чего ты плачешь-то? Было бы еще с чего? — прибавила она вдруг загадочно и с каким-то раздражением напирая на свое словечко.
— Да ведь по-настоящему то же самое и теперь, —
заговорил вдруг старец, и все
разом к нему обратились, — ведь если бы теперь не было Христовой церкви, то не было бы преступнику никакого и удержу в злодействе и даже кары за него потом, то есть кары настоящей, не механической, как они сказали сейчас, и которая лишь раздражает в большинстве случаев сердце, а настоящей кары, единственной действительной, единственной устрашающей и умиротворяющей, заключающейся в сознании собственной совести.
Алеша, все слушавший его молча, под конец же, в чрезвычайном волнении, много
раз пытавшийся перебить речь брата, но видимо себя сдерживавший, вдруг
заговорил, точно сорвался с места.
— По-моему, господа, по-моему, вот как было, — тихо
заговорил он, — слезы ли чьи, мать ли моя умолила Бога, дух ли светлый облобызал меня в то мгновение — не знаю, но черт был побежден. Я бросился от окна и побежал к забору… Отец испугался и в первый
раз тут меня рассмотрел, вскрикнул и отскочил от окна — я это очень помню. А я через сад к забору… вот тут-то и настиг меня Григорий, когда уже я сидел на заборе…