Неточные совпадения
Она радовалась на Кити и Левина; возвращаясь
мыслью к
своей свадьбе, она взглядывала на сияющего Степана Аркадьича,
забывала всё настоящее и помнила только
свою первую невинную любовь.
Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно
забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла
свое, и страх за
свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал
мыслью вопрос о дуэли, хотя и вперед знал, что он ни в каком случае не будет драться.
Он сидел на кровати в темноте, скорчившись и обняв
свои колени и, сдерживая дыхание от напряжения
мысли, думал. Но чем более он напрягал
мысль, тем только яснее ему становилось, что это несомненно так, что действительно он
забыл, просмотрел в жизни одно маленькое обстоятельство ― то, что придет смерть, и всё кончится, что ничего и не стоило начинать и что помочь этому никак нельзя. Да, это ужасно, но это так.
Он слушал разговор Агафьи Михайловны о том, как Прохор Бога
забыл, и на те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу и жену избил до смерти; он слушал и читал книгу и вспоминал весь ход
своих мыслей, возбужденных чтением.
«Говорит, как деревенская баба…» И вслед за этим почувствовал, что ему необходимо уйти, сейчас же, — последними словами она точно вытеснила, выжала из него все
мысли и всякие желания. Через минуту он торопливо прощался, объяснив
свою поспешность тем, что —
забыл: у него есть неотложное дело.
Оттого он как будто пренебрегал даже Ольгой-девицей, любовался только ею, как милым ребенком, подающим большие надежды; шутя, мимоходом, забрасывал ей в жадный и восприимчивый ум новую, смелую
мысль, меткое наблюдение над жизнью и продолжал в ее душе, не думая и не гадая, живое понимание явлений, верный взгляд, а потом
забывал и Ольгу и
свои небрежные уроки.
И сам он как полно счастлив был, когда ум ее, с такой же заботливостью и с милой покорностью, торопился ловить в его взгляде, в каждом слове, и оба зорко смотрели: он на нее, не осталось ли вопроса в ее глазах, она на него, не осталось ли чего-нибудь недосказанного, не
забыл ли он и, пуще всего, Боже сохрани! не пренебрег ли открыть ей какой-нибудь туманный, для нее недоступный уголок, развить
свою мысль?
Но предприимчивую злобу
Он крепко в сердце затаил.
«В бессильной горести, ко гробу
Теперь он
мысли устремил.
Он зла Мазепе не желает;
Всему виновна дочь одна.
Но он и дочери прощает:
Пусть богу даст ответ она,
Покрыв семью
свою позором,
Забыв и небо, и закон...
Никакой искренней
своей мысли не высказала она, не обнаружила желания, кроме одного, которое высказала категорически, — это быть свободной, то есть чтобы ее оставляли самой себе, не замечали за ней,
забыли бы о ее существовании.
С тех пор рука ее не оскудевала, а сам штабс-капитан, подавленный ужасом при
мысли, что умрет его мальчик,
забыл свой прежний гонор и смиренно принимал подаяние.
Время от времени я выглядывал в дверь и видел старика, сидевшего на том же месте, в одной и той же позе. Пламя костра освещало его старческое лицо. По нему прыгали красные и черные тени. При этом освещении он казался выходцем с того света, железным человеком, раскаленным докрасна. Китаец так ушел в
свои мысли, что, казалось, совершенно
забыл о нашем присутствии.
Что же коснулось этих людей, чье дыхание пересоздало их? Ни
мысли, ни заботы о
своем общественном положении, о
своей личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких личных выгод; одни
забывают свое богатство, другие —
свою бедность и идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов. Интерес истины, интерес науки, интерес искусства, humanitas [гуманизм (лат.).] — поглощает все.
«Разве она и теперь не самая свободная страна в мире, разве ее язык — не лучший язык, ее литература — не лучшая литература, разве ее силлабический стих не звучнее греческого гексаметра?» К тому же ее всемирный гений усвоивает себе и
мысль, и творение всех времен и стран: «Шекспир и Кант, Гете и Гегель — разве не сделались
своими во Франции?» И еще больше: Прудон
забыл, что она их исправила и одела, как помещики одевают мужиков, когда их берут во двор.
Ни
мысли, ни заботы о
своем общественном положении, о
своей личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких личных выгод; одни
забывают свое богатство, другие
свою бедность — идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов.
Он прилеплялся воспоминаниями и умом к каждому внешнему предмету, и ему это нравилось: ему всё хотелось что-то
забыть, настоящее, насущное, но при первом взгляде кругом себя он тотчас же опять узнавал
свою мрачную
мысль,
мысль, от которой ему так хотелось отвязаться.
Было уже без пяти минут три, когда я вернулся в класс. Учитель, как будто не замечая ни моего отсутствия, ни моего присутствия, объяснял Володе следующий урок. Когда он, окончив
свои толкования, начал складывать тетради и Володя вышел в другую комнату, чтобы принести билетик, мне пришла отрадная
мысль, что все кончено и про меня
забудут.
— Ну, что же делать, очень жаль! — говорил Павел, находя и со
своей стороны совершенно невозможным, чтобы она в этом положении появилась на сцене. — До свиданья! — сказал он и ушел опять к Анне Ивановне, которая была уже в шляпке. Он посадил ее на нарочно взятого лихача, и они понеслись на Никитскую. Фатееву Павел в эту минуту совершенно
забыл. Впереди у него было искусство и
мысль о том, как бы хорошенько выучить Анну Ивановну сыграть роль Юлии.
Павел, под влиянием
мысли о назначенном ему свидании, начал одну из самых страстных арий, какую только он знал, и весь огонь, которым горела душа его, как бы перешел у него в пальцы: он играл очень хорошо! M-me Фатеева,
забыв всякую осторожность, впилась в него
своими жгучими глазами, а m-lle Прыхина, закинув голову назад, только восклицала...
В соседстве телеги ему, естественно, показалось благонадежнее, но, догнав ее, он тотчас же опять
забыл обо всем и опять погрузился в
свои обрывки
мыслей и представлений.
Он говорил медленно, с расстановкой, и часто собирался с
мыслями, дабы ничего не
забыть и ничего не утаить от духовного отца
своего.
С этих пор он безусловно замолчал. По целым дням ходил по комнате, наморщив угрюмо лоб, шевеля губами и не чувствуя усталости. Временами останавливался, как бы желая что-то выразить, но не находил слова. По-видимому, он не утратил способности
мыслить; но впечатления так слабо задерживались в его мозгу, что он тотчас же
забывал их. Поэтому неудача в отыскании нужного слова не вызывала в нем даже нетерпения. Арина Петровна с
своей стороны думала, что он непременно подожжет усадьбу.
«Как! — говорил он, защищая
свою нелепую
мысль (
мысль, приходившую в голову и не одному Фоме Фомичу, чему свидетелем пишущий эти строки), — как! он всегда вверху при
своей госпоже; вдруг она,
забыв, что он не понимает по-французски, скажет ему, например, донне муа мон мушуар [Дайте мне платок (франц.: «Donnez-moi mon mouchoir»).] — он должен и тут найтись и тут услужить!» Но оказалось, что не только нельзя было Фалалея выучить по-французски, но что повар Андрон, его дядя, бескорыстно старавшийся научить его русской грамоте, давно уже махнул рукой и сложил азбуку на полку!
Остаток вечера я просидел за книгой, уступая время от времени нашествию
мыслей, после чего
забывал, что читаю. Я заснул поздно. Эта первая ночь на судне прошла хорошо. Изредка просыпаясь, чтобы повернуться на другой бок или поправить подушки, я чувствовал едва заметное покачивание
своего жилища и засыпал опять, думая о чужом, новом, неясном.
— Люблю, — шептал пьяный старик, не выпуская моей руки. — Ах, люблю… Именно хорош этот молодой стыд… эта невинность и девственность просыпающейся
мысли. Голубчик, пьяница Селезнев все понимает… да! А только не
забудьте, что канатчик-то все-таки повесился. И какая хитрая штука: тут бытие, вившее
свою веревку несколько лет, и тут же небытие, повешенное на этой самой веревке. И притом какая деликатность: пусть теперь другие вьют эту проклятую веревку… хе-хе!
Первый счастливо улыбался и, по-видимому, никак не мог
забыть о том, что взял хорошую пользу на шерсти; веселила его не столько сама польза, сколько
мысль, что, приехав домой, он соберет всю
свою большую семью, лукаво подмигнет и расхохочется; сначала он всех обманет и скажет, что продал шерсть дешевле
своей цены, потом же подаст зятю Михаиле толстый бумажник и скажет: «На, получай!
— Как бы то ни было, приходится проститься с
мыслями о счастье, — сказал он, глядя на улицу. — Его нет. Его не было никогда у меня и, должно быть, его не бывает вовсе. Впрочем, раз в жизни я был счастлив, когда сидел ночью под твоим зонтиком. Помнишь, как-то у сестры Нины ты
забыла свой зонтик? — спросил он, обернувшись к жене. — Я тогда был влюблен в тебя и, помню, всю ночь просидел под этим зонтиком и испытывал блаженное состояние.
И представьте себе, даже совсем
забыл о том, что мне еще придется
свой образ
мыслей в надлежащем свете предъявить! Помилуйте! щи из кислой капусты, поросенок под хреном, жаркое, рябчики, пирог из яблоков, а на закуску: икра и балык — вот мой образ
мыслей!
Вспомните, как он побледнел и испугался при
мысли, что нечто
забыл; вспомните, с какою стремительностью он бросился из дома, чтобы поправить
свой промах, — и вы поймете, что и он не на розах покоится.
— Друг мой! — сказала Полина, прижав к
своему сердцу руку Рославлева, — не откажи мне в этом! Я не сомневаюсь, не могу сомневаться, что буду счастлива; но дай мне увериться, что и я могу составить твое счастие; дай мне время привязаться к тебе всей моей душою, привыкнуть
мыслить об одном тебе, жить для одного тебя, и если можно, — прибавила она так тихо, что Рославлев не мог расслышать слов ее, — если можно
забыть все, все прошедшее!
— Спасибо тебе, брат, — продолжал он. — Спасибо! Не
забуду я тебе этого. Да только приюта я не стою. Испортил я
свою жизнь и не служил
мысли, как следует…
У графа опять кровь бросилась в голову, он обхватил ее за талию, целовал ее шею, глаза… Анна Павловна поняла опасность
своего положения. Чувство стыда и самосохранения, овладевшее ею, заставило
забыть главную
мысль. Она сильно толкнула графа, но тот держал ее крепко.
«Неужели обо мне
забыли дома? — шепчет в тревоге Буланин, но тотчас же пугается
своей мысли. — Нет, нет, этого быть не может: мама знает, мама сама соскучилась… Ну, вот, идет снова дядька… Теперь уж, наверно, меня».
Не надо
забывать, что такие пьесы, как «Горе от ума», «Борис Годунов», публика знает наизусть и не только следит за
мыслью, за каждым словом, но чует, так сказать, нервами каждую ошибку в произношении. Ими можно наслаждаться, не видя, а только слыша их. Эти пьесы исполнялись и исполняются нередко в частном быту, просто чтением между любителями литературы, когда в кругу найдется хороший чтец, умеющий тонко передавать эту
своего рода литературную музыку.
Пропадает у меня охота беседовать с ним, и покамест совсем не пропала — начал я говорить; начал, да скоро и
забыл про него — первый раз вслух-то говорю
мысли мои, удивляюсь словам
своим и весь — как в огне.
Пан полковник, хотя кушал индейку, начиненную сарацинским пшеном с изюмом, до того прельстился нашим пением, что,
забыв, что он за столом, начал нам подтягивать басом, довольно приятно, хотя за жеванием не разводил губ, причем был погружен в глубокие
мысли, чаятельно вспомнил
свои молодые лета, учение в школе и таковое же пение.
Не должно только слишком завлекаться,
Пред ним гордиться или с ним равняться
Не должно
мыслей открывать
своих,
Иль спрашивать у подданных совета,
И
забывать, что лучше гор златых
Иному ласка и слова привета!
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он,
забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как
мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими
своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
Не видя её, он чувствовал необходимость освободить её
мысль из уродливых пут, но Варенька являлась — и он
забывал о
своём решении. Иногда он замечал за собой, что слушает её так, точно желает чему-то научиться у неё, и сознавал, что в ней было нечто, стесняющее свободу его ума. Случалось, что он, имея уже готовым возражение, которое, ошеломив её
своею силой, убедило бы в очевидности её заблуждений, — прятал это возражение в себе, как бы боясь сказать его. Поймав себя на этом, он думал...
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все
мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и
забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему
своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая
мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он
мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь,
своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
Ни одной мелочи в
своей жизни не оставил я неисследованной. Я проследил всю
свою жизнь. К каждому
своему шагу, к каждой
своей мысли, слову я прилагал мерку безумия, и она подходила к каждому слову, к каждой
мысли. Оказалось, и это было самым удивительным, что и до этой ночи мне уже приходила
мысль: уж не сумасшедший ли я действительно? Но я как-то отделывался от этой
мысли,
забывал о ней.
Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный ввиду этой сказочной обстановки — моря, гор, облаков, широкого неба, Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами
мыслим и делаем, когда
забываем о высших целях бытия, о
своем человеческом достоинстве.
В
своих непрактических — а может быть — и слишком уже практических — мечтаниях мы
забываем, что человеческий организм имеет
свои физические условия для каждой духовной деятельности, что нельзя говорить без языка, слушать без ушей, нельзя чувствовать: и
мыслить без мозга.
Не
забудьте, что он слепо увлекается всем новым, не
мыслит сам, а только наобум приноровляет ко всему
свои поверхностные сведения.
Это был
своего рода эффект, которого я никогда не
забуду!» По странному сочетанию
мыслей в голове поручика в эти минуты главнейшим образом рисовалось то, как он будет рассказывать в Петербурге о том, чему предстояло совершиться через несколько мгновений.
— Благодару!.. благодару! — напирал он на советника с
своим польским акцентом. — Особливо за то, что не
забыли замолвить словечко о награждении за труды службы и усердие. Это, знаете, и генералу должно понравиться. Прекрасная речь! Высокая речь!.. И чувство, и стиль, и
мысль, и все эдакое!.. Вы, пожалуйста, дайте мне ее списать для себя: в назидание будущим детям, потомкам моим оставлю!.. Благодару! благодару вам!
— Углубись в себя, Дунюшка, помни, какое время для души твоей наступает, — говорила ей перед уходом Марья Ивановна. — Отложи обо всем попечение, только о Боге да о
своей душе размышляй… Близишься к светозарному источнику благодати святого духа — вся земля, весь мир да будет скверной в глазах твоих и всех твоих помышленьях. Без сожаленья оставь житейские
мысли,
забудь все, что было, — новая жизнь для тебя наступает… Всем пренебрегай, все презирай, возненавидь все мирское. Помни — оно от врага… Молись!!.
И вдруг мой мозг прорезала острая как нож
мысль: я
забыла один грех! Да, положительно
забыла. И быстро встав с колен, я подошла к прежнему месту на амвоне и попросила стоявших там девочек пустить меня еще раз, не в очередь, за ширмы. Они дали
свое согласие, и я более твердо и спокойно, нежели в первый раз, вошла туда.
Когда веселой чередою
Мелькает в
мыслях предо мною
Счастливых лет веселый рой,
Я точно снова оживаю,
Невзгоды жизни
забываюИ вновь мирюсь с
своей судьбой…
Вопрос остался без ответа.
Мысль Евлампия Григорьевича перескочила опять к счетам и записной книжке. Торопливо присел он к письменному столу; с большим трудом окинул он размеры
своих ценностей… что-то такое
забыл и долго не мог вспомнить, что именно.
С
мыслью, не придет ли еще беглец искать у него убежища, он приказал дворчанам
своим лечь спать (второпях
забыл сказать, чтобы привязали собаку), а сам отворил калитку с улицы и оставил незапертыми двери в сенях.