Неточные совпадения
Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно
забыл об этом
чувстве; но привычка
чувства взяла свое, и страх за свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос
о дуэли, хотя и вперед знал, что он ни в каком случае не будет драться.
И, получив утвердительный ответ, Степан Аркадьич,
забыв и
о том, что он хотел просить Лидию Ивановну,
забыв и
о деле сестры, с одним желанием поскорее выбраться отсюда, вышел на цыпочках и, как из зараженного дома, выбежал на улицу и долго разговаривал и шутил с извозчиком, желая привести себя поскорее в
чувства.
Он не
забыл о том
чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил это как сновидение. Не много дней прошло с того момента, но он уже не один раз спрашивал себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил в нем сомнения в действительной силе
чувства, которым он так возгордился несколько дней тому назад.
Он совершенно определенно понимал, что не следует формулировать это
чувство, не нужно одевать его в точные слова, а, наоборот, надо чем-то погасить его,
забыть о нем.
У себя в комнате, сбросив сюртук, он подумал, что хорошо бы сбросить вот так же всю эту вдумчивость, путаницу
чувств и мыслей и жить просто, как живут другие, не смущаясь говорить все глупости, которые подвернутся на язык,
забывать все премудрости Томилина, Варавки… И
забыть бы
о Дронове.
С ним как с отцом именно случилось то, что должно было случиться, то есть он вовсе и совершенно бросил своего ребенка, прижитого с Аделаидой Ивановной, не по злобе к нему или не из каких-нибудь оскорбленно-супружеских
чувств, а просто потому, что
забыл о нем совершенно.
В переходе от дня к ночи в тайге всегда есть что-то торжественное. Угасающий день нагоняет на душу
чувство жуткое и тоскливое. Одиночество родит мысли, воспоминания. Я так ушел в себя, что совершенно
забыл о том, где я нахожусь и зачем пришел сюда в этот час сумерек.
Он весь отдался во власть переполнившему его
чувству, беспрестанно вскакивал с места, подбегал к другим столам, вмешивался в разговоры и вообще вел себя так, как будто совсем
забыл о жене.
— Все равно. Мальчику остается только свыкнуться со своей слепотой, а нам надо стремиться к тому, чтобы он
забыл о свете. Я стараюсь, чтобы никакие внешние вызовы не наводили его на бесплодные вопросы, и если б удалось устранить эти вызовы, то мальчик не сознавал бы недостатка в своих
чувствах, как и мы, обладающие всеми пятью органами, не грустим
о том, что у нас нет шестого.
Итак, Ихменевы переехали в Петербург. Не стану описывать мою встречу с Наташей после такой долгой разлуки. Во все эти четыре года я не
забывал ее никогда. Конечно, я сам не понимал вполне того
чувства, с которым вспоминал
о ней; но когда мы вновь свиделись, я скоро догадался, что она суждена мне судьбою.
Новое, такое хорошее и доброе
чувство подхватывает ее, и она
забывает о той ненависти, которая сосредоточивается на ней.
Она
забыла осторожность и хотя не называла имен, но рассказывала все, что ей было известно
о тайной работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя образы, дорогие ее сердцу, она влагала в свои слова всю силу, все обилие любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в памяти, освещенные и украшенные ее
чувством.
Ей было сладко видеть, что его голубые глаза, всегда серьезные и строгие, теперь горели так мягко и ласково. На ее губах явилась довольная, тихая улыбка, хотя в морщинах щек еще дрожали слезы. В ней колебалось двойственное
чувство гордости сыном, который так хорошо видит горе жизни, но она не могла
забыть о его молодости и
о том, что он говорит не так, как все, что он один решил вступить в спор с этой привычной для всех — и для нее — жизнью. Ей хотелось сказать ему: «Милый, что ты можешь сделать?»
Знакомо ли вам это
чувство: когда на аэро мчишься ввысь по синей спирали, окно открыто, в лицо свистит вихрь — земли нет,
о земле
забываешь, земля так же далеко от нас, как Сатурн, Юпитер, Венера? Так я живу теперь, в лицо — вихрь, и я
забыл о земле, я
забыл о милой, розовой
О. Но все же земля существует, раньше или позже — надо спланировать на нее, и я только закрываю глаза перед тем днем, где на моей Сексуальной Табели стоит ее имя — имя О-90…
Она даже
забыла о своей непривлекательной внешности и безотчетно, бездумно пошла навстречу охватившему ее
чувству.
— Ну, успокойся, Александр! — сказал Петр Иваныч, — таких чудовищ много. Увлекся глупостью и на время
забыл о матери — это естественно; любовь к матери —
чувство покойное. У ней на свете одно — ты: оттого ей естественно огорчаться. Казнить тебя тут еще не за что; скажу только словами любимого твоего автора...
Какая-то инстинктивная боязнь, какой-то остаток благоразумной осторожности вдруг встревожил Елену, но в этот момент пол каюты особенно сильно поднялся и точно покатился вбок, и тотчас же прежняя зеленая муть понеслась перед глазами женщины и тяжело заныло в груди предобморочное
чувство.
Забыв о своем мгновенном предчувствии, она села на кровать и схватилась рукой за ее спинку.
Простота его слов возбуждала особенный интерес. Кожемякину захотелось ещё таких слов, — в темноте ночной они приобретали значительность и сладость; хотелось раззадорить горбуна, заставить его разговориться
о людях,
о боге, обо всём, с жутким
чувством долго слушать его речь и
забыть про себя.
Эти
чувства еще ярче отразились на чумазых мордочках мальчуганов, которые тут и застряли,
забыв и
о Матвевне, и
о роженице, и об исправнике.
Трудно описать то ощущение, какое переживаешь каждый раз в боевых местах: это не страх, а какое-то животное
чувство придавленности. Думаешь только
о собственном спасении и
забываешь о других. Разбитая барка промелькнула мимо нас, как тень. Я едва рассмотрел бледное, как полотно, женское лицо и снимавшего лапти бурлака.
Я решил показать «бывалость» и потребовал ананасового, но — увы! — оно было хуже кофейного, которое я попробовал из хрустальной чашки у Попа. Пока Паркер ходил, Поп называл мне имена некоторых людей, бывших в зале, но я все
забыл. Я думал
о Молли и своем
чувстве, зовущем в Замечательную Страну.
Хотелось ещё
о многом спросить брата, но Пётр боялся напомнить ему то, что Алексей, может быть, уже
забыл. У него возникало
чувство неприязни и зависти к брату.
О рабочих Якову Артамонову приходилось думать больше, чем
о всём другом, потому что он ежедневно сталкивался с ними и давно, ещё в юности, они внушили ему
чувство вражды, — он имел тогда немало резких столкновений с молодыми ткачами из-за девиц, и до сего дня некоторые из его соперников, видимо, не
забыли старых обид.
Не
забывая о том, зачем он пригласил священника, Пётр постепенно поддавался
чувству жалости к нему.
— Благодару!.. благодару! — напирал он на советника с своим польским акцентом. — Особливо за то, что не
забыли замолвить словечко
о награждении за труды службы и усердие. Это, знаете, и генералу должно понравиться. Прекрасная речь! Высокая речь!.. И
чувство, и стиль, и мысль, и все эдакое!.. Вы, пожалуйста, дайте мне ее списать для себя: в назидание будущим детям, потомкам моим оставлю!.. Благодару! благодару вам!
Переживание сильного
чувства жалости и сострадания тоже может парализовать половую страсть и заставить человека
забыть о ней.
Сравнение с армией, которое сделал полковник, прелестно и делает честь его высокому уму; призыв к гражданскому
чувству говорит
о благородстве его души, но не надо
забывать, что гражданин в каждом отдельном индивидууме тесно связан с христианином…
Сверх того, по доброте своей мог ли он смеяться над
чувством, столь искренним и сильным, что заставило молодую женщину,
забыв стыд, прийти молить незнакомца
о помощи?
Ей понравился Борис Иванович, она поддалась его нежным речам, ей было любо смотреть в его выразительные черные глаза — редкость у блондина — она почувствовала нечто похожее на любовь, но зародышу
чувства не дали развиться, и она, не видя предмет этой скорее первичной, чем первой любви, скоро
забыла о нем, а если и вспоминала, то без особого сожаления. Она не успела привыкнуть ни к нему, ни к своему новому
чувству, он не успел сделаться для нее необходимым.
Это было слишком мало, чтобы
забыть о своих обязанностях, и граф Литта в один прекрасный день, распустив паруса своего «Pellegrino», понесся на нем к берегам Африки, чтобы своею опасною деятельностью заглушить горькое
чувство неудовлетворенной любви.
— На днях попросил он меня к себе. Я застала его очень грустным, сильно одряхлевшим. Старик, который еще не так давно таскал со своими работниками кули муки в амбар, едва держал дрожащими руками чашку чаю. Не было более помину
о польском круле, казалось, он
забыл о своем шляхетстве. Все помыслы, все
чувства его сосредоточились на тебе. И знаешь ли, что задумал странный старик, какие он имеет на тебя виды?
Ни слова
о неудаче свидания,
о болезни своей, ни слова
о цыганке: она все
забыла; она помнит только своего обольстителя. Сердце ее благоухает только одним
чувством — похожее на цветок хлопчатой бумаги, который издает тем сильнейший запах, чем далее в него проникает губительный червь: отпадает червь, и благоухание исчезает.
Занятая своим горем молодая женщина — и в этом едва ли можно винить ее —
забыла о своей подруге, тем более, что, как помнит, вероятно, читатель, объяснила ее исчезновение возникшим в сердце молодой девушки
чувством к графу, что отчасти подтверждал и смысл оставленного письма.
Они всё точно так же не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты
чувства, которая была в них, а это умолчание
о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они
забывали его.
— Ну прощай, Мари, — сказала Наташа. — Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим
о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше
чувство, и
забываем.
Так же спокойно прошли следующие две ночи: никто не являлся, и с необыкновенной легкостью, удивительной при данных обстоятельствах, я почти совсем
забыл о своем странном посетителе; редкие попытки вспомнить создавали почти болезненное
чувство — так упорно отказывалась память вызывать неприятные для нее и тяжелые образы.