Неточные совпадения
Говор народа, топот лошадей и телег, веселый свист перепелов, жужжание насекомых, которые неподвижными стаями вились в воздухе, запах полыни, соломы и лошадиного пота, тысячи различных цветов и
теней, которые разливало палящее солнце по светло-желтому жнивью, синей дали леса и бело-лиловым облакам, белые паутины, которые носились в воздухе или ложились по жнивью, — все это я видел, слышал и чувствовал.
Слабый ветер, шевеля в листьях ясеня, тихонько двигал взад и вперед, и по темной дорожке и по
желтой спине Фифи, бледно-золотые пятна света; ровная
тень обливала Аркадия и Катю; только изредка в ее волосах зажигалась яркая полоска.
Легкие, как
тени, одежды эти прикрывали сухое, костлявое тело старика с двуцветным лицом; сквозь тускло-желтую кожу лица проступали коричневые пятна какой-то древней ржавчины.
После довольно продолжительной конференции наконец сочинили пять слов, которые долженствовали заключать в себе вопрос: «Где здесь французская отель?» С этим обратились мы к солдату, праздно стоявшему в
тени какого-то
желтого здания, похожего на казармы.
Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим солнцем; всюду рябило в глазах от резкого металлического сверкания молодых, красноватых листьев на деревцах; всюду пестрели голубые гроздья журавлиного гороху, золотые чашечки куриной слепоты, наполовину лиловые, наполовину
желтые цветы Ивана-да-Марьи; кое-где, возле заброшенных дорожек, на которых следы колес обозначались полосами красной мелкой травки, возвышались кучки дров, потемневших от ветра и дождя, сложенные саженями; слабая
тень падала от них косыми четвероугольниками, — другой
тени не было нигде.
Ветра нет, и нет ни солнца, ни света, ни
тени, ни движенья, ни шума; в мягком воздухе разлит осенний запах, подобный запаху вина; тонкий туман стоит вдали над
желтыми полями.
Вы в
тени, вы дышите пахучей сыростью; вам хорошо, а против вас кусты раскаляются и словно
желтеют на солнце.
Вы едете по зеленой, испещренной
тенями дорожке; большие
желтые мухи неподвижно висят в золотистом воздухе и вдруг отлетают; мошки вьются столбом, светлея в
тени, темнея на солнце; птицы мирно поют.
Я спустился в эту темноту, держась за руку моего знакомого. Ничего не видя кругом, сделал несколько шагов. Щелкнул выключатель, и яркий свет электрической лампы бросил
тень на ребра сводов.
Желтые полосы заиграли на переплетах книг и на картинах над письменным столом.
Я зачерпнул из ведра чашкой, она, с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула в угол на иконы, перевела глаза на меня, пошевелила губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли на грудь, подвигаясь к горлу. По лицу ее плыла
тень, уходя в глубь лица, натягивая
желтую кожу, заострив нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не было слышно.
Снова вспыхнул огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись
тени к лесу, снова отхлынули к огню и задрожали вокруг костра, в безмолвной, враждебной пляске. В огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь,
желтые и красные, вздымались кверху, сея искры, летел горящий лист, а звезды в небе улыбались искрам, маня к себе.
Но она уже вышла. Была в коротком, старинном ярко-желтом платье, черной шляпе, черных чулках. Платье легкого шелка — мне было ясно видно: чулки очень длинные, гораздо выше колен, и открытая шея,
тень между…
Еще: от листьев
тень — плетеная, решетчатая. В
тени лежат и жуют что-то похожее на легендарную пищу древних: длинный
желтый плод и кусок чего-то темного. Женщина сует это мне в руку, и мне смешно: я не знаю, могу ли я это есть.
Я кинулся к нему, как к родному, прямо на лезвия — что-то о бессоннице, снах,
тени,
желтом мире. Ножницы-губы сверкали, улыбались.
Не записывал несколько дней. Не знаю сколько: все дни — один. Все дни — одного цвета —
желтого, как иссушенный, накаленный песок, и ни клочка
тени, ни капли воды, и по
желтому песку без конца. Я не могу без нее — а она, с тех пор как тогда непонятно исчезла в Древнем Доме…
Был август, на ветле блестело много
жёлтых листьев, два из них, узенькие и острые, легли на спину Ключарева. Над городом давно поднялось солнце, но здесь, в сыром углу огорода, земля была покрыта седыми каплями росы и чёрной, холодной
тенью сарая.
Под липой было прохладно и спокойно; залетавшие в круг ее
тени мухи и пчелы, казалось, жужжали тише; чистая мелкая трава изумрудного цвета, без золотых отливов, не колыхалась; высокие стебельки стояли неподвижно, как очарованные; как мертвые, висели маленькие гроздья
желтых цветов на нижних ветках липы.
В этот-то прелестный уголок повез Алексей Степаныч слабую,
желтую, худую, одним словом сказать,
тень прежней Софьи Николавны; с ними поехал друг — доктор Авенариус.
Приглаженный вид двора, освещенного
желтыми лучами осеннего солнца, тетушка Анна и еще какая-то баба, бегавшие поминутно из избы под
тень навеса и возвращавшиеся всякий раз с кувшинами или пирогами; подводы и, наконец, самые лошади — все это свидетельствовало, что в доме Глеба, отличавшемся всегда тишиною и строгим порядком, происходило что-то не совсем обыденное.
В окнах домов зажигались огни, на улицу падали широкие,
жёлтые полосы света, а в них лежали
тени цветов, стоявших на окнах. Лунёв остановился и, глядя на узоры этих
теней, вспомнил о цветах в квартире Громова, о его жене, похожей на королеву сказки, о печальных песнях, которые не мешают смеяться… Кошка осторожными шагами, отряхивая лапки, перешла улицу.
Взгляд Евсея скучно блуждал по квадратной тесной комнате, стены её были оклеены
жёлтыми обоями, всюду висели портреты царей, генералов, голых женщин, напоминая язвы и нарывы на коже больного. Мебель плотно прижималась к стенам, точно сторонясь людей, пахло водкой и жирной, тёплой пищей. Горела лампа под зелёным абажуром, от него на лица ложились мёртвые
тени…
Он продолжал стоять у окна и глядел в открытую форточку на дремлющие в
тени кусты и цветочные клумбы. Луна била ему прямо в лицо и ярко обливала своим
желтым светом всю верхнюю часть его тела.
Пламя лампадки тихонько колеблется, возмущенное притоком свежего воздуха; и по всей комнате и по неподвижному, как воск,
желтому лицу тетки — заколебались
тени…
Встретились их взоры и вспыхнули ярко, и все погасло кругом: так в мгновенном блеске молнии гаснут все иные огни, и бросает на землю
тень само
желтое, тяжелое пламя.
На клоке марли на столе лежал шприц и несколько ампул с
желтым маслом. Плач конторщика донесся из-за двери, дверь прикрыли, фигура женщины в белом выросла у меня за плечами. В спальне был полумрак, лампу сбоку завесили зеленым клоком. В зеленоватой
тени лежало на подушке лицо бумажного цвета. Светлые волосы прядями обвисли и разметались. Нос заострился, и ноздри были забиты розоватой от крови ватой.
На зеленой лужайке, где стояли экипажи, образовалась интересная группа: на траве, в
тени экипажа, лежал, растянувшись во весь свой богатырский рост, дьякон Органов; в своем новеньком азяме, в красной кумачной рубахе с расстегнутым воротом и в
желтых кожаных штанах, расшитых шелками, он выглядел настоящим русским богатырем.
Вдруг она вырвалась из их толпы, и море — бесконечное, могучее — развернулось перед ними, уходя в синюю даль, где из вод его вздымались в небо горы облаков — лилово-сизых, с
желтыми пуховыми каймами по краям, зеленоватых, цвета морской воды, и тех скучных, свинцовых туч, что бросают от себя такие тоскливые, тяжелые
тени.
Мне стало не по себе. Лампа висела сзади нас и выше,
тени наши лежали на полу, у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх,
желтый свет обливал ему лицо, нос удлинялся
тенью, под глаза ложились черные пятна, — толстое лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные стекла я видел только синее небо и кучку
желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь, человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
Высокие ивы с обеих сторон осеняют речку; она струится по
желтому чистому песку, и луч солнца, пробиваясь сквозь
тень деревьев, играет, кажется, на самом дне ее.
Тихий барин сидел в
тени берёз за большим столом, в одной руке он держал платок, а другою, с циркулем в ней, измерял что-то на листе ослепительно белой бумаги. И сам он был весь белый, точно снегом осыпан от плеч до пят, только шея, лицо и шляпа —
жёлтые, разных оттенков, шляпа — ярче, а кожа темнее. Над ним кружились осы, он лениво взмахивал платком и свистел сквозь зубы.
Она промолчала. Голубые глаза Якова улыбались, блуждая в дали моря. Долго все трое задумчиво смотрели туда, где гасли последние минуты дня. Пред ними тлели уголья костра. Сзади ночь развертывала по небу свои
тени.
Желтый песок темнел, чайки исчезли, — всё вокруг становилось тихим, мечтательно-ласковым… И даже неугомонные волны, взбегая на песок косы, звучали не так весело и шумно, как днем.
С утра окно находилось в
тени, и в разошедшиеся пазы тянуло холодком, но к полудню солнце прорезывало узенькую
желтую полоску, в которой светящимися точками играла приподнятая пыль.
Напротив меня согнулся над
желтым блестящим ясеневым столиком дежурный телеграфист Саша Врублевский.
Тень, падающая от зеленого абажура лампы, разрезывает его лицо пополам: верх в
тени, но тем ярче освещены кончик носа, крупные суровые губы и острый бритый подбородок, выходящий из отложного белого воротника.
Дальше, вечно чуждый
тени,
Моет
жёлтый Нил
Раскаленные ступени
Царственных могил.
Медленно тускнут лучи дневного светила, полупрозрачные
тени багряно-желтых облаков темно-лиловыми пятнами стелются по зеркальной водной поверхности, а высокая зеленая слуда нагорного берега, отражаясь в прибрежных струях, кажется нескончаемой, ровно смоль черной, полосою.
Толстой же говорит, спорит и доказывает. И, как всегда в таких случаях, художественная перспектива вдруг искажается, свет и
тени распределяются неправильно, одни детали непропорционально выдвигаются вперед в ущерб другим. И не со спокойным самообладанием художника, а с задором увлекшегося полемиста Толстой на первом плане семейной жизни Наташи водружает знаменитую пеленку с
желтым пятном вместо зеленого.
В одном из таких госпиталей, в белой, чистой, просторной горнице лежит Милица. Ее осунувшееся за долгие мучительные дни болезни личико кажется неживым. Синие
тени легли под глазами… Кожа
пожелтела и потрескалась от жара. Она по большей части находится в забытьи. Мимо ее койки медленно, чуть слышно проходят сестрицы. Иногда задерживаются, смотрят в лицо, ставят термометр, измеряющий температуру, перебинтовывают рану, впрыскивают больной под кожу морфий…
Она встала и медленно приближалась к дочери, с протянутыми руками, видного роста, в корсете под шелковым капотом с треном, в белой кружевной косынке, покрывавшей и голову. На лицо падала
тень, и она смотрела моложаво, с чуть заметными морщинами, со слоем
желтой пудры; глаза, узкие и близорукие, приобрели привычку мигать и щуриться; на лбу лежали кудерьки напудренных волос; зубы она сохранила и щеголяла ими, а всего больше руками замечательной тонкости и белизны, с дюжиной колец на каждой кисти.
На нем был мундир синего цвета [Синий мундир — форма шведских войск.]; треугольная шляпа, у которой одна задняя пола была отстегнута, кидала большую
тень на лицо, и без того смуглое; перчатки
желтой кожи раструбами своими едва не доставали до локтя; к широкой портупее из буйволовой кожи, обхватывавшей стан его и застегнутой напереди четвероугольной огромной медной пряжкой, привешена была шпага с вальяжным эфесом, на котором изображены были пушка дулом вверх и гранаты; кожаные штиблеты с привязными раструбами довершали эту фигуру.
Я не ушел, конечно. Она вышла на террасу, а я остался в гостиной и минут пять перелистывал ноты. Потом и я вышел. Мы стояли рядом в
тени от занавесок, а под нами были ступени, залитые лунным светом. Через цветочные клумбы и по
желтому песку аллей тянулись черные
тени деревьев.
Но они не двигались и смотрели. Перед ними стоял высокий человек, совсем незнакомый, совсем чужой, и чем-то могуче-спокойным отдалял их от себя. Был он темен и страшен, как
тень из другого мира, а по лицу его разбегалась в светлых морщинках искристая улыбка, как будто солнце играло на черной и глубокой воде. И в костлявых больших руках он держал пухленького
желтого цыпленка.