Неточные совпадения
Но быть гласным, рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я не
живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры, и как председатель спрашивает
у моего
старика Алешки-дурачка: «признаете ли вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?» — «Ась?»
У дома, где
жил и умер Пушкин, стоял
старик из «Сказки о рыбаке и рыбке», — сивобородый
старик в женской ватной кофте, на голове
у него трепаная шапка, он держал в руке обломок кирпича.
— Философствовал, писал сочинение «История и судьба», — очень сумбурно и мрачно писал. Прошлым летом
жил у него эдакий… куроед, Томилин, питался только цыплятами и овощами. Такое толстое, злое, самовлюбленное животное. Пробовал изнасиловать девчонку, дочь кухарки, — умная девочка, между прочим, и, кажется, дочь этого, Турчанинова.
Старик прогнал Томилина со скандалом. Томилин — тоже философствовал.
Она — дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую жизнь любовницей его, быстро израсходовала
старика, вышла замуж за ювелира, он сошел с ума; потом она
жила с вице-губернатором, теперь
живет с актерами, каждый сезон с новым; город наполнен анекдотами о ее расчетливом цинизме и удивляется ее щедрости: она выстроила больницу для детей, а в гимназиях, мужской и женской,
у нее больше двадцати стипендиатов.
— В Полтавской губернии приходят мужики громить имение. Человек пятьсот. Не свои — чужие; свои
живут, как
у Христа за пазухой. Ну вот, пришли, шумят, конечно. Выходит к ним
старик и говорит: «Цыцте!» — это по-русски значит: тише! — «Цыцте, Сергий Михайлович — сплять!» — то есть — спят. Ну-с, мужики замолчали, потоптались и ушли! Факт, — закончил он квакающим звуком успокоительный рассказ свой.
Позовет ли его опекун посмотреть, как молотят рожь, или как валяют сукно на фабрике, как белят полотна, — он увертывался и забирался на бельведер смотреть оттуда в лес или шел на реку, в кусты, в чащу, смотрел, как возятся насекомые, остро глядел, куда порхнула птичка, какая она, куда села, как почесала носик; поймает ежа и возится с ним; с мальчишками удит рыбу целый день или слушает полоумного
старика, который
живет в землянке
у околицы, как он рассказывает про «Пугача», — жадно слушает подробности жестоких мук, казней и смотрит прямо ему в рот без зубов и в глубокие впадины потухающих глаз.
У юрты встретил меня
старик лет шестидесяти пяти в мундире станционного смотрителя со шпагой. Я думал, что он тут
живет, но не понимал, отчего он встречает меня так торжественно, в шпаге, руку под козырек, и глаз с меня не сводит. «Вы смотритель?» — кланяясь, спросил я его. «Точно так, из дворян», — отвечал он. Я еще поклонился. Так вот отчего он при шпаге! Оставалось узнать, зачем он встречает меня с таким почетом: не принимает ли за кого-нибудь из своих начальников?
— А ты подумал ли о том, Сереженька, что дом-то, в котором будешь
жить с своей бусурманкой, построен Павлом Михайлычем?.. Ведь
у старика все косточки перевернутся в могилке, когда твоя-то бусурманка в его дому свою веру будет справлять. Не для этого он строил дом-то! Ох-хо-хо… Разве не стало тебе других невест?..
Тебя удивляет и, может быть, оскорбляет моя стариковская откровенность, но войди в мое положение, деточка, поставь себя на мое место; вот я
старик, стою одной ногой в могиле, целый век
прожил, как и другие, с грехом пополам, теперь
у меня в руках громадный капитал…
Старик неудержимо болтал всю дорогу, пока они шли от избы старосты Дорони до мельничного флигелька; он несколько раз от волнения снимал и надевал шапку.
У Бахарева дрогнуло сердце, когда он завидел наконец ту кровлю, под которой
жила его Надя, — он тяжело дышал и чувствовал, как
у него дрожат ноги.
Когда снега начали таять, он перешел в урочище Анучино и здесь
жил у знакомого
старика гольда.
У стариков еще живы воспоминания о тех временах, когда они
жили одни и были многочисленным народом.
Все эти дни Дерсу пропадал где-то
у тазов. Среди них он нашел
старика, который раньше
жил на реке Улахе и которого он знал еще в молодые годы. Он успел со всеми перезнакомиться и везде был желанным гостем.
Порядок их жизни устроился, конечно, не совсем в том виде, как полушутя, полусерьезно устраивала его Вера Павловна в день своей фантастической помолвки, но все-таки очень похоже на то.
Старик и старуха,
у которых они поселились, много толковали между собою о том, как странно
живут молодые, — будто вовсе и не молодые, — даже не муж и жена, а так, точно не знаю кто.
Старики Бурмакины
жили радушно, и гости ездили к ним часто.
У них были две дочери, обе на выданье; надо же было барышням развлеченье доставить. Правда, что между помещиками женихов не оказывалось, кроме закоренелых холостяков, погрязших в гаремной жизни, но в уездном городе и по деревням расквартирован был кавалерийский полк, а между офицерами и женихов присмотреть не в редкость бывало. Стало быть, без приемов обойтись никак нельзя.
— Так по-людски не
живут, — говорил
старик отец, — она еще ребенок, образования не получила, никакого разговора, кроме самого обыкновенного, не понимает, а ты к ней с высокими мыслями пристаешь, молишься на нее. Оттого и глядите вы в разные стороны. Только уж что-то рано
у вас нелады начались; не надо было ей позволять гостей принимать.
— Слушай-ка ты меня! — уговаривала ее Акулина. — Все равно тебе не миновать замуж за него выходить, так вот что ты сделай: сходи ужо к нему, да и поговори с ним ладком. Каковы
у него
старики, хорошо ли
живут, простят ли тебя, нет ли в доме снох, зятевей. Да и к нему самому подластись. Он только ростом невелик, а мальчишечка — ничего.
Обрадованный таким благосклонным вниманием, кузнец уже хотел было расспросить хорошенько царицу о всем: правда ли, что цари едят один только мед да сало, и тому подобное; но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, решился замолчать; и когда государыня, обратившись к
старикам, начала расспрашивать, как
у них
живут на Сечи, какие обычаи водятся, — он, отошедши назад, нагнулся к карману, сказал тихо: «Выноси меня отсюда скорее!» — и вдруг очутился за шлагбаумом.
Вскоре он уехал на время в деревню, где
у него был
жив старик отец, а когда вернулся, то за ним приехал целый воз разных деревенских продуктов, и на возу сидел мальчик лет десяти — одиннадцати, в коротенькой курточке, с смуглым лицом и круглыми глазами, со страхом глядевшими на незнакомую обстановку…
Дело вышло как-то само собой. Повадился к Луковникову ездить Ечкин. Очень он не нравился
старику, но, нечего делать, принимал его скрепя сердце. Сначала Ечкин бывал только наверху, в парадной половине, а потом пробрался и в
жилые комнаты. Да ведь как пробрался: приезжает Луковников из думы обедать, а
у него в кабинете сидит Ечкин и с Устенькой разговаривает.
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой
жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света.
Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился, как
у себя дома.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами
жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что
у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
Эта бесчувственность больше всего огорчила Анфусу Гавриловну, болевшую всеми детьми зараз. Рехнулся
старик, ежели родного детища не жалеет. Высидевший в остроге целый год Лиодор заявился домой,
прожил дня два тихо и мирно, а потом стащил
у матери столовое серебро и бесследно исчез.
Галактион стоял все время на крыльце, пока экипаж не скрылся из глаз. Харитина не оглянулась ни разу. Ему сделалось как-то и жутко, и тяжело, и жаль себя. Вся эта поездка с Харитиной
у отца была только злою выходкой, как все, что он делал.
Старик в глаза смеялся над ним и в глаза дразнил Харитиной. Да, «без щей тоже не
проживешь». Это была какая-то бессмысленная и обидная правда.
Затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут
у одного зажиточного
старика крестьянина из ссыльных
живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребенка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что ребенка она не убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
«Играйте, веселитесь, растите, молодые силы, — думал он, и не было горечи в его думах, — жизнь
у вас впереди, и вам легче будет
жить: вам не придется, как нам, отыскивать свою дорогу, бороться, падать и вставать среди марка; мы хлопотали о том, как бы уцелеть — и сколько из нас не уцелело! — а вам надобно дело делать, работать, и благословение нашего брата,
старика, будет с вами.
— Объедаете меня… — корила баушка каждым куском. — Не напасешься на вас!..
Жил бы Петрунька
у дедушки:
старик побогаче нас всех.
Захватив с собой топор, Родион Потапыч спустился один в шахту. В последний раз он полюбовался открытой
жилой, а потом поднялся к штольне. Здесь он прошел к выходу в Балчуговку и подрубил стойки, то же самое сделал в нескольких местах посредине и
у самой шахты, где входила рудная вода. Земля быстро обсыпалась, преграждая путь стекавшей по штольне воде. Кончив эту работу,
старик спокойно поднялся наверх и через полчаса вел Матюшку на Фотьянку, чтобы там передать его в руки правосудия.
Сам
старик жил в передней избе, обставленной с известным комфортом: на полу домотканые половики из ветоши, стены оклеены дешевенькими обоями, русская печь завешена ситцевой занавеской,
у одной стены своей, балчуговской, работы березовый диван и такие же стулья, а на стене лубочные картины.
В Балчуговском заводе
у старика Зыкова был собственный дом, но он почти никогда не
жил в нем, предпочитая лесные избушки, землянки и балаганы.
Парасковья Ивановна была почтенная старушка раскольничьего склада, очень строгая и домовитая. Детей
у них не было, и
старики жили как-то особенно дружно, точно сироты, что иногда бывает с бездетными парами. Высокая и плотная, Парасковья Ивановна сохранилась не по годам и держалась в сторонке от жен других заводских служащих. Она была из богатой купеческой семьи с Мурмоса и крепко держалась своей старой веры.
— Приезд Давыдовых совпал
у нас с проводами сыновей
старика нашего Тизенгаузена: они три дня после их отправились домой,
проживши здесь шесть недель.
До приезда Женни
старик жил, по собственному его выражению, отбившимся от стада зубром:
у него было чисто, тепло и приютно, но только со смерти жены
у него было везде тихо и пусто. Тишина этого домика не зналась со скукою, но и не знала оживления, которое снова внесла в него с собою Женни.
Он меня согрел и приютил.
Жил он в то время с учеником Иосифом — такой, сударь, убогонький, словно юродивый. Не то чтоб он
старику служил, а больше
старик об нем стужался. Такая была уж в нем простота и добродетель, что не мог будто и
жить, когда не было при нем такого убогонького, ровно сердце
у него само пострадать за кого ни на есть просилось.
— Ну, — говорю, — баба! ин быть по-твоему! а все, говорю, пойтить надо к соседу (Влас
старик у нас в соседах
жил, тоже мужичок смиренный, боязливый): может, он и наставит нас уму-разуму.
— Ах, хороша девица! — хвалил он свою невесту, — и из себя хороша, и скромница, и стирать белье умеет. Я буду портняжничать, она — по господам стирать станет ходить. А квартира
у нас будет своя, бесплатная.
Проживем, да и как еще
проживем! И
стариков прокормим. Вино-то я уж давно собираюсь бросить, а теперь — и ни боже мой!
Будь
у вас, с позволения сказать, любовница, с которой вы
прожили двадцать лет вашей жизни, и вот вы, почти
старик, говорите: «Я на ней женюсь, потому что я ее люблю…» Молчу, ни слова не могу сказать против!..
— Что-нибудь! Да ведь тут работы непочатый угол. Не правда ли, вспоминаются молодые годы? Посмотри на эту молодежь. В свое время мы так же окружали наших
стариков.
У меня кровь начинает быстрее обращаться в
жилах (глаза его действительно начинали слегка сверкать). Ну, скажи, какие тут
у вас возникают проекты, вопросы…
И припомнились ей при этом многознаменательные подробности того времени, когда она еще была «тяжела» Порфишей.
Жил у них тогда в доме некоторый благочестивый и прозорливый
старик, которого называли Порфишей-блаженненьким и к которому она всегда обращалась, когда желала что-либо провидеть в будущем. И вот этот-то самый старец, когда она спросила его, скоро ли последуют роды и кого-то Бог даст ей, сына или дочь, — ничего прямо ей не ответил, но три раза прокричал петухом и вслед за тем пробормотал...
— А кто может знать, какие
у соседа мысли? — строго округляя глаза, говорит
старик веским баском. — Мысли — как воши, их не сочтеши, — сказывают
старики. Может, человек, придя домой-то, падет на колени да и заплачет, бога умоляя: «Прости, Господи, согрешил во святой день твой!» Может, дом-от для него — монастырь и
живет он там только с богом одним? Так-то вот! Каждый паучок знай свой уголок, плети паутину да умей понять свой вес, чтобы выдержала тебя…
Марта набивала папиросы для Вершиной. Она нетерпеливо хотела, чтобы Передонов посмотрел на нее и пришел в восхищение. Это желание выдавало себя на ее простодушном лице выражением беспокойной приветливости. Впрочем, оно вытекало не из того, чтобы Марта была влюблена в Передонова: Вершина желала пристроить ее, семья была большая, — и Марте хотелось угодить Вершиной,
у которой она
жила несколько месяцев, со дня похорон старика-мужа Вершиной, — угодить за себя и за брата-гимназиста, который тоже гостил здесь.
Кожемякин помнил обоих братьев с дней отрочества, когда они били его, но с того времени старший Маклаков — Семён — женился, осеялся детьми,
жил тихо и скупо, стал лыс, тучен, и озорство его заплыло жиром, а Никон — остался холост, бездельничал, выучился играть на гитаре и гармонии и целые дни торчал в гостинице «Лиссабон», купленной Сухобаевым
у наследников безумного
старика Савельева.
— На всех приисках одна музыка-то… — хохотал пьяный Шабалин, поучая молодых Брагиных. — А вы смотрите на нас,
стариков, да и набирайтесь уму-разуму. Нам
у золота да не
пожить — грех будет… Так, Архип? Чего красной девкой глядишь?.. Постой, вот я тебе покажу, где раки зимуют. А еще женатый человек… Ха-ха! Отец не пускает к Дуне, так мы десять их найдем. А ты, Михалко?.. Да вот что, братцы, что вы ко мне в Белоглинском не заглянете?.. С Варей вас познакомлю, так она вас арифметике выучит.
— Да, из твоего дома, — продолжал между тем
старик. —
Жил я о сю пору счастливо, никакого лиха не чая,
жил, ничего такого и в мыслях
у меня не было; наказал, видно, господь за тяжкие грехи мои! И ничего худого не примечал я за ними. Бывало, твой парень Ваня придет ко мне либо Гришка — ничего за ними не видел. Верил им, словно детям своим. То-то вот наша-то стариковская слабость! Наказал меня создатель, горько наказал. Обманула меня… моя дочка, Глеб Савиныч!
— То-то подгулял! Завалился спать — забыл встать! Я эвтаго не люблю, — подхватил
старик, между тем как работник запрятывал под мышку гармонию, — я до эвтих до гулянок не больно охоч… Там как знаешь — дело твое, а только, по уговору по нашему, я за день за этот с тебя вычту — сколько, примерно, принадлежит получить за один день, столько и вычту…
У меня, коли
жить хочешь, вести себя крепко, дело делай — вот что! Чтоб я, примерно, эвтаго баловства и не видел больше.
— Вряд ли, батюшка, — продолжала кормилица: —
старик сыну денег не открывал. Пока сам
жив, да деньги
у него в доме, значит, всё
стариков разум орудует; да и они больше извозом займаются.
— Что ж, я очень рад, — сказал он и пожал плечами. — От души тебя поздравляю. Теперь представляется тебе прекрасный случай расстаться со мной, к великому твоему удовольствию. И я вполне тебя понимаю.
Жить у старика-отца, человека больного, полоумного, в твои годы, должно быть, очень тяжело. Я тебя прекрасно понимаю. И если бы я околел поскорей, и если бы меня черти взяли, то все были бы рады. От души поздравляю.
— Тебе в Москве живется очень весело, — сказал он. — Я за тебя очень рад… Мне же,
старику, ничего не нужно. Я скоро издохну и освобожу вас всех. И надо удивляться, что
у меня такая крепкая шкура, что я еще
жив! Изумительно!
Доктор, еще больше пополневший, красный, как кирпич, и с взъерошенными волосами, пил чай. Увидев дочь, он очень обрадовался и даже прослезился; она подумала, что в жизни этого
старика она — единственная радость, и, растроганная, крепко обняла его и сказала, что будет
жить у него долго, до Пасхи. Переодевшись
у себя в комнате, она пришла в столовую, чтобы вместе пить чай, он ходил из угла в угол, засунув руки в карманы, и пел: «ру-ру-ру», — значит, был чем-то недоволен.
О Татьяне изредка доходили вести; он знал, что она вместе с своею теткой поселилась в своем именьице, верстах в двухстах от него,
живет тихо, мало выезжает и почти не принимает гостей, — а впрочем, покойна и здорова. Вот однажды в прекрасный майский день сидел он
у себя в кабинете и безучастно перелистывал последний нумер петербургского журнала; слуга вошел к нему и доложил о приезде старика-дяди.