Неточные совпадения
Правдин. Если вы приказываете. (Читает.) «Любезная племянница! Дела мои принудили меня
жить несколько лет в разлуке
с моими ближними; а дальность лишила меня
удовольствия иметь о вас известии. Я теперь в Москве,
прожив несколько лет в Сибири. Я могу служить примером, что трудами и честностию состояние свое сделать можно. Сими средствами,
с помощию счастия, нажил я десять тысяч рублей доходу…»
Вспоминал он, как брат в университете и год после университета, несмотря на насмешки товарищей,
жил как монах, в строгости исполняя все обряды религии, службы, посты и избегая всяких
удовольствий, в особенности женщин; и потом как вдруг его прорвало, он сблизился
с самыми гадкими людьми и пустился в самый беспутный разгул.
— Да, —
с гордым
удовольствием отвечал Левин. — Да, это что-то странно, — продолжал он. — Так мы без расчета и
живем, точно приставлены мы, как весталки древние, блюсти огонь какой-то.
«Таким — легко
жить», — подумал он, слушая рассказ Дмитрия о поморах, о рыбном промысле. Рассказывая, Дмитрий
с удовольствием извозчика пил чай, улыбался и, не скупясь, употреблял превосходную степень...
Мы везде, где нам предложат капусты, моркови, молока, все берем
с величайшим
удовольствием и щедро платим за все, лишь бы поддерживалась охота в переселенцах
жить в этих новых местах, лишь бы не оставляла их надежда на сбыт своих произведений.
Эта тонкая лесть и вся изящно-роскошная обстановка жизни в доме генерала сделали то, что Нехлюдов весь отдался
удовольствию красивой обстановки, вкусной пищи и легкости и приятности отношений
с благовоспитанными людьми своего привычного круга, как будто всё то, среди чего он
жил в последнее время, был сон, от которого он проснулся к настоящей действительности.
Все
жили только для себя, для своего
удовольствия, и все слова о Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась
с мужчиной, и пройдет.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен был проводить в гошпитале и Академии; так
прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было рассказов, рассказов обо всем, что было
с каждым во время разлуки, и еще больше было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было
удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они читали, они играли в дурачки, они играли в лото, она даже стала учиться играть в шахматы, как будто имела время выучиться.
Изредка отпускал он меня
с Сенатором в французский театр, это было для меня высшее наслаждение; я страстно любил представления, но и это
удовольствие приносило мне столько же горя, сколько радости. Сенатор приезжал со мною в полпиесы и, вечно куда-нибудь званный, увозил меня прежде конца. Театр был у Арбатских ворот, в доме Апраксина, мы
жили в Старой Конюшенной, то есть очень близко, но отец мой строго запретил возвращаться без Сенатора.
— Надо помогать матери — болтал он без умолку, — надо стариково наследство добывать! Подловлю я эту Настьку, как пить дам! Вот ужо пойдем в лес по малину, я ее и припру! Скажу: «Настасья! нам судьбы не миновать, будем
жить в любви!» То да се… «
с большим, дескать,
удовольствием!» Ну, а тогда наше дело в шляпе! Ликуй, Анна Павловна! лей слезы, Гришка Отрепьев!
Но и тут главное отличие заключалось в том, что одни
жили «в свое
удовольствие», то есть слаще ели, буйнее пили и проводили время в безусловной праздности; другие, напротив, сжимались, ели
с осторожностью, усчитывали себя, ухичивали, скопидомствовали.
Галактиона заражала эта неугомонная энергия Ечкина, и он
с удовольствием слушал его целые часы. Для него Ечкин являлся неразрешимою загадкой. Чем человек
живет, а всегда весел, доволен и полон новых замыслов. Он сам рассказал историю со стеариновым заводом в Заполье.
В Кронштате
прожил я два дня
с великим
удовольствием, насыщаяся зрением множества иностранных кораблей, каменной одежды крепости Кронштатской и строений, стремительно возвышающихся.
Какой-нибудь из «несчастных», убивший каких-нибудь двенадцать душ, заколовший шесть штук детей, единственно для своего
удовольствия (такие, говорят, бывали), вдруг ни
с того, ни
с сего, когда-нибудь, и всего-то, может быть, один раз во все двадцать лет, вдруг вздохнет и скажет: «А что-то теперь старичок генерал,
жив ли еще?» При этом, может быть, даже и усмехнется, — и вот и только всего-то.
Да ведь она начала
с того, что
пожила, и в свое
удовольствие пожила;
поживи и ты.
…Спасибо тебе за полновесные книги: этим ты не мне одному доставил
удовольствие — все мы будем читать и тебя благодарить. Не отрадные вести ты мне сообщаешь о нашей новой современности — она бледна чересчур, и только одна вера в судьбу России может поспорить
с теперешнею тяжелою думою. Исхода покамест не вижу, может быть оттого, что слишком далеко
живу. Вообще тоскливо об этом говорить, да и что говорить, надобно говорить не на бумаге.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники
с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам
удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и
жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала
с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Филипп,
с засученными рукавами рубашки, вытягивает колесом бадью из глубокого колодца, плеская светлую воду, выливает ее в дубовую колоду, около которой в луже уже полощутся проснувшиеся утки; и я
с удовольствием смотрю на значительное,
с окладистой бородой, лицо Филиппа и на толстые
жилы и мускулы, которые резко обозначаются на его голых мощных руках, когда он делает какое-нибудь усилие.
Но последнее дело
с купоном и, главное, его фальшивая присяга, от которой, несмотря на его страх, ничего худого не вышло, а, напротив, вышло еще 10 рублей, он совсем уверился, что нет никаких законов, и надо
жить в свое
удовольствие.
В деревне старики говорят:
живи в законе
с женой, трудись, лишнее не ешь, не щеголяй, а здесь люди умные, ученые — значит, знают настоящие законы, —
живут в свое
удовольствие.
Какая-то странная, бесконечная процессия открывается передо мною, и дикая, нестройная музыка поражает мои уши. Я вглядываюсь пристальнее в лица, участвующие в процессии… ба! да, кажется, я имел
удовольствие где-то видеть их, где-то
жить с ними! кажется, всё это примадонны и солисты крутогорские!
В течение месяца он успел объездить всех знакомых, которых сумел накопить во время своих кочеваний. Некоторые из этих знакомых уже достигли высоких постов; другие нажили хорошие состояния и
жили в свое
удовольствие; третьим, наконец, не посчастливилось. Но Бодрецов не забыл никого. К первым он был почтителен, со вторыми явил себя веселым собеседником, к третьим отнесся дружески, сочувственно. Только
с очень немногими, уже вполне отпетыми, встретился не вполне дружелюбно, но и то
с крайнею осторожностью.
— А что, Яков Васильич, теперь у вас время свободное, а лето жаркое, в городе душно, пыльно: не подарите ли вы нас этим месяцем и не погостите ли у меня в деревне? Нам доставили бы вы этим большое
удовольствие, а себе, может быть, маленькое развлечение. У меня местоположение порядочное, есть тоже садишко, кое-какая речонка, а кстати вот mademoiselle Полина
с своей мамашей будут
жить по соседству от нас, в своем замке…
— И между тем, — продолжал Калинович, опять обращаясь более к Настеньке, — я
жил посреди роскоши, в товариществе
с этими глупыми мальчишками, которых окружала любовь, для
удовольствия которых изобретали всевозможные средства… которым на сто рублей в один раз покупали игрушек, и я обязан был смотреть, как они играют этими игрушками, не смея дотронуться ни до одной из них.
— Разумеется, больно, — сердито сказал он. — Оставьте! мне хорошо, — и пальцы в чулке зашевелились еще быстрее. — Здравствуйте! Как вас зовут, извините, — сказал он, обращаясь к Козельцову. — Ах, да, виноват, тут всё забудешь, — сказал он, когда тот сказал ему свою фамилию. — Ведь мы
с тобой вместе
жили, — прибавил он, без всякого выражения
удовольствия, вопросительно глядя на Володю.
У вас есть слуга,
с которым вы
живете уж двадцать лет, к которому вы привыкли, который
с удовольствием и отлично служит вам, потому что днем выспался и получает за свою службу жалованье, но она не позволяет ему служить вам.
Из Кельна Егор Егорыч вознамерился проехать
с Сусанной Николаевной по Рейну до Майнца, ожидая на этом пути видеть, как Сусанна Николаевна станет любоваться видами поэтической реки Германии; но недуги Егора Егорыча лишили его этого
удовольствия, потому что, как только мои путники вошли на пароход, то на них подул такой холодный ветер, что Антип Ильич поспешил немедленно же увести своего господина в каюту; Сусанна же Николаевна осталась на палубе, где к ней обратился
с разговором болтливейший из болтливейших эльзасцев и начал ей по-французски объяснять, что виднеющиеся местами замки на горах называются разбойничьими гнездами, потому что в них прежде
жили бароны и грабили проезжавшие по Рейну суда, и что в их даже пароход скоро выстрелят, — и действительно на одном повороте Рейна раздался выстрел.
— Вот уж правду погорелковская барышня сказала, что страшно
с вами. Страшно и есть. Ни
удовольствия, ни радости, одни только каверзы… В тюрьме арестанты лучше
живут. По крайности, если б у меня теперича ребенок был — все бы я забаву какую ни на есть видела. А то на-тко! был ребенок — и того отняли!
Вера, за которую они
с удовольствием и
с великим самолюбованием готовы пострадать, — это, бесспорно, крепкая вера, но напоминает она заношенную одежду, — промасленная всякой грязью, она только поэтому мало доступна разрушающей работе времени. Мысль и чувства привыкли к тесной, тяжелой оболочке предрассудков и догматов, и хотя обескрылены, изуродованы, но
живут уютно, удобно.
И Хаджи-Мурат помнил то выраженье молодечества и гордости,
с которым, покраснев от
удовольствия, Юсуф сказал, что, пока он
жив, никто не сделает худого его матери и бабке. Юсуф все-таки сел верхом и проводил отца до ручья. От ручья он вернулся назад, и
с тех пор Хаджи-Мурат уже не видал ни жены, ни матери, ни сына.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п.,
живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа,
живут так, поглощая каждый ежедневно для своих
удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе
с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
И потому как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся на грабимого им человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые
с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и не знали того, что люди не любят умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание из земли, на которой они
живут, не любят работать под землей, в воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки и по ночам на разных фабриках и заводах для изготовления предметов наших
удовольствий.
— Да уж верно! — воскликнул Рутилов. — Смотри, не зевай, пока я
жив, а то они у меня тоже
с гонором, — потом захочешь, да поздно будет. А только из них каждая за тебя
с превеликим
удовольствием пойдет.
Любят у нас человека хоронить: чуть помрёт кто позначительней — весь город на улицы высыплется, словно праздник наступил или зрелище даётся, все идут за гробом даже как бы
с удовольствием некоторым. Положим, — ежели
жить скушно, и похоронам рад».
Потому родитель твой, — продолжал Васильев
с каким-то злобным
удовольствием, посыпая перцем свой рассказ во всем, что касалось Фомы Фомича, — потому что родитель твой был столбовой дворянин, неведомо откуда, неведомо кто; тоже, как и ты, по господам
проживал, при милости на кухне пробавлялся.
— Вы ко мне
с бумагами как можно реже ходите, — говорил он письмоводителю, — потому что я не разорять приехал, а созидать-с. Погубить человека не трудно-с. Черкнул: Помпадур 4-й, и нет его. Только я совсем не того хочу. Я и сам хочу быть
жив и другим того же желаю. Чтоб все были живы: и я, и вы, и прочие-с! А ежели вам невтерпеж бумаги писать, то можете для своего
удовольствия строчить сколько угодно, я же подписывать не согласен.
Мы направились в парк через Второе Парголово, имевшее уже тогда дачный вид. Там и сям красовались настоящие дачи, и мы имели
удовольствие любоваться настоящими живыми дачниками, копавшими землю под клумбы, что-то тащившими и вообще усиленно приготовлявшимися к встрече настоящего лета. Еще раз, хорошо
жить на белом свете если не богачам, то просто людям, которые завтра не рискуют умереть
с голода.
— Хорошо сказано, — проговорил Андрей Ефимыч, улыбаясь от
удовольствия. — Это хорошо, что вы веруете.
С такой верой можно
жить припеваючи даже замуравленному в стене. Вы изволили где-нибудь получить образование?
Костылев. Зачем тебя давить? Кому от этого польза? Господь
с тобой,
живи знай в свое
удовольствие… А я на тебя полтинку накину, — маслица в лампаду куплю… и будет перед святой иконой жертва моя гореть… И за меня жертва пойдет, в воздаяние грехов моих, и за тебя тоже. Ведь сам ты о грехах своих не думаешь… ну вот… Эх, Андрюшка, злой ты человек! Жена твоя зачахла от твоего злодейства… никто тебя не любит, не уважает… работа твоя скрипучая, беспокойная для всех…
Пришла ему почему-то на память графиня Драницкая, и он подумал, что
с такой женщиной, вероятно, очень приятно
жить; он, пожалуй,
с удовольствием женился бы на ней, если бы это не было так совестно.
Народы завистливы, мой друг. В Берлине над венскими бумажками насмехаются, а в Париже — при виде берлинской бумажки головами покачивают. Но нужно отдать справедливость французским бумажкам: все кельнера их
с удовольствием берут. А все оттого, как объяснил мой приятель, краснохолмский негоциант Блохин (см."За рубежом"), что"у француза баланец есть, а у других прочиих он прихрамывает, а кои и совсем без баланцу
живут".
«Вот ещё
удовольствие, —
с досадой подумал Илья. — Наверно, со мной захочет
жить…»
Процесс кончился; у Прокопа осталось двести пятьдесят тысяч, из которых он тут же роздал около десяти. Сознавая, что это уже последняя раздача денег, он был щедр. Затем,
прожив еще
с неделю в Верхотурье, среди целого вихря
удовольствий, мы отправились уже не в Верхоянск, а прямо под сень рязанско-тамбовско-саратовского клуба…
Надобно было иметь силу характера Домны Осиповны, чтобы,
живя у Бегушева целую неделю и все почти время проводя вместе
с ним, скрывать от него волнующие ее мысли и чувствования, тем более что сам Бегушев был очень весел, разговорчив и беспрестанно фантазировал, что вот он,
с наступлением зимы, увезет Домну Осиповну в Италию, в которой она еще не бывала, познакомит ее
с антиками, раскроет перед ней тайну искусств, — и Домна Осиповна ни одним словом, ни одним звуком не выразила, что она ожидает совершенно иначе провести грядущую зиму, — напротив, изъявляла
удовольствие и почти восторг на все предложения Бегушева.
Когда она приезжала к нам из института на каникулы и
жила у нас, то ни о чем она не говорила
с таким
удовольствием и
с таким жаром, как о пьесах и актерах.
Давыд весьма редко и неохотно говорил со мною о Раисе, об ее семье, особенно
с тех пор, как начал поджидать возвращения своего отца. Он только и думал, что о нем — и как мы потом
жить будем. Он живо его помнил и
с особенным
удовольствием описывал мне его.
— Это — ваша ошибка и ничья больше! Праздники устанавливает для себя человек. Жизнь — красавица, она требует подарков, развлечений, всякой игры,
жить надо
с удовольствием. Каждый день можно найти что-нибудь для радости.
Сорин. Значит, опять всю ночь будет выть собака. Вот история, никогда в деревне я не
жил, как хотел. Бывало, возьмешь отпуск на двадцать восемь дней и приедешь сюда, чтобы отдохнуть и все, но тут тебя так доймут всяким вздором, что уж
с первого дня хочется вон. (Смеется.) Всегда я уезжал отсюда
с удовольствием… Ну, а теперь я в отставке, деваться некуда, в конце концов. Хочешь — не хочешь,
живи…
С ней это бывало редко, и даже ей казалось теперь, будто она
жила в свое
удовольствие сегодня первый раз в жизни.
Она рассказала брату, как губернский лев
с первого ее появления в обществе начал за ней ухаживать, как она сначала привыкла его видеть, потом стала находить
удовольствие его слушать и потом начала о нем беспрестанно думать: одним словом, влюбилась, и влюбилась до такой степени, что в обществе и дома начала замечать только его одного; все другие мужчины казались ей совершенно ничтожными, тогда как он владел всеми достоинствами: и умом, и красотою, и образованием, а главное, он был очень несчастлив; он очень много страдал прежде, а теперь
живет на свете
с растерзанным сердцем, не зная, для кого и для чего.