Неточные совпадения
Долго ли, коротко ли они так
жили, только
в начале 1776 года
в тот самый кабак, где они
в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку, спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но
в это самое время увидел Аленку и почувствовал, что
язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и поманил за собой Аленку.
И я и миллионы людей, живших века тому назад и живущих теперь, мужики, нищие духом и мудрецы, думавшие и писавшие об этом, своим неясным
языком говорящие то же, — мы все согласны
в этом одном: для чего надо
жить и что хорошо.
Кто
жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Всё это часто придает
Большую прелесть разговору.
Сперва Онегина
языкМеня смущал; но я привык
К его язвительному спору,
И к шутке, с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.
Я
жил тогда
в Одессе пыльной…
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там всё Европой дышит, веет,
Всё блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли,
Корсар
в отставке, Морали.
Народу было пропасть, и
в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который
прожил недель шесть
в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их
в совершенстве, с настоящим парижским шиком,и
в то же время говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).]
в смысле: «непременно», словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым так смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим на их
языке, как ангелы, «comme des anges».
— Нет еще. Многие — сватаются, так как мы — дама с капиталом и не без прочих достоинств. Вот что сватаются — скушно! А вообще —
живу ничего! Читаю. Английский
язык учу, хочется
в Англии побывать…
У себя
в комнате, сбросив сюртук, он подумал, что хорошо бы сбросить вот так же всю эту вдумчивость, путаницу чувств и мыслей и
жить просто, как
живут другие, не смущаясь говорить все глупости, которые подвернутся на
язык, забывать все премудрости Томилина, Варавки… И забыть бы о Дронове.
Как раньше, Любаша начала устраивать вечеринки, лотереи
в пользу ссыльных, шила им белье, вязала носки, шарфы;
жила она переводами на русский
язык каких-то романов, пыталась понять стихи декадентов, но говорила, вздыхая...
— Понадобилось, так явились и мысли и
язык, хоть напечатать
в романе где-нибудь. А нет нужды, так и не умею, и глаза не видят, и
в руках слабость! Ты свое уменье затерял еще
в детстве,
в Обломовке, среди теток, нянек и дядек. Началось с неуменья надевать чулки и кончилось неуменьем
жить.
— Не все мужчины — Беловодовы, — продолжал он, — не побоится друг ваш дать волю сердцу и
языку, а услыхавши раз голос сердца,
пожив в тишине, наедине — где-нибудь
в чухонской деревне, вы ужаснетесь вашего света.
Бедная рассказывала иногда с каким-то ужасом и качая головой, как она
прожила тогда целые полгода, одна-одинешенька, с маленькой дочерью, не зная
языка, точно
в лесу, а под конец и без денег.
Одних унесла могила: между прочим, архимандрита Аввакума. Этот скромный ученый, почтенный человек ездил потом с графом Путятиным
в Китай, для заключения Тсянзинского трактата, и по возвращении продолжал оказывать пользу по сношениям с китайцами, по знакомству с ними и с их
языком, так как он прежде
прожил в Пекине лет пятнадцать при нашей миссии. Он
жил в Александро-Невской лавре и скончался там лет восемь или десять тому назад.
Медгорст — один из самых деятельных миссионеров: он
живет тридцать лет
в Китае и беспрерывно подвизается
в пользу распространения христианства; переводит европейские книги на китайский
язык, ездит из места на место.
Он восемь лет
живет на Лю-чу и
в мае отправляется
в Англию печатать книги Св‹ященного› Писания на ликейском и японском
языках.
Таким образом получилась
в результате прескверная история: семья росла и увеличивалась, а одними надеждами Ивана Яковлича и французским
языком Агриппины Филипьевны не
проживешь.
Хозяин и гости пошли на псарный двор, где более пятисот гончих и борзых
жили в довольстве и тепле, прославляя щедрость Кирила Петровича на своем собачьем
языке.
Немецкая наука, и это ее главный недостаток, приучилась к искусственному, тяжелому, схоластическому
языку своему именно потому, что она
жила в академиях, то есть
в монастырях идеализма. Это
язык попов науки,
язык для верных, и никто из оглашенных его не понимал; к нему надобно было иметь ключ, как к шифрованным письмам. Ключ этот теперь не тайна; понявши его, люди были удивлены, что наука говорила очень дельные вещи и очень простые на своем мудреном наречии; Фейербах стал первый говорить человечественнее.
Тут начал он толковать с обоими перевозчиками, которые
жили постоянно на берегу
в плетеном шалаше; немилосердно коверкая русский
язык, думая, что так будет понятнее, и примешивая татарские слова, спрашивал он: где бы отыскать нам червяков для уженья.
Чтобы поправить как-нибудь себя
в этом отношении, он решился перейти
жить к учителю латинского
языка Семену Яковлевичу Крестовникову и брать у него уроки.
— Как тебе сказать? С непривычки оно точно… опасаешься немного, ну а потом видишь, что другие люди не боятся, и сам станешь посмелее… Много там, братец мой, всякой всячины. Придем — сам увидишь. Одно только плохо — лихорадка. Потому кругом болота, гниль, а притом же жарища. Тамошним-то жителям ничего, не действует на них, а пришлому человеку приходится плохо. Одначе будет нам с тобой, Сергей,
языками трепать. Лезь-ка
в калитку. На этой даче господа
живут очень хорошие… Ты меня спроси: уж я все знаю!
Сидит сам сатана, исконный враг человеческий, сидит он на змее трехглавныем огненныем; проворные бесы кругом его грешников мучают, над телесами их беззаконными тешатся, пилят у них руки-ноги пилами острыими, бьют их
в уста камнями горячими, тянут из них
жилы щипцами раскаленными, велят лизать
языком сковороды огненные, дерут им спины гребенками железными…
Потом: «немецкие фабриканты совсем завладели Лодзем»; «немецкие офицеры
живут в Смоленске»; «немецкие офицеры генерального штаба появились у Троицы-Сергия, изучают русский
язык и ярославское шоссе, собирают статистические сведения, делают съемки» и т. д. Что им понадобилось? Ужели они мечтают, что германское знамя появится на ярославском шоссе и село Братовщина будет примежевано к германской империи?
За это, даже на том недалеком финском побережье, где я
живу, о русском
языке между финнами и слыхом не слыхать. А новейшие русские колонизаторы выучили их только трем словам: «риби» (грибы), «ривенник» (гривенник) и «двуривенник». Тем не менее
в селе Новая-Кирка есть финны из толстосумов (торговцы), которые говорят по-русски довольно внятно.
Адвокаты Шестаков и Перьев (увлекаясь легкомысленным желанием уязвить прокурора и
в то же время запасаясь кассационным поводом). С своей стороны, мы думаем, что
язык пискарей более известен обвинителю, нежели нам; ибо он целые два года
жил в реке, разыскивая корни и нити по этому делу.
Уехать… туда… назад… где его родина, где теперь Нилов со своими вечными исканиями!.. Нет, этого не будет: все порвано, многое умерло и не оживет вновь, а
в Лозищах,
в его хате
живут чужие. А тут у него будут дети, а дети детей уже забудут даже родной
язык, как та женщина
в Дэбльтоуне…
Мы все знаем и не можем не знать, если бы даже мы никогда и не слыхали и не читали ясно выраженной этой мысли и никогда сами не выражали ее, мы, всосав это носящееся
в христианском воздухе сознание, — все, всем сердцем знаем и не можем не знать ту основную истину христианского учения, ту, что мы все сыны одного отца, все, где бы мы ни
жили и на каком бы
языке ни говорили, — все братья и подлежим только одному закону любви, общим отцом нашим вложенному
в наши сердца.
Потомки их доныне
живут в турецких областях, сохраняя на чуждой им родине веру,
язык и обычаи прежнего своего отечества.
Я слишком залетел высоко,
Верней избрать я должен путь…
И замысел иной глубоко
Запал
в мою измученную грудь.
Так, так, он будет
жить… убийство уж не
в моде:
Убийц на площадях казнят.
Так!..
в образованном я родился народе;
Язык и золото… вот наш кинжал и яд!
Во-первых, потому, что где водится пеструшка, там непременно
живет кутема и гораздо
в большем количестве; во-вторых, потому, что она имеет
язык, и в-третьих, потому, что она совершенно сходна с форелью устройством своих костей, всеми своими нравами и превосходным вкусом.
Иванов старается спросить, что с ним делают, но с
языка срывается стон.
В ответ слышны слова: «
Жив еще, три шибче!»
— Нет, брат, это не то, — спокойно возразил Лежнев. — Ты вот мне не поверишь, а ведь он это сделал из хорошего побуждения. Право… Оно, вишь ты, и благородно, и откровенно, ну, да и поговорить представляется случай, красноречие
в ход пустить; а ведь нам вот чего нужно, вот без чего мы
жить не
в состоянии… Ох,
язык его — враг его… Ну, зато же он и слуга ему.
— Помилуйте! — воскликнул Басистов. — Что вы это такое говорите? Это ни с чем не сообразно. Я
жил в Малороссии, люблю ее и
язык ее знаю… «грае, грае воропае» — совершенная бессмыслица.
— Чем
жить даром, не лучше ли постараться передать другим, что я знаю: может быть, они извлекут из моих познаний хотя некоторую пользу. Способности мои недюжинные же наконец,
языком я владею… Вот я и решился посвятить себя этому новому делу. Хлопотно мне было достать место; частных уроков давать я не хотел;
в низших училищах мне делать было нечего. Наконец мне удалось достать место преподавателя
в здешней гимназии.
К гимназисткам, подругам Линочки, и ко всем женщинам Саша относился с невыносимой почтительностью, замораживавшей самых смелых и болтливых:
язык не поворачивался, когда он низко кланялся или торжественно предлагал руку и смотрел так, будто сейчас он начнет служить обедню или заговорит стихами; и хотя почти каждый вечер он провожал домой то одну, то другую, но так и не нашел до сих пор, о чем можно с ними говорить так, чтобы не оскорбить, как-нибудь не нарушить неловким словом того чудесного, зачарованного сна,
в котором
живут они.
Жили Артамоновы ни с кем не знакомясь, хозяйство их вела толстая старуха, вся
в чёрном, она повязывала голову чёрным платком так, что, концы его торчали рогами, говорила каким-то мятым
языком, мало и непонятно, точно не русская; от неё ничего нельзя было узнать об Артамоновых.
Несмотря на то, что семейство Бенни народилось и
жило в Польше, дом Бенни оставался всегда домом английским; их домашние нравы, обычаи — все это было чисто английское, и английский
язык был их домашним
языком.
Отец Бенни (известный гебраист)
жил в земле чужой, и родство у Бенни по мужской линии было еврейское; мать его была англичанка, не знавшая и даже, кажется, не изучавшая
языка той страны, где ей довелось
жить; он сам родился
в Польше, стране, подвластной России и ненавидящей ее, — какое,
в самом деле, могло быть отечество у такого, так сказать, беспочвенного гостя земли?
На чтениях было скучно, хотелось уйти
в Татарскую слободу, где
живут какой-то особенной, чистоплотной жизнью добродушные, ласковые люди; они говорят смешно искаженным русским
языком; по вечерам с высоких минаретов их зовут
в мечети странные голоса муэдзинов, — мне думалось, что у татар вся жизнь построена иначе, незнакомо мне, не похоже на то, что я знаю и что не радует меня.
Жил он открыто и был человек
в обществе видный, резкий немного на
язык, любил порезонерствовать и владел даром слова; наружность имел он очень внушительную, солидную и даже несколько строгую.
Учителя немецкого
языка, все как на подбор, были педантичны, строги и до смешного скупы на хорошие отметки. Их ненавидели и травили. Зато с живыми, веселыми французами
жили по-дружески, смеялись, острили на их уроках, хлопали их по плечу. Если французский
язык был
в начале и
в конце классных занятий, то особенным шиком считалось вместо молитвы до и после ученья прочитать, например, «Чижика» или «Эндер бэндер козу драл».
Екатерина прибавила как другие
языки (особливож совершенное знание Российского), так и все необходимые для государственного просвещения науки, которые, смягчая сердце, умножая понятия человека, нужны и для самого благовоспитанного Офицера: ибо мы
живем уже не
в те мрачные, варварские времена, когда от воина требовалось только искусство убивать людей; когда вид свирепый, голос грозный и дикая наружность считались некоторою принадлежностию сего состояния.
Писано было: «Аще болячка явится поверх главы или ином месте выше пояса, — пущай много кровь из медианы; аще явится на челе, то пущай скоро кровь из-под
языка; аще явится подле ушей и под бородою, пущай из сефалиевы
жилы, аще же явится под пазухами, то, значит, сердце больно, и тогда
в той стороне медиан отворяй».
Лавр Мироныч. Коли я теперь, трезвый, твое имя не скоро выговорю, как же я с тобой после ужина буду разговаривать? Мы с дамами ужинаем, любезный. Что мне за неволя язык-то коверкать да конфузиться. Я приехал сюда, чтоб
в удовольствии время
прожить. Ступай, ступай! (Машет другому служителю.) Эй, милый!..
Если спросите вы, кто он? то я… не скажу вам. «Имя не человек», — говорили русские
в старину. Но так живо, так живо опишу вам свойства, все качества моего приятеля — черты лица, рост, походку его — что вы засмеетесь и укажете на него пальцем… «Следственно, он
жив?» Без сомнения; и
в случае нужды может доказать, что я не лжец и не выдумал на него ни слова, ни дела — ни печального, ни смешного. Однако ж… надобно как-нибудь назвать его; частые местоимения
в русском
языке неприятны: назовем его — Леоном.
Когда-то
в доме
жила большая семья, но старуха жена умерла, сыновья переженились и
жили в отделе, дочери повыходили замуж, и дом замер постепенно, как замирает человек
в прогрессивном параличе, когда постепенно отнимаются ноги, руки,
язык и сердце.
— Все так зовут, потому что
в Америке, сказывают,
жил где-то там, у алеутов… Наверное, все врет только будто
языком про Америку, а сам, наверно, из каторги ушел.
Впрочем, и
в этой безделке
язык также очень хорош, разговор
жив и весел.
Ему казалось смешным многое
в прошлом и настоящем, а между прочим и то, что он, Козловский, хотел когда-то спасти свое отечество, и что он
живет в этой смешной стороне с пятидесятиградусными морозами, и что его собственная жена полуякутка, и что его дети лепечут на чужом для него
языке.
Матрена. Ты погоди говорить, у меня
язык помягче, дай я скажу.
Жил это малый-то наш до тебя, сам ведать, на чугунке. И привяжись там к нему девка, так, ведашь, немудрящая, Маринкой звать, — куфаркой у них
в артели
жила. Так вот, показывает она, эта самая девка, на сына на нашего, что, примерно, он, Микита, будучи, ее обманул.
Мать его, чванная, надутая особа с дворянскими претензиями, презирала его жену и
жила отдельно с целою оравой собак и кошек, и он должен был выдавать ей особо по 7 рублей
в месяц; и сам он был человек со вкусом, любил позавтракать
в «Славянском Базаре» и пообедать
в «Эрмитаже»; денег нужно было очень много, но дядя выдавал ему только по две тысячи
в год, этого не хватало, и он по целым дням бегал по Москве, как говорится, высунув
язык, и искал, где бы перехватить взаймы, — и это тоже было смешно.