Неточные совпадения
Нехаева
жила в меблированных комнатах, последняя дверь
в конце длинного коридора, его слабо освещало окно, полузакрытое каким-то
шкафом, окно упиралось
в бурую, гладкую стену, между стеклами окна и стеною тяжело падал снег, серый, как пепел.
— Это — дневная моя нора, а там — спальня, — указала Марина рукой на незаметную, узенькую дверь рядом со
шкафом. — Купеческие мои дела веду
в магазине, а здесь
живу барыней. Интеллигентно. — Она лениво усмехнулась и продолжала ровным голосом: — И общественную службу там же,
в городе, выполняю, а здесь у меня люди бывают только
в Новый год, да на Пасху, ну и на именины мои, конечно.
Белые двери привели
в небольшую комнату с окнами на улицу и
в сад. Здесь
жила женщина.
В углу,
в цветах, помещалось на мольберте большое зеркало без рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола — три глубоких кресла, за дверью — широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею, на стене, — дорогой шелковый ковер, дальше —
шкаф, тесно набитый книгами, рядом с ним — хорошая копия с картины Нестерова «У колдуна».
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов
в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он
прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а
в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола не совсем твердо, вешает к
шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
Были еще две маленьких комнаты,
в одной из которых стояла кровать хозяина и несгораемый
шкаф, а
в другой
жила дочь Устинька с старухой нянькой.
Было очень грустно слушать этот шепот, заглушаемый визгом жестяного вертуна форточки. Я оглядываюсь на закопченное чело печи, на
шкаф с посудой, засиженный мухами, — кухня невероятно грязна, обильна клопами, горько пропахла жареным маслом, керосином, дымом. На печи,
в лучине, шуршат тараканы, уныние вливается
в душу, почти до слез жалко солдата, его сестру. Разве можно, разве хорошо
жить так?
Дрожащей рукой она зажигала свечу. Ее круглое носатое лицо напряженно надувалось, серые глаза, тревожно мигая, присматривались к вещам, измененным сумраком. Кухня — большая, но загромождена
шкафами, сундуками; ночью она кажется маленькой.
В ней тихонько
живут лунные лучи, дрожит огонек неугасимой лампады пред образами, на стене сверкают ножи, как ледяные сосульки, на полках — черные сковородки, чьи-то безглазые рожи.
А
живут они бедно: посуда разная, мебель тоже, башмаки и платьишко у попадьи чиненые, одного много — книг; заметил я, что
в соседней комнате два
шкафа набито ими, и всё книги толстые. Одну он мне всучил, толстое сочинение гражданской печати, хотя и про ереси.
И таким образом он
жил, питая, с одной стороны, твердое упование, что «час» неизбежен, с другой — ободряя себя смутною надеждою, не придет ли к нему
в этот страшный момент на выручку
шкаф с законами.
Так,
в этой передней стоял мягкий диванчик, обитый светленьким ситцем; вешалки не было, но вместо нее громоздился высокий платяной
шкаф, как бывает
в небольших квартирах, где
живут одинокие женщины.
Дом хотя был и одноэтажный, но делился на много комнат:
в двух
жила Татьяна Власьевна с Нюшей; Михалко с женой и Архип с Дуней спали
в темных чуланчиках; сам Гордей Евстратыч занимал узкую угловую комнату
в одно окно, где у него стояла двухспальная кровать красного дерева, березовый
шкаф и конторка с бумагами.
Генерал на это приглашение немедля отправился
в сопровождении Маремьяши
в отделение Аделаиды Ивановны, которое, чем долее
жила в нем старушка, все более и более принимало оригинальный или почти исторический характер: оно состояло из маленького, крытого шатром и освещаемого цветным фонарем прохода, потом очень большой комнаты, из которой одна дверь, красного дерева, вела
в спальню Аделаиды Ивановны, а другая, совершенно ей подобная, прикрывала собой
шкаф, хранящий маленькую библиотеку m-lle Бегушевой.
— Поругайся мне еще тут… — бормочет фельдшер, кладя
в шкаф щипцы. — Невежа… Мало тебя
в бурсе березой потчевали… Господин Египетский, Александр Иваныч,
в Петербурге лет семь
жил… образованность… один костюм рублей сто стоит… да и то не ругался… А ты что за пава такая? Ништо тебе, не околеешь!
Жилая комната купеческого дома, представляющая и семейную столовую, и кабинет хозяина,
в ней же принимают и гостей запросто, то есть родных и близких знакомых; направо (от актеров) небольшой письменный стол, перед ним кресло, далее железный денежный сундук-шкаф, вделанный
в стену;
в углу дверь
в спальню; с левой стороны диван, перед ним круглый обеденный стол, покрытый цветной салфеткой, и несколько кресел; далее большая горка с серебром и фарфором;
в углу дверь
в парадные комнаты;
в глубине дверь
в переднюю; с правой стороны большой комод, с левой — буфет; вся мебель хотя не модная, но массивная, хорошей работы.
В шкафу у старшей сестры Валерии
живет Пушкин, тот самый негр с кудрями и сверкающими белками. Но до белков — другое сверкание: собственных зеленых глаз
в зеркале, потому что
шкаф — обманный, зеркальный,
в две створки,
в каждой — я, а если удачно поместиться — носом против зеркального водораздела, то получается не то два носа, не то один — неузнаваемый.
И если я полным голосом могла сказать, что
в тайном
шкафу жил — Пушкин, то сейчас только шепотом могу сказать:
в тайном
шкафу жил… Вожатый.
В остальных комнатах стояли одни стулья, да кой-какие столики, да
шкафы; все эти комнаты были проходные, и
в них никто не
жил.
А теперь — знаю: Черт
жил в комнате Валерии, потому что
в комнате Валерии, обернувшись книжным
шкафом, стояло древо познания добра и зла, плоды которого — «Девочки» Лухмановой, «Вокруг света на Коршуне» Станюковича, «Катакомбы» Евгении Тур, «Семейство Бор-Раменских» и целые годы журнала «Родник» я так жадно и торопливо, виновато и неудержимо пожирала, оглядываясь на дверь, как те на Бога, но никогда не предав своего змея.
В этих пяти комнатах, расположенных вокруг залы, той самой, где оставался незаделанный прорез, никогда никто не
жил, и, кроме книжных
шкафов, нескольких столов и старинных, вышедших из моды кресел, табуреток, здесь не было никакой мебели.
Катя пошла
в кухню. Плита была снята, духовой
шкаф и котел выломаны, виднелись закоптелые кирпичи.
В комнатах, где
жили солдаты, с диванов и кресел была срезана материя, голые пружины торчали из мочалы. Разбитые окна, грязь.
Элиодор, когда начал
жить один
в этом доме, нижний этаж приказал закрыть, временно, отделав только несколько комнат для себя, своей библиотеки и коллекций, пока не будет готова отделка огромного"hall", где он поместит и громадный
шкаф, и витрины, и разные objets d'art.