Неточные совпадения
Живут летом
в деревне, а зимой
в Туле, где старшие три сына учатся
в гимназии.
Нам всем жаль, что нашего народу никого не придется угостить. Разве удастся залучить фотографа, но и то еще не верно. Сестра останется у нас, пока я не соберусь
в Нижний, куда должна заехать за мной жена, осмотревши костромское именье. — Это уже будет
в половине июня. Так предполагается навестить Калугу и
Тулу с окрестностями… [
В Калуге
жили Оболенский и Свистунов,
в Туле — Г. С. Батеньков.
В письме еще — о болезни Ф. М. Башмакова
в Тобольске (Пущину сообщили об этом его сибирские корреспонденты).]
Этот тоже народник, точь-в-точь брат. Я с ним познакомился
в Туле, года три назад, когда его вернули из Сибири.
Живет в имении у родственницы, под Тулой, близ Черни. Я был у него там
в гостях… Помню только имя этой старой дамы — Елизавета Мардарьевна.
Однако и
в Туле и
в Орле Кирилл показал характер и удержался, да и вперед обещал быть воздержен и даже выражал твердое намерение, довезя нас до Киева, оставить навсегда свой извозчичий промысел и ехать домой, где у него была жена, которая всегда могла его от всяких глупостей воздержать. Теперь он
жил в некотором умиленном состоянии и, воздыхая, повторял прекрасную пословицу, что «земляной рубль тонок, да долог, а торговый широк, да короток».
На лето я приехал домой.
Жил то
в Туле, то
в Зыбине. Усиленно готовился к экзаменам, а
в часы отдыха писал задуманную повесть. Маруся окончила гимназию. Она собиралась поступить на Петербургские высшие женские курсы, но дела родителей были очень расстроены, содержать ее
в Петербурге они не могли. Маруся собиралась с осени поступить учительницей
в семью соседнего помещика, чтобы принакопить денег на курсы.
В 1901 году я был выслан на два года из Петербурга с запрещением
проживать в столицах,
прожил эти два года
в родной
Туле.
С самого начала моей литературной деятельности я издавал свои книги сам и не видел
в этом никакого неудобства.
В нескольких типографиях спросишь смету, выберешь типографию, бумагу, сговоришься с книжным складом — и все. Помню раз, когда я
жил в ссылке
в Туле, ко мне приехал какой-то издатель из Москвы и предложил мне выпустить новым изданием сильно тогда шумевшие мои «Записки врача».
Перед этим целый год у нас
в Туле жил нахлебником Володя Плещеев, сын богатой крапивенской помещицы, папиной пациентки. Он учился
в первом классе реального училища, я —
в первом классе гимназии.
В начале девятисотых годов, высланный из Петербурга, я
жил а
Туле.
В 1902 году, высланный Сипягиным из Петербурга, я
жил в родной
Туле. С год назад вышли
в свет мои «Записки врача» и шумели на всю Россию и заграницу. Весною я собрался ехать за границу, уже выправил заграничный паспорт. Вдруг получаю письмо.
Дома
в Туле: после грязи, тесноты, некрашеных полов и невкусной еды — простор, чистота, вкусная еда. Помню, раз, после обеда: были ленивые щи со сметаной и ватрушками, жареные цыплята с молодым картофелем и малосольными огурцами. Сел после обеда
в кресло с газетой, закурил, — и всего охватило блаженство: как хорошо
жить на свете! Особенно, — когда жареные цыплята и малосольные огурцы!
Летом мы
жили у них
в Зыбине, зимою постоянно видались
в Туле.
Все наши давно уже были во Владычне. Один папа, как всегда, оставался
в Туле, — он ездил
в деревню только на праздники. Мне с неделю еще нужно было пробыть
в Туле: портной доканчивал мне шить зимнее пальто. Наш просторный, теперь совсем пустынный дом весь был
в моем распоряжении, и я наслаждался. Всегда я любил одиночество среди многих комнат. И даже теперь, если бы можно было,
жил бы совершенно один
в большой квартире, комнат а десять.
— Да, да, да, да, да… Он, видишь, шпитонок [Питомец воспитательного дома.],
в Туле живет,
в музыкантах, — зашептала она. — Значит,
прожил у нас недельку, чтоб и ему присмотреться, и нам его узнать… Нынче утром ушел
в Тулу… Приглянулась ему девка-то! Известное дело, сейчас же добрые люди понасказали про нее, ну, а он: «Пустяки, говорит, я этим не антиресуюсь!..» Да ты, батюшка, зайди
в избу!
— Не лицезрел, не удостоился, да его
в Туле и нет, а
проживает он
в Рудневе, как бы
в крепости… На острове, так сказать, любви, купаясь
в море блаженства… — заплетающимся уже языком говорил Эразм Эразмович.