Неточные совпадения
Он почти всегда безошибочно избирал для своего тоста момент, когда зрелые люди тяжелели, когда им становилось грустно, а молодежь, наоборот, воспламенялась. Поярков виртуозно играл на гитаре, затем хором пели окаянные русские песни, от которых
замирает сердце и все в
жизни кажется рыдающим.
И в то же время, среди этой борьбы, сердце у него
замирало от предчувствия страсти: он вздрагивал от роскоши грядущих ощущений, с любовью прислушивался к отдаленному рокотанью грома и все думал, как бы хорошо разыгралась страсть в душе, каким бы огнем очистила застой
жизни и каким благотворным дождем напоила бы это засохшее поле, все это былие, которым поросло его существование.
Нехлюдов уставился на свет горевшей лампы и
замер. Вспомнив всё безобразие нашей
жизни, он ясно представил себе, чем могла бы быть эта
жизнь, если бы люди воспитывались на этих правилах, и давно не испытанный восторг охватил его душу. Точно он после долгого томления и страдания нашел вдруг успокоение и свободу.
Жизнь пернатых начала
замирать, зато стала просыпаться другая
жизнь —
жизнь крупных четвероногих.
С 1901 года, после китайских беспорядков в Маньчжурии,
жизнь в поселке стала
замирать.
И такова сила самодурства в этом темном царстве Торцовых, Брусковых и Уланбековых, что много людей действительно
замирает в нем, теряет и смысл, и волю, и даже силу сердечного чувства — все, что составляет разумную
жизнь, — и в идиотском бессилии прозябает, только совершая отправления животной
жизни.
Сердце его
замерло; он ни за что, ни за что не хотел признать ее за преступницу; но он чувствовал, что тотчас же произойдет что-то ужасное, на всю его
жизнь.
Когда я приехал в Р., было около девяти часов вечера, но городская
жизнь уже затихала. Всенощные кончались; последние трезвоны
замирали на колокольнях церквей; через четверть часа улицы оживились богомольцами, возвращающимися домой; еще четверть часа — и город словно застыл.
Мать засмеялась. У нее еще сладко
замирало сердце, она была опьянена радостью, но уже что-то скупое и осторожное вызывало в ней желание видеть сына спокойным, таким, как всегда. Было слишком хорошо в душе, и она хотела, чтобы первая — великая — радость ее
жизни сразу и навсегда сложилась в сердце такой живой и сильной, как пришла. И, опасаясь, как бы не убавилось счастья, она торопилась скорее прикрыть его, точно птицелов случайно пойманную им редкую птицу.
Происходит обмен сумбурных мыслей, которые, впрочем, имеют за собой то преимущество, что не дают
жизни окончательно
замереть.
У Ченцова почему-то
замерло сердце, затосковало, и перед ним, как бы в быстро сменяющейся камер-обскуре, вдруг промелькнула его прошлая
жизнь со всеми ее безобразиями.
Сердце его разрывалось от этого звона, но он стал прислушиваться к нему с любовью, как будто в нем звучало последнее прощание Елены, и когда мерные удары, сливаясь в дальний гул,
замерли наконец в вечернем воздухе, ему показалось, что все родное оторвалось от его
жизни и со всех сторон охватило его холодное, безнадежное одиночество…
О, я готов был идти вот с этой незнакомкой Шурой под руку целую
жизнь и чувствовал, как сердце
замирает в груди от наплыва неизведанного чувства.
Причитание, готовое уже вырваться из груди ее, мгновенно
замерло; она как словно забыла вдруг свое собственное горе, поспешно отерла слезы и бросилась подсоблять старику, который, по-видимому, не терял надежды возвратить дочь к
жизни.
Потом наступили сказочно страшные, чудесные дни — люди перестали работать, и привычная
жизнь, так долго угнетавшая всех своей жестокой, бесцельной игрой, сразу остановилась,
замерла, точно сдавленная чьим-то могучим объятием.
Он присматривался к странной
жизни дома и не понимал её, — от подвалов до крыши дом был тесно набит людьми, и каждый день с утра до вечера они возились в нём, точно раки в корзине. Работали здесь больше, чем в деревне, и злились крепче, острее. Жили беспокойно, шумно, торопливо — порою казалось, что люди хотят скорее кончить всю работу, — они ждут праздника, желают встретить его свободными, чисто вымытые, мирно, со спокойной радостью. Сердце мальчика
замирало, в нём тихо бился вопрос...
Политическая
жизнь, так сказать,
замирает.
«Что это, кокетство или правда?» — мелькнуло в голове Бегушева, и сердце его, с одной стороны,
замирало в восторге, а с другой — исполнилось страхом каких-то еще новых страданий; но, как бы то ни было, возвратить Елизавету Николаевну к
жизни стало пламенным его желанием.
Кажется, все
замерло, погибло, исчезло, а между тем где-то там, под саженным слоем снега, таится и теплится
жизнь, которая проснется с первым весенним лучом солнца.
Он взялся за весла, взмахнул ими, как птица крыльями, и так и
замер в прекрасной позе. Я быстро набросал карандашом контур и принялся писать. С каким-то особенным радостным чувством я мешал краски. Я знал, что ничто не оторвет меня от них уже всю
жизнь.
Тетерев.
Жизнь! Покричат люди, устанут, замолчат… Отдохнут, — опять кричать будут. Здесь же, в этом доме, — всё
замирает особенно быстро… и крик боли и смех радости… Всякие потрясения для него — как удар палкой по луже грязи… И последним звуком всегда является крик пошлости, феи здешних мест. Торжествующая или озлобленная, здесь она всегда говорит последней…
Елеся (сжимает деньги в руке). Ну, да ведь уж я скорей
жизни своей решусь, чем с этими деньгами расстанусь. Нет уж, кончено,
замерли тут.
Анна. Думай, Настенька, думай, душа моя, хорошенько. Хуже всего, коли руки опустишь. Затянешься в нашу нищенскую
жизнь, беда! Думай теперь, пока еще в тебе чувства-то не
замерли, а то и солдатской шинели будешь рада.
Таинственная, всё уничтожающая сила, именуемая смертью, как бы оскорбленная присутствием этого пьяного человека при мрачном и торжественном акте ее борьбы с
жизнью, решила скорее кончить свое бесстрастное дело, — учитель глубоко вздохнул, тихо простонал, вздрогнул, вытянулся и
замер.
И молодому человеку показалось в эту темную безлунную ночь, что весь мир замкнулся для него этой зубчатой стеной… Весь мир сомкнулся, затих и
замер, оградившись частоколом и захлопнувшись синеватою тьмою неба. И никого больше не было в мире… Был только он да эта темная неподвижно сидевшая на ступеньках фигура… Молодой человек отрешился от всего, что его волновало гневом, надеждами, запросами среди шума и грохота
жизни, которая где-то катилась там… далеко… за этими стенами…
Поминутно сиял в его глазах образ женщины, встреча с которою взволновала и потрясла все его существование, который наполнял его сердце таким неудержимым, судорожным восторгом, — столько счастья прихлынуло разом в скудную
жизнь его, что мысли его темнели и дух
замирал в тоске и смятении.
Я говорил ясно, точно, отделывая фразы; я смотрел в то же время на стрелку часов и думал, что, когда она будет на шести, я стану убийцей. И я говорил что-то смешное, и они смеялись, а я старался запомнить ощущение человека, который еще не убийца, но скоро станет убийцей. Уже не в отвлеченном представлении, а совсем просто понимал я процесс
жизни в Алексее, биение его сердца, переливание в висках крови, бесшумную вибрацию мозга и то — как процесс этот прервется, сердце перестанет гнать кровь и
замрет мозг.
Возвратиться опять к несчастным котятам и мухам, подавать нищим деньги, не ею выработанные и бог знает как и почему ей доставшиеся, радоваться успехам в художестве Шубина, трактовать о Шеллинге с Берсеневым, читать матери «Московские ведомости» да видеть, как на общественной арене подвизаются правила в виде разных Курнатовских, — и нигде не видеть настоящего дела, даже не слышать веяния новой
жизни… и понемногу, медленно и томительно вянуть, хиреть,
замирать…
Нам кажется возможным одно заключение: народ не
замер, не опустился, источник
жизни не иссяк в нем; но силы, живущие в нем, не находя себе правильного и свободного выхода, принуждены пробивать себе неестественный путь и поневоле обнаруживаться шумно, сокрушительно, часто к собственной погибели.
Я напрасно старался узнать имя этого человека и подробности этого события: равнодушная и холодная Сибирь плохо хранит эти сведения, и память об этой когда-то, может быть, яркой
жизни и трагической смерти
замирает отголосками неясной легенды, связанной уже только со скалой, но не с человеком…
О, чудное мерцанье тех времен,
Где мы себя еще не понимаем!
О, дни, когда, раскрывши лексикон,
Мы от иного слова
замираем!
О, трепет чувств, случайностью рожден!
Душистый цвет, плодом незаменяем!
Тревожной
жизни первая веха:
Бред чистоты с предвкусием греха!
И в то же время мечты, сладчайшие, заветные, волшебные мечты, от которых
замирает душа и горит голова, закопошились в ее мозгах, и всем ее маленьким существом овладел неизъяснимый восторг. Он, Топорков, хочет ее сделать своей женой, а ведь он так статен, красив, умен! Он посвятил
жизнь свою человечеству и… ездит в таких роскошных санях!
Дуня даже ручонки прижала к сердцу,
замирая от охватившего ее при виде пленительного зрелища восторга… Ничего, ничего подобного не видела она еще в своей коротенькой детской
жизни!
Вот мировое пространство. В нем мириады пылинок-солнц. Вокруг каждого солнца свои миры. Их больше, чем песчинок в пустыне. Века, как миги. То на той, то на другой песчинке
жизнь вспыхнет, подержится миг-вечность и бесследно
замрет. На одной крохотной такой песчинке движение. Что это там? Какая-то кипит борьба. Из-за чего? Вечность-миг, — и движение прекратилось, и планета-песчинка замерзла. Не все ли равно, за что шла борьба!
Для князя Андрея началось «пробуждение от
жизни». Приезжает княжна Марья с его сыном. Она поспешно подходит к брату, давя рыдания, — и вдруг замедляет шаг, и рыдания
замирают. «Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватою.
У нас же как раз обратное. В смерть мы верим твердо, мы понимаем ее и вечно чувствуем.
Жизни же не понимаем, не чувствуем и даже представить себе неспособны, как можно в нее верить. А что верят в нее дети, мы объясняем тем, что они неразумны. И труднее всего нам понять, что слепота наша к
жизни обусловлена не разумом самим по себе, а тем, что силы
жизни в человеке хватает обычно лишь на первый-второй десяток лет; дальше же эта сила
замирает.
Причина та, что мы окончательно оторвались от
жизни, что в нас
замер последний остаток инстинкта
жизни.
Да, все это очень красиво и… как это говорится? — дышит любовью. Конечно, хорошо бы рядом с Марией идти по голубому песку этой дорожки и ступать на свои тени. Но мне тревожно, и моя тревога шире, чем любовь. Стараясь шагать легко, я брожу по всей комнате, тихо припадаю к стенам,
замираю в углах и все слушаю что-то. Что-то далекое, что за тысячи километров отсюда. Или оно только в моей памяти, то, что я хочу услыхать? И тысячи километров — это тысячи лет моей
жизни?
Да и старший мой дядя — его брат, живший всегда при родителях, хоть и опустился впоследствии в провинциальной
жизни, но для меня был источником неистощимых рассказов о Московском университетском пансионе, где он кончил курс, о писателях и профессорах того времени, об актерах казенных театров, о всем, что он прочел. Он был юморист и хороший актер-любитель, и в нем никогда не
замирала связь со всем, что в тогдашнем обществе, начиная с 20-х годов, было самого развитого, даровитого и культурного.
В сущности вся
жизнь устроена и человеческие отношения осложнились до такой степени непонятно, что, как подумаешь, делается жутко и
замирает сердце.
Люди даже предпочитают сначала ростки сорных трав, которые растут быстрее, и единственный росток
жизни глохнет и
замирает; но еще хуже то, что еще чаще бывает: люди слышали, что в числе этих ростков есть один настоящий, жизненный, называемый любовью, и они вместо него, топча его, начинают воспитывать другой росток сорной травы, называя его любовью.
Из того светлого, что было во мне, в том светлом, что было кругом, темным жителем чужого мира казался этот человек. Он все ходил, потом сел к столу. Закутался в халат, сгорбился и тоскливо
замер под звучавшими из мрака напоминаниями о смерти. Видел я его взъерошенного, оторванного от
жизни Хозяина, видел, как в одиноком ужасе ворочается он на дне души и ничего, ничего не чует вокруг.
Это послание было одно из тех, от которых неопытную девушку бросает в одно время и в пламя и в дрожь, от земли на небо, в атмосферу, напитанную амброю, розой и ядом, где сладко, будто под крылом ангела, и душно, как в объятиях демона, где пульс бьется удвоенною
жизнью и сердце
замирает восторгами, для которых нет языка.
Но когда вышла она на предсмертный монолог в своем купеческом капоте и головке с ужасающей простотой и мещанством своего jargon, я вся
замерла, сердце мое заныло, точно в агонии. Простые, мещанские слова Катерины резали меня, проходили вглубь и как-то невыразимо и больно, и сладко щекотали меня… звали за собой в омут, в реку, вон из
жизни!
— Я был, но давно уже, — отвечал Захарий, — когда еще в Москве
замирала жизнь и души во всех дремали. Помнишь ли, когда истекала седьмая тысяча лет от сотворения мира, что по греческим писаниям означало приближение конца света?
Вдруг откуда-то раздается сторожевой крик. Кажется, это вестовой голос, что наступает конец мира. Все следом его молкнет, всякое движение
замирает, пульс не бьется, будто
жизнь задохнулась в один миг под стопою гневного бога. Весы, аршины, ноги, руки, рты остановились в том самом положении, в каком застал их этот возглас. Один слух, напряженный до возможного, заменил все чувства; он один обнаруживает в этих людях присутствие
жизни: все прислушивается…
Жизнь церкви
замерла, окостенела и может возродиться лишь в религиозном творчестве человечества, лишь в новой мировой эпохе.
Сердце у Андрюши
замерло. Испуганный, задыхаясь, он упал… старался перевести дух, поднялся… опять побежал и опять упал… хотел что-то закричать, но осиплый голос его произносил непонятные слова; хотел поползть и не смог… Силы,
жизнь оставляли его. Он бился на замерзлой земле; казалось, он с кем-то боролся… и наконец, изнемогши, впал в бесчувственность.
Поцелуй
замер на губах ее, поцелуй жениха невесте, обручивший их на
жизнь и на смерть.
В опыте мистиков преобладает тип пассивности, божественной пассивности, в которой утихает и
замирает человеческая природа, до конца отрешается от себя во имя
жизни в Боге [См. интересную брошюру штейнерианца Бауера «Mystik und Okkultismus», в которой приводится та мысль, что в мистике «я» исчезает в Боге, изобличается неправда «я», а в оккультизме раскрывается «я», его правда.