Неточные совпадения
Он свои художнические требования переносил в жизнь, мешая их с общечеловеческими, и писал последнюю с натуры, и тут же, невольно и бессознательно, приводил в исполнение древнее мудрое правило, «познавал самого себя», с
ужасом вглядывался и вслушивался в дикие порывы
животной, слепой натуры, сам писал ей казнь и чертил новые законы, разрушал в себе «ветхого человека» и создавал нового.
С тайным, захватывающим дыхание
ужасом счастья видел он, что работа чистого гения не рушится от пожара страстей, а только останавливается, и когда минует пожар, она идет вперед, медленно и туго, но все идет — и что в душе человека, независимо от художественного, таится другое творчество, присутствует другая живая жажда, кроме
животной, другая сила, кроме силы мышц.
Но он ехал, ехал, а Жадрина было не видать; роще не было конца. Владимир с
ужасом увидел, что он заехал в незнакомый лес. Отчаяние овладело им. Он ударил по лошади; бедное
животное пошло было рысью, но скоро стало приставать и через четверть часа пошло шагом, несмотря на все усилия несчастного Владимира.
Платонов, давно уже отставивший от себя тарелку, глядел на нее с изумлением и даже больше — почти с
ужасом Ему, видевшему в жизни много тяжелого, грязного, порок: даже кровавого, — ему стало страшно
животным страхом перед этим напряжением громадной неизлившейся ненависти. Очнувшись, он сказал...
И все расходились смущенные, подавленные, избегая глядеть друг на друга. Каждый боялся прочесть в чужих глазах свой собственный
ужас, свою рабскую, виноватую тоску, —
ужас и тоску маленьких, злых и грязных
животных, темный разум которых вдруг осветился ярким человеческим сознанием.
— Какие
животные! Это
ужас!
ужас!
Боже мой, как страшно! Выпил бы еще воды, но уж страшно открыть глаза и боюсь поднять голову.
Ужас у меня безотчетный,
животный, и я никак не могу понять, отчего мне страшно: оттого ли, что хочется жить, или оттого, что меня ждет новая, еще не изведанная боль?
И от этой мысли атлет вдруг почувствовал себя беспомощным, растерянным и слабым, как заблудившийся ребенок, и в его душе тяжело шевельнулся настоящий
животный страх, темный, инстинктивный
ужас, который, вероятно, овладевает молодым быком, когда его по залитому кровью асфальту вводят на бойню.
Весь
ужас их положения в том, что им некогда о душе подумать, некогда вспомнить о своем образе и подобии; голод, холод,
животный страх, масса труда, точно снеговые обвалы, загородили им все пути к духовной деятельности, именно к тому самому, что отличает человека от
животного и составляет единственное, ради чего стоит жить.
Животное в
ужасе и бешенстве мчится вперед, прыгает, тщетно стараясь сбросить с себя страшную ношу, и мгновенно падает на песок с перегрызенным позвонком.
И от этих
ужасов, которых не перенесли бы и
животные, вы можете освободиться, если захотите даже не освободиться, но только пожелать этого.
Мне рассказывала одна моя знакомая: до семнадцати лет она безвыездно жила в городе,
животных, как все горожане, видела мало и знала еще меньше. Когда она в первый раз стала читать Толстого и через него почувствовала
животных, ее охватил непередаваемый, странный, почти мистический
ужас. Этот
ужас она сравнивает с ощущением человека, который бы увидел, что все неодушевленные предметы вокруг него вдруг зашевелились, зашептались и зажили неожиданною, тайною жизнью.
Никогда этот мистический
ужас смерти не ложится прочным гнетом на душу Толстого. Только на мгновение смерть способна смять его душу тем же
животным испугом, с каким лошадь шарахается от трупа. Вспомним для примера сцену в «Детстве и отрочестве», где Николенька с воплем
ужаса бросается прочь от трупа матери.
Зато в невероятном количестве встают перед ними всякого рода низшие
животные, гады и пресмыкающиеся, наиболее дисгармоничные, наибольший
ужас и отвращение вселяющие человеку.
Ницше ясно сознавал то великое значение, какое имеет для жизни это чудесное неведение жизненных
ужасов. «Мало того, что ты понимаешь, в каком неведении живут человек и
животное, — говорит он, — ты должен иметь еще и волю к неведению и научиться ей. Необходимо понимать, что вне такого неведения была бы невозможна сама жизнь, что оно есть условие, при котором все живущее только и может сохраняться и преуспевать: нас должен покрывать большой, прочный колокол неведения».
— О, только не Миля, ради Бога. Это звучит как-то по-немецки, а я, простите меня, этих
животных выносить не могу, — с комическим
ужасом закричал юноша. — Уж позвольте вас называть по-русски, Милой? Можно?
Побеждай низменный,
животный страх смерти, но всегда имей в себе духовный страх смерти, священный
ужас перед тайной смерти.
И в истории религиозного сознания, вплоть до сознания христианского,
животный и болезненно-патологический страх всегда примешивается к страху духовному, который я называю
ужасом, и искажает чистоту религиозной веры.
Древний страх, терзавший человека, беспомощность и покинутость человека, искание помощи и покровительства есть смешение священного, трансцендентного
ужаса перед тайной бытия, перед бездной и страха
животного, овладевшего грешным миром, страха в узком смысле слова.
Но патологический,
животный страх смерти есть греховное извращение этого
ужаса и даже исчезновение его.
Помню в детстве отшатывающий, всю душу насквозь прохватывающий страх перед темнотой. Трусость ли это у детей — этот настороженный, стихийный страх перед темнотой? Тысячи веков дрожат в глубине этого страха, — тысячи веков дневного
животного: оно ничего в темноте не видит, а кругом хищники зряче следят мерцающими глазами за каждым его движением. Разве не
ужас? Дивиться можно только тому, что мы так скоро научаемся преодолевать этот
ужас.
И когда, нагнувшись, как бык, он добирается до площадки, глаза его бессмысленны, как у быка, и темный
ужас животного, которое преследуют, и оно ничего не понимает, охватывает его черным заколдованным кругом.
Сюсин берет кролика и со смехом ставит его против пасти удава. Но не успевает кролик окаменеть от
ужаса, как его хватают десятки рук. Слышны восклицания публики по адресу общества покровительства
животным. Галдят, машут руками, стучат. Сюсин со смехом убегает в свою каморку.
Не в смерти, а в этом противоречии причина того
ужаса, который охватывает человека при мысли о плотской смерти: страх смерти не в том, что человек боится прекращения существования своего
животного, но в том, что ему представляется, что умирает то, что не может и не должно умереть.
Животная личность человека требует блага, разумное сознание показывает человеку бедственность всех борющихся между собою существ, показывает ему, что блага для его
животной личности быть не может, показывает ему, что единственное благо, возможное ему, было бы такое, при котором не было бы ни борьбы с другими существами, ни прекращения блага, пресыщения им, не было бы предвидения и
ужаса смерти.
Прошло несколько месяцев. Отчасти предвиденная Егором Егоровичем, отчасти для него неожиданная связь с домоправительницей графа Аракчеева продолжалась. Настасья Федоровна, казалось, привязалась к молодому аптекарскому помощнику всей своей страстной, огневой, чисто
животной натурой, и он стал понимать, к своему
ужасу, что это был далеко не мимолетный каприз властной и характерной красавицы.
Я представил себе, что вместо тех народных ненавистей, которые под видом любви к отечеству внушаются нам, вместо тех восхвалений убийства — войн, которые с детства представляются нам как самые доблестные поступки, я представил себе, что нам внушается
ужас и презрение ко всем тем деятельностям — государственным, дипломатическим, военным, которые служат разделению людей, что нам внушается то, что признание каких бы то ни было государств, особенных законов, границ, земель, есть признак самого дикого невежества, что воевать, т. е. убивать чужих, незнакомых людей без всякого повода есть самое ужасное злодейство, до которого может дойти только заблудший и развращенный человек, упавший до степени
животного.
Когда человек видит умирающее
животное,
ужас охватывает его: то, чтò есть он сам — сущность его, в его глазах очевидно уничтожается — перестает быть. Но когда умирающее есть человек и человек любимый, тогда кроме
ужаса, ощущаемого перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая так же, как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
Пьера охватило чувство
ужаса и гадливости подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому-нибудь маленькому
животному.